Рассуждая абстрактно, можно, конечно, приравнять спинозовскую Природу-субстанцию к марксистскому понятию материи либо к «Абсолютному духу», как то не раз проделывали гегельянцы. Конкретная разница обнаружится, как только мы приступим к исследованию человека, взаимоотношений его мыслящего духа и тела. Идеалисты считают дух сущностью тела; материалисты видят в духе особую телесную субстанцию или же форму движения тела (у марксистов это — общественное, «неорганическое» тело); Декарт полагал дух и тело двумя автономными субстанциями. Для Спинозы все три эти воззрения одинаково ложны. Тело и дух, учил он, — два абсолютно разных модуса бытия одной и той же вещи. Человеческое тело есть ближайший объект восприятия духа, но никакой не субъект, не субстанция и не причина его бытия. Мыслит вовсе не тело, но идея этого тела, дух.

Не знаю, где это Ильенков вычитал у Спинозы, что «мыслит не особая душа…, а самое тело человека»[506]. Мышление есть способ действия модуса протяжения, — трудно представить себе более вопиющее поругание взглядов Спинозы. Сделав дух предикатом тела, Ильенков далее вторит Фехнеру:

Справедливости ради стоит отметить, что спинозовская «мыслящая вещь» мутировала в «мыслящее тело» задолго до Ильенкова. Кажется, первым был Лессинг — как известно, завзятый спинозист. Тот резюмировал свое (не)понимание спинозовской «Этики» словами:

Не в пример грамотнее прочел «Этику» другой немецкий поэт-спинозист, Гете, воскликнув устами Фауста: «В начале было Дело!» Вот вам Спиноза чистой воды. Не тело, а Дело есть субстанция и субъект мышления, мать-кормилица всех наших идей. Дух и тело — два реальных и совершенно разных измерения человеческих действий.

Словосочетание «мыслящее тело» для Спинозы ровно такая же бессмыслица, как и «телесная мысль». Понятие вещи (res) как «действующей причины» (causa efficiens) сводится тут к одной из ее модальностей — к ее телесному выражению. Меж тем, согласно Спинозе, вещь «человек» есть тело плюс дух. Человек — и модус протяжения, и модус мышления в абсолютно равной мере.

Вообще говоря, отношение вещи к ее модусам (в частности, к духу и телу) идентично отношению субстанции к ее атрибутам. Вещь — это сумма своих модусов, она целиком и полностью состоит из модусов и, вместе с тем, выражает всю свою сущность в каждом из них. Выражает реально, исчерпывающим образом — никакой абстрактной односторонности тут нет и в помине. Другими словами, идея всякого конкретного модуса субстанции дает полное знание вещи. Повторяю: любая идея интеллекта дает не односторонний «угол зрения», который нужно дополнить другим, столь же односторонним, но дает полное знание вещи, как действующей причины каких-либо других вещей.

Так, идея человеческого тела в бесконечном интеллекте, mens (дух), полностью выражает сущность не только своего объекта— тела, но и в целом человека, как вещи, состоящей из двух модусов субстанции — духа и тела. Objective она есть идея тела, a formaliter она идея тела, поэтому дух выражает вместе и природу своего тела, модуса протяжения, и свою собственную идеальную природу, как модуса мышления. У Спинозы нет двух раздельных, одномерных и взаимно дополнительных «точек зрения» — одна на дух, другая на тело, — но есть один двумерный взгляд на человека.

Спиноза ничего не ведал о том, как возникает в человеке мыслящий дух. Здесь — ахиллесова пята его философии. В [TIE, 10] он писал, что разум достался человеку от природы. Этот врожденный интеллект создает «природной силой» своей простейшие идеи, которыми затем пользуется как «интеллектуальными орудиями» для других «работ», то есть для изготовления более сложных и развитых идей, — «и так постепенно подвигается, пока не достигнет вершины мудрости». Откуда взялась у человеческого разума эта «природная сила» (vis nativa) и что это за «интеллектуальные работы» (opera intellectualia), Спиноза обещал разъяснить в другой книге, посвященной «моей Философии». Однако слова не сдержал.

Во всяком случае, отсюда явствует, что идеи возникают исключительно из работы ума, а отнюдь не из движений человеческого тела по контурам внешних тел, как представлялось Ильенкову. Опять Ильенков ошибся. Вернее сказать, тут имело место недоразумение. Все, написанное в «Диалектической логике» о возникновении «адекватных идей», у Спинозы на самом деле есть, только относится это не к идеям, а к чувственным образам. В этих контурных образах внешних тел нет ни грана идеального, они всецело материальны. В ходе движения по чужим пространственным контурам в теле рождается чувствующая душа, что способна лишь «оком бесцельным глазеть, и слушать ухом шумящим, и языком ощущать» (Парменид). Но никак не мыслящий дух. Сколько ни утюжь контуры внешних тел органами чувств и разными конечностями, ни одна, самая простенькая идея мозг твой не посетит, а лишь полчища чувственных образов вторгнутся…

Не по внешним контурам тел у Спинозы разумный человек действует, а по внутренней логике вещей, согласно потаенным законам их природы. Неужто нет разницы? «Законы движения небесных тел не начертаны на небе». Это Гегель. Или вспомните праотца диалектики Гераклита: «Природа любит прятаться», а значит, «тайная гармония лучше явной». Это только для какого-нибудь замшелого эмпирика наличные, чувственно воспринимаемые контуры суть альфа и омега мыслительного процесса.

Пространственные контуры тела формируются во взаимодействии его с внешними телами, в результате давления внешних тел. Сущность данного тела поэтому проступает в его контурах лишь отчасти, весьма неадекватно[509]. Спиноза отвергнул Декартово геометрическое определение материи. Сущность тел заключается в движении, а не в их пространственной размерности, величине и контурах.

Этого новаторского — динамического — понятия протяжения и материи у Спинозы вовсе не заметили наши материалисты. Ильенков приписывает ему чисто картезианское понимание протяжения как «пространственной конфигурации и положения [тела] среди других тел»[510]. Меж тем, еще Половцова настоятельно предостерегала, что

Насколько все же лучше, адекватнее Половцова понимала Спинозу, чем самые светлые умы из числа советских марксистов! Несравненно лучше, чем другой пылкий почитатель Спинозы — Ильенков, не говоря уже о «красной профессуре», судившей его учение по канонам вульгарного «диамата». Никто из них и не подумал воспользоваться мощной половцовской «методологией исследования философии Спинозы». Чувственные образы без конца смешивались с идеями, идеи воображения — с идеями интеллекта, термины Спинозы наполнялись чуждыми ему смыслами— схоластическими, картезианскими, материалистическими и бог весть еще какими…