В течение трех периодов истории России («Киевского», «Владимирского», «Московского») существовали общины, «соединенные в земском отношении единством веры православной, а также и единством народным быта и языка». Политическое единство сначала строилось на кровном родстве князей. «Москва первая задумала единство государственное и начала уничтожение отдельных княжеств». При этом политика московских князей не затрагивала общин, которые «были довольны, когда падали между ними государственные перегородки». Так постепенно Москва соединила всю Русскую землю в одну «Великую общину»[103].
Историческая схема К. С. Аксакова — монархическая. В его концепции народ как субъект истории по существу отсутствует (и в этом отношении справедливый упрек, брошенный автором С. М. Соловьеву, вполне может быть отнесен и к нему самому). Нельзя назвать историей народа упоминание его в качестве «Земли», постоянно действующей рука об руку с «государством», «властью», шествующей в союзе с монархией.
Сопоставляя между собой две концепции помещичье-буржуазной либеральной историографии по вопросу об образовании Русского централизованного государства — концепцию «государственной школы» и славянофильскую, надо сказать, что именно первая, при всей ее методологической ограниченности, отражала поступательное развитие исторической мысли. При всей общности классовых основ мировоззрения К. С. Аксакова, с одной стороны, и С. М. Соловьева — с другой, исторические построения последнего отличаются диалектичностью (в идеалистическом понимании диалектики); он (отрицая революционные перевороты) обращает внимание на борьбу старого и нового (пусть главным образом в сфере правовых понятий, а не социальных отношений). Построение К. С. Аксакова статично, в нем нет движения и нет никакой борьбы. Историческая миссия русского народа, по К. С. Аксакову, состоит в том, чтобы пронести на протяжении веков незыблемым якобы дорогое ему монархическое начало. Монархическая концепция К. С. Аксакова приближается к концепции Н. М. Карамзина, но последний воплощает ее в действиях исторических лиц, доводит до читателя в виде занимательного рассказа о прошлом, в то время как у первого те же идеи выступают в виде голой схемы, своего рода скелета, с которым не вяжется представление о динамике общественного развития. В ограниченных рамках помещичье-буржуазной либеральной исторической науки исследования С. М. Соловьева содержали прогрессивные тенденции, которых нет у К. С. Аксакова, несмотря на его призыв к изучению истории народа. По своим взглядам К. С. Аксаков мало отличался от представителя официальной охранительной идеологии М. П. Погодина.
В середине XIX в. в русской историографии зарождается интерес к истории отдельных русских земель, вошедших в состав единого централизованного государства. При этом в работах, посвященных этой истории, проявляется своеобразный областной патриотизм, выражавшийся в стремлении подчеркнуть роль той или иной местности в общерусском историческом процессе.
Так, в книге Д. И. Иловайского «История Рязанского княжества» мелькает мысль о том, что во второй половине XIV в. Рязань становилась одним из центров объединения русских земель, причем этим она была обязана политике рязанского великого князя Олега Ивановича. «На Олеге очень ясно отразились современные ему княжеские стремления к собиранию волостей», — пишет Д. И. Иловайский. «Видя, как два главные центра, в Северо-Восточной и Юго-Западной России, притягивают к себе соседние волости, он хочет уничтожить эту силу тяготения и стремится инстинктивно создать третий пункт на берегах Оки, около которого могли бы сгруппироваться юго-восточные пределы». Правда, автор подчеркивает, что для проведения подобной политики у Олега не было под ногами «твердой исторической почвы», а при таких условиях «отдельная личность, как бы она ни была высоко поставлена, не может создать что-нибудь крепкое, живучее…»[104].
Давая сравнительную оценку тем идеям, которые были выдвинуты представителями дворянской и буржуазной (имея в виду либеральное крыло) историографии (до 60-х годов XIX в. включительно) для уяснения процесса образования Русского централизованного государства, необходимо отметить прежде всего поступательный ход исторической мысли. Если дворянские исследователи при решении данной проблемы интересовались в значительной мере историей княжеской династии, то буржуазная историческая наука, сохраняя этот интерес, во главу угла выдвигает эволюцию государства как определенной системы политических отношений. Если дворянская историография рассматривала образование на Руси единого государства как один из этапов на пути перенесения русских столиц, то буржуазные исследователи ставят эту смену столиц в связь с общим процессом движения цивилизации с Запада на Восток. Если для дворянских историков самодержавие является рычагом исторического развития, двигающим вперед народ, то для буржуазной историографии общество выступает творцом идеи государства, воплощающейся затем, в период создания централизованной государственной системы, в жизнь. В буржуазной историографии получили значительно большее обоснование такие факторы формирования государства, как внешняя среда, торговые связи, колонизация и т. д.
Таким образом, буржуазно-либеральные историки уже ближе, чем дворянские, подходили к пониманию закономерного характера общественного развития. И тем не менее, будучи не в силах раскрыть общие исторические закономерности, они не могли установить их и для периода создания централизованного государства на Руси. Препятствием к этому являлись: идеалистический склад мировоззрения буржуазных авторов; скованность их мышления абстрактными юридическими категориями, за которыми они не умели различать реальных классовых интересов, порождаемых материальными условиями жизни. Русские буржуазные исследователи изучаемого времени интересовались борьбой исторических сил в период формирования единого государства, но не видели в ней классового содержания. Противники революционного переустройства существующего строя, они и в прошлом устанавливали лишь эволюционные ряды явлений.
§ 4. Труды революционных демократов
С революционно-демократическим пониманием истории выступили В. Г. Белинский, А. И. Герцен, Н. А. Добролюбов, Н. Г. Чернышевский. В своих трудах они использовали все те завоевания дворянской и буржуазной исторической науки в области подбора, анализа, критики исторических источников, установления проверенных исторических фактов, которые были сделаны к их времени. Будучи хорошо знакомы с современными им философскими системами, они освоили те идеи, которые были положены лучшими представителями буржуазно-либеральной исторической мысли (и прежде всего С. М. Соловьевым) в основу объяснения русского исторического процесса и, в частности, процесса политической централизации (смена родовых начал государственными, роль географического фактора и колонизации страны). Но они во многом переработали выводы дворянско-буржуазной историографии той поры с позиций своего революционного мировоззрения. Они подвергли острой критике либеральную концепцию русской истории.
Продолжая традиции революционного подхода к истории, заложенные А. Н. Радищевым и декабристами, объективно отражавшего буржуазную идеологию, революционные демократы связывали изучение прошлого, и особенно вопроса о создании на Руси централизованной государственной системы, с той борьбой против самодержавия и крепостничества, которая была делом их жизни. По сравнению с А. Н. Радищевым и декабристами революционные демократы более глубоко подходили к объяснению основных явлений русской истории, в частности процесса складывания единого русского государства. Деятели второго этапа революционного движения — революционные демократы — подошли уже к решению той задачи (хотя и не решили ее), которая была еще недоступна А. Н. Радищеву и декабристам, — к показу роли трудовых народных масс в истории. Подошли они и к материалистическому миропониманию (хотя и не все одинаково, но все непоследовательно, причем преимущественно применительно к явлениям природы, а не общественной жизни).