«Вот покобелирую до пятидесяти лет, а потом остепенюсь, и все время буду посвящать фирме и семье. Дети и жена у меня очень хорошие! А после пятидесяти я стану мудрым».

Сомнительно, чтобы здоровяк Анатолий после полтинника стал мудрым. На мой взгляд, мудрость – это дряхлость, когда физическая обветшалость и немощь не дают возможности творить глупости. Боюсь, что данного зарока Толя не сдержал, очень сильным либидо, патологическим приапизмом (чрезмерно повышенная эрекция) и любвеобильной душой одарила его Мать-Природа. Что с этим можно поделать?

Мартынш из Риги, степенный, рассудительный латыш, профессор музыки. Он при знакомстве представлялся так:

«Трезвый алкоголик Мартынш!».

Пока профессор Мартынш пил, по-латышски крепко, основательно и продолжительно, жена нянчилась с ним, безуспешно возя в течение 15 лет по всем клиникам Прибалтики и Москвы. Видимо, она настолько вжилась в роль жертвенницы, что, когда Мартынш бросил пить, и посмотрел на мир трезвыми глазами, нянька-опекунша внезапно почувствовала пустоту и свою ненужность. И через год она ушла от него. Вот такая парадоксальная ситуация сложилась у нашего рижского «коллеги».

Анзельмас из Вильнюса, доброжелательный и полный специфического юмора человек, сразу проникнувшийся какой-то симпатией ко мне. В молодые годы Анзельмас зарабатывал на жизнь игрой на бильярде, но когда руки стали предательски дрожать от водки, а глаз потерял прежнюю остроту, доходное ремесло пришлось оставить. С приходом к «Анонимным Алкоголикам» увалень-литовец потерял интерес к водке, но зато нашел новую работу и семью. Когда в мае следующего года я прилетел в Вильнюс на конференцию «АА», то в свободное время Анзельмас повсюду сопровождал меня, радушно показывая свой родной город. Утопающий в зелени, чистый, ухоженный Вильнюс, особенно старая часть города, был прекрасен. Для приезжего русского, блуждающего по столице Литвы, страны, недавно сбросившей «оковы порабощения», сопровождение в лице этнического литовца было далеко не лишним, хотя, должен сказать, что истерия русофобии в Литве была почти незаметна и несравнима с соседними Латвией и Эстонией. Повсюду были заметны спешные следы «избавления от оков»; на фронтоне одного дома на месте срубленного барельефа-надписи остались темноватые русские буквы: «Да здравствует Советский народ – строитель коммунизма!» Анзельмас хохотал, указывая мне на подобные следы. С моим другом мы обозревали ландшафт старого города с высоты башни Гедиминаса – красная черепица крыш на белых пряничных домах, в обрамлении темно-изумрудных кружев деревьев под необычно ярким для этих краев солнцем; с любопытством глазели на шествие кришнаитов, облаченных в оранжевые балахоны, с бритыми головами, экстатически скандирующих: « Харе, Кришна! Харе, Кришна!»; в действующем костеле наблюдали за каким-то обрядом для маленьких девочек, одетых во все белое, включая колготки и туфли. Анзельмас даже возил меня на экскурсию в Трокайский замок. В аэропорту, откуда я вылетал домой, молодой таможенник, бесстрастно глядя сквозь меня, потребовал по-литовски:

«Паспартас?»

Анзельмас, добродушно положил ему руку на плечо и проговорил на русском:

«Сынок! Не волнуйся! У этого парня «паспартас» в порядке!»

Элеонора из Киева. Выполняя Двенадцатый Шаг, она взяла под свою опеку законченного наркомана Стаса и даже поселила его в своей квартире. Разъяренный отец, выходец из Польши, кричал дочери:

«Курва! Чтоб ты сгинела! Не могла нормального мужика к себе в дом привести, пся крев!?»

Марина из Волгограда, врач реаниматолог-анестезиолог по профессии, умничка, каких поискать. Работу в медицине пришлось оставить по причине пьянства. Лишь начав посещать собрания волгоградской группы «Анонимных Алкоголиков», обрела почву под ногами, но в медицину не вернулась, а организовала свое дело.

