Но Гарибальди обладал огромным опытом и умением воодушевлять массы, с минимальными средствами достигать максимальных результатов. Французская армия нуждалась в то время в опытных полководцах. Как раз в тот день, когда Гамбетта прибыл в Тур, главный корпус луарской армии (сто тысяч человек и триста пушек) из-за неумелого руководства был разбит значительно меньшей армией (тридцать пять тысяч человек) прусского генерала фон дер Танна, а Орлеан перешел в руки неприятеля. Но «умеренное» правительство Франции относилось к знаменитому итальянскому революционному полководцу с не меньшим предубеждением, чем его «родные» пьемонтцы. Гамбетта решительно заявил: «Никогда я не допущу, чтобы французский генерал находился в подчинении у Гарибальди».

Тем временем пруссаки заняли Дижон, и надо было дать им решительный отпор. Первым сражением, в котором проявился военный талант Гарибальди, был бой под Лантенэем и Пак (Pacques).

Несмотря на количественное превосходство пруссаков и перевес их артиллерии, победа оказалась на стороне храбрых волонтеров итальянского легиона. Прусские войска в беспорядке отступили к Пренуа и там, окопавшись за домами и заборами садов, возобновили сