— Это откуда фраза, из «Оклахомы!»[82]? — хихикает она.

— А мой сосед, — шепчет он, — провинциальный проповедник, просто с картин Нормана Рокуэлла[83]. Он только что пожелал мне приятных сновидений!

— И что с того, Эд? Что в этом такого?

— Да он меня даже не знает!

— Это к лучшему. Эд, так случилось, что у меня завтра утром заседание в университете.

— Сара!

— Что?

— Я совершенно вымотался.

— Я тоже, — говорит она.

— Ты себе даже не представляешь…

— Приятных сновидений, — отвечает ему она.

В буфете в гостиной Эд находит стакан, отыскивает в чемодане среди туалетных принадлежностей «Алка-Зельцер». Он мрачно выпивает в ванной пенящуюся жидкость, смотрит на себя в зеркало. Редеющие волосы всклокочены, о былой молодости напоминают только глаза дикие, встревоженные.

— Стар я для этого, — ворчит он, укладываясь в кровать.

В ушах звучат голоса новых знакомцев. Испанский идиш Маурисио Бродски, «Точно!» Боба Хеммингза, ровные интонации Рика Матера, рассказ раввина Лерера о том, как ему повезло. Эд зажимает уши подушками.

В шесть утра Эд просыпается от шума то ли машин, то ли грузовиков, что идут по дороге к университету. Безумно хочется есть. Он вскакивает: в гостиной обнаруживается Боб — он пишет что-то в блокноте.

— Доброе утро! — приветствует его Боб. — Как спалось?

— Нормально, — цедит сквозь зубы Эд — о бодрости в такую рань и речи нет. — Что это за шум? Мусоровозы?

— Автобусы, — отвечает Боб. — В университете ночует специальная олимпийская сборная Великобритании. Я только что ходил посмотреть. Приехало то ли шесть, то ли восемь автобусов из Миннеаполиса. Зрелище впечатляющее.

— А что с завтраком?

— Можем пойти вместе — я только умоюсь, — говорит Боб.

Дожидаясь Боба, Эд заглядывает в его блокнот. И видит, что Боб все свое выступление записал.

— Я служу в Первой пресвитерианской церкви в Сиракьюсе. Надо признаться, мы, пресвитериане, всегда стремимся быть первыми. Практически каждая из наших церквей называется Первой пресвитерианской.

— Вы готовы? — спрашивает Боб, выйдя из ванной.

Обеденный зал украшен красными транспарантами: «Добро пожаловать, участники Специальной олимпиады! Англия, Шотландия, Уэльс», обслуга раздает омлеты, жареный картофель, сосиски, гренки.

— Вам, наверное, нужно что-нибудь кошерное, — говорит Боб.

— А что вы тут делали зимой? — спрашивает Эд, когда они с Бобом садятся за стол.

— Занимался, медитировал, снимал стресс, — отвечает Боб. — На такой работе, как у меня, просто сгораешь. И творческий кризис — чувствуешь, что больше ни одной проповеди не напишешь. Плюс эмоциональные перегрузки…

— Хм-мм… — Эд смотрит в миску с хлопьями.

— Столько бед, столько бед, — говорит Боб. — Я вот как раз перед приездом сюда оказывал психологическую помощь человеку, у которого жизнь буквально развалилась, разлетелась вдребезги. Женился он поздно, и они с женой построили дом своей мечты. За пять лет. Чудесное местечко в горах. Мебель на заказ, народное искусство, коллекция старинных игрушек — что-то невероятное. Тут они решили обзавестись ребенком, но на девятом месяце плод погиб в утробе. Они обратились ко мне, но к тому времени их брак уже почти распался. Жена уехала. Думаю, они разведутся. Мы провели церемонию в память о ребенке — что-то вроде поминальной службы, а дом выставлен на продажу. Теперь муж приходит ко мне один, читает Библию, пытается понять, что к чему.

— Что тут понимать? — спрашивает Эд. — Это типичный американский путь. Сначала дом мечты, потом игрушки, потом смерть, потом религия. Все так по-американски, что дальше некуда.

Боб смеется и качает головой.

— Это точно, — говорит он. — Эд, отлично сказано. Однако боль-то настоящая. И вопросы настоящие… — Голос Боба становится все тише. Он поливает гренок сиропом. — Хотите, сходим на озеро?