«Теперь я за два-три дня зарабатываю столько, сколько мне платили за месяц. Это позволяет мне ездить по делам «АА» куда угодно и сколько угодно»…

Как врач, я прекрасно понимал, что эффект от посещений собраний и конференций «Анонимных Алкоголиков» – это эффект групповой психотерапии, но эффект был, а это самое главное. Как сказал один из эй-эй-евцев:

«Неважно, что мы не знаем природу электрического тока; главное, что горит лампочка!»

И меня уже не коробило, что многие товарищи по «АА» зациклились на Боге. После каждой такой поездки я получал такую положительную энергетическую подпитку, что мне хватало ее месяца на три или четыре. Кроме того, я постоянно контактировал по телефону с наиболее близкими мне друзьями по «АА» из разных городов. Жены бухтела, что на эти разъезды и телефонные разговоры уходит куча денег. Наверное, было бы лучше, если бы я эти деньги пропивал?

Не все у моих собратьев по «АА» проходило гладко, некоторые уходили в срывы. Но они знали, что есть путь, на который всегда можно вернуться, даже если все придется начинать с нуля.

Один случай буквально потряс меня. Не очень склонный к патетике и пафосному стилю, я просто не могу подобрать другого слова, кроме «потряс». Приехав в очередной раз в любимый мною Киев, я узнал, что эй-эй-евец Толик умирает от рака. Толик, простой работяга, пропьянствовал всю свою жизнь и только в шестьдесят лет обратился «в новую веру». Будучи в «АА», он не пил три последних года, а потом у него обнаружили неоперабельный рак, и дни его были сочтены. Мы поехали навестить его дома. Толик лежал в постели, желтый и кахетичный (кахеския – крайняя степень истощения) от пожиравшей его изнутри опухоли, но взгляд его был умиротворен и ясен. То, что он произнес, заставило многих заплакать, а в моих ушах стоит по сей день:

«Я благодарю Бога, что прожил три года трезвым, и буду умирать трезвым!»…

Особенностью почти всех групп «АА» того времени, независимо от города и республики, было резкое неприятие представителей официальной наркологии. Доходило до того, что практических врачей-наркологов просто не пускали на собрания групп.

«Не хрена им здесь делать! Пусть, пидоры, упражняются в своих «генделиках» – (государственных наркологических диспансерах)!»

Это, разумеется, крайне радикальная позиция. Одно другому не должно мешать. Сейчас разумные наркологи рассматривают деятельность групп «Анонимных Алкоголиков» в качестве хорошего реабилитационного способа для адаптации страдающих алкоголизмом. Правда, имеются попытки подмять под себя движение «АА», контролировать его. Но «Анонимные Алкоголики» никогда не позволят этого сделать, Билл Уилсон подарил им «12 Шагов» не для того, чтобы кто-то ими руководил.

С другой стороны, при нынешних темпах коммерциализации медицины в целом, и наркологии в частности, пропившийся до рубля страдалец или человек, валяющийся под забором, вряд ли будет интересен для моих коллег-наркологов. И ему остается только одна дорога, к «Анонимным Алкоголикам». Там его, по крайней мере, не прогонят, а напоят чаем, выслушают, и, может быть, и приютят.

Разительным контрастом выглядели выступления людей в Феодосии, приехавших продлить код, и рассказы-исповеди «Анонимных Алкоголиков». В Крыму человек, упав на колени перед Александром Романовичем, благодарил его за подаренные годы воздержания от спиртного, во время которых он успел купить машину, построить дом, обрядить в тряпки жену и детишек. Там Утроба царствовала над Духом. Эй-эй-евцы говорили о том, какое это счастье – просыпаться утром трезвым, чувствовать себя человеком, постепенно обретая душевный покой.

Неофициальными эмблемами «АА» были верблюд и лягушка. Верблюд, напившись однажды до отвала, потом очень долго может обходиться без питья. Лягушка со всех сторон окружена водой (подразумевается, водкой), но это не мешает ей чувствовать себя распрекрасно в провоцирующей среде; сама-то она не пьет. Эти эмблемы, как и значки с названиями городов, в которых мне посчастливилось быть на встречах с эй-эй-евцами, долго висели на стене комнаты, прикрепленные к красному вымпелу, на котором позолотой поблескивали слова «Победителю в социалистическом соревновании».