В порядке философской рефлексии мысль «я есмь» предшествует идее Бога, а значит следствие предшествует своей причине, конечное — бесконечному, мышление — бытию. В реальном порядке природы дело, согласно Декарту, обстоит прямо противоположным образом. Вот почему на «стыке» этих двух порядков (в доказательствах существования Бога) не мог не возникнуть логический круг.

Первым конкретное решение проблемы предложил Спиноза, задавшийся целью образовать понятие Бога без помощи рефлективной идеи «я» и тем самым привести к общему знаменателю последовательность выведения первоначал философии и порядок вещей в природе. Подобным же образом поступит позднее Фихте — с той существенной разницей, что общим знаменателем он делает не идею Бога, а чистое самосознание, идею «я есмь». В обоих случаях Картезиев круг оказывается снят, уступая свое место иным «кругообразным» (рефлективным) формам мышления о мышлении — логики.

Уже в XVI веке понимание предмета и задач логики начинает заметно меняться. Лоренцо Валла и Петр Рамус пробуют создать взамен схоластической логики «естественную логику», ориентированную на лучшие образцы античной eloquentia (красноречие, риторическая техника); Филипп Меланхтон выдвигает на первый план логико-дидактическую проблематику; наконец в XVII веке Паскаль, Декарт и их последователи (помимо Логики Пор-Рояля стоит упомянуть о «Логиках» Иоганна Клауберга и Арнольда Гейлинкса) принимаются разрабатывать логику, пригодную для целей теоретического исследования, логику научных открытий.

Ту же задачу ставит перед своей «истинной логикой» и Спиноза. Хотя слово «логика» с его производными встречается у Спинозы считанные разы, свои взгляды относительно предмета и задач «истинной логики» — так он однажды назвал свое учение о методе мышления[563] — он высказывает еще определеннее и яснее, чем Декарт. Прилагательное «истинная» свидетельствует о том, что Спиноза проводил отчетливую грань между своей собственной логикой и дисциплиной, которая излагалась в общепринятых руководствах по логике или в трактатах средневековых перипатетиков. О последней он в самом деле отзывался довольно пренебрежительно. Истинная же логика призвана решать в высшей мере важную практическую задачу — искать метод усовершенствования человеческого интеллекта.

Спиноза проводит параллель между логикой и медициной, заботящейся о правильной работе органов тела; в этом отношении логика является, так сказать, медициной духа, прикладной дисциплиной, призванной вооружить интеллект знанием о законах и формах его собственной работы. Логика даже полезнее медицины, поскольку совершенство интеллекта для человека важнее, нежели здоровье тела:

Стало быть, логика учит человека тому, как, совершенствуя свой интеллект, достичь «высшего блага», то есть истинная логика является в то же время истинной этикой. Этическая ориентация логики Спинозы делает еще более контрастным ее противостояние формальной, и потому этически нейтральной, «диалектике» схоластиков.

Выражение intellectus perficere в определении предмета логики и сама этическая окраска этого определения, по всей вероятности, свидетельствуют о влиянии, которое оказала на Спинозу янсенистско-картезианская литература по логике.

Авторы этой книги считали усовершенствование человеческого разума, а не знания сами по себе, настоящей целью любых научных занятий. Логика указывает самую прямую дорогу к этой цели.

В «Этике» разница между познанием и моральностью окончательно стирается — на ее месте располагается синтетическое понятие amor Dei intellectualis. В «интеллектуальной любви к Богу», вырастающей из интуитивного знания, заключается высшая человеческая свобода и добродетель[567]. Усовершенствование интеллекта — это дорога, ведущая дух человека к спасению (вечной жизни) и блаженству (наивысшему удовольствию). У логики в этом отношении имеется одно преимущество: она не только усовершенствует интеллект, как это делают вообще все науки, а вдобавок исследует саму механику его усовершенствования. В отличие от прочих наук логика не только ведет человека к «высшему благу», но и показывает, как именно это благо, может достигаться.

Сколь это ни странно, в учебниках по истории логики имя Спинозы почти не встречается. В лучшем случае авторы вкратце упоминают о геометрическом методе и делении форм познания в «Этике», как в книге Александра Маковельского[568], или уделяют немного внимания особенностям спинозовской терминологии, как Уильям и Марта Нил[569]. В спинозоведческой литературе дефиниция Логики комментировалась в том смысле, что он

Примечательно, что автор этих слов, Ричард Мэйсон, не счел нужным привести саму эту дефиницию. Науку о «высшем благе», каковым для Спинозы является усовершенствование интеллекта, Мэйсон, с заметным оттенком пренебрежения, зовет «гигиеной духа» (очевидно, имея в виду сравнение логики с медициной). Меж тем во времена Спинозы медицина вовсе не сводилась к лечению и «гигиене». Разделами медицины считались анатомия и химия[571] [Ер 8], а Декарт называл медицину первой среди трех главных ветвей «древа философии», наряду с механикой и этикой [С 1, 309]. Сравнением с медициной Спиноза намеревался возвысить логику, вопреки ее устоявшейся репутации мало для чего пригодной, школьной дисциплины.

Да и мог ли Спиноза «не интересоваться и не заботиться» о науке, которая занимается таким предметом, как интеллект? И что для него могло быть важнее дела усовершенствования интеллекта? В «Этике», во всяком случае, прямо говорится, что

А главное, почему Мэйсон решил, что дефиниция Логики относится к общепринятой логике? Неужто Спиноза мог всерьез считать эту логику методом усовершенствования интеллекта— теорией достижения «наивысшего счастья или блаженства»?

Общую логику Спиноза относит не к риторике, как Декарт, и не к семиотике, как Гоббс и Локк, а к мнемонике. Дело в том, что две основные категории этой логики — genus et species — служат реальными формами действия человеческой памяти. Спиноза ссылается на «привычнейшее (notissima) правило Памяти»: для удержания вещи в памяти