На озере полно спецолимпийцев, они плавают, плещутся, ныряют с причала в холодную зеленую воду. Боб тоже прыгает и тут же начинает плыть — быстро, умело, вытягивая все свое длинное тело. Эд с тоской смотрит по сторонам. В высокой мокрой траве наверняка полно комаров. От одной мысли о них у него начинается зуд. Миллионы комаров плодятся в стоячей воде под причалом. Он осторожно заходит в воду, делает несколько гребков, от холодного течения сводит ноги. Он разворачивается и цепляется за скользкую опору причала — несмотря на ныряющую прямо у него над головой ребятню. Мимо проплывает вертлявым пескариком маленький мальчик. Вдруг Эду в глаза заглядывает какая-то девчушка. Она топчется в воде и не спускает с него глаз.

— Привет! — говорит Эд. — Ты каким видом спорта занимаешься?

— Гимнастикой, — отвечает она и продолжает топтаться в воде, смотреть на него.

— А как тебя зовут? — спрашивает Эд.

— Элисон.

— Ты откуда приехала, Элисон?

— Из зеленого дома в Бернэме, там, где дорога огибает скалы у моря, — заученно отвечает она. И удаляется.

— Удачи! — кричит ей вслед Эд.

В озере ему холодно, он не знает, куда деваться от летящих отовсюду брызг. Все эти люди, эти ученые с их историями, где вместо домов космологические системы, вместо родителей тотемы предков, вместо профессий призвания, вместо детства сдвиги парадигмы. Сам он не окружал себя такими мифами — точнее сказать, ни за что не стал бы обсуждать их публично. Он чувствует себя не в своей тарелке. С тех пор, как он сюда приехал, он ни разу толком ни о чем не подумал. Он залезает на причал и решает взять портфель и пойти поработать в университетской библиотеке.

Библиотека похожа на собор. Столы расставлены вдоль перил балкона. Поэтому кажется, будто сидишь на хорах. Эд рассматривает книжные завалы внизу. Как ему отсюда выбраться? Можно попробовать вызвать автобус из аэропорта, поменять билет. А можно не ходить на дневное заседание, отсидеться в хижине.

— Доктор Марковиц? — шепчет кто-то ему в ухо. Эд оборачивается и видит молодого монаха в коричневой рясе, подпоясанной вервием. — я Пэт Фланаган, помните? Из автобуса.

— Да-да! — Эд изумленно рассматривает молодого человека. А он и забыл про этого нового профессора. — Я думал, вы приехали преподавать, — говорит он.

— О, да, — отвечает Фланаган. — Но еще и в здешний монастырь. Как вам здесь нравится?

— Все очень мило, — говорит Эд. — Просто прекрасно. А вы, помнится, говорили, что здесь тихо.

— В это время года здесь, пожалуй, не так тихо, — говорит Фланаган. — На лето здесь многое сдается, например, сейчас у нас команда готовится к Специальным Олимпийским играм, а еще баскетбольный лагерь и люди из «Элдерхостела»[84] — вы, наверное, их видели?

— Нет.

— Ну, их вы ни с кем не спутаете — у них одинаковые футболки. Но зимой здесь действительно спокойно. Для тех, кто любит снежные пейзажи, лучше места не найти.

— Да, мне говорили, — отвечает Эд.

Эд проскальзывает в столовую, как только она открывается на обед. И убедившись, что никого из участников конференции поблизости нет, набирает полный поднос — жареная курица, пюре, зеленый горошек, яблочный пирог. Он садится у стены, где его загораживает длинный стол, за которым сидят учащиеся «Элдерхостела». Проглотив курицу и пюре, он отправляется за добавкой. Ест он как человек, вырвавшийся из плена.

— Маргарет, — говорит его соседка по столу, — я тебе уже говорила — в эти выходные будем жарить сосиски.

— Ах, да, теперь вспомнила! Я обязательно что-нибудь принесу, — отвечает Маргарет.

— Это совершенно не обязательно.

— Но мне хочется.

— Когда мы жарим сосиски, еды всегда оказывается больше, чем нужно. Даже не знаю, что попросить.

— Может, картофельный салат? — предлагает Маргарет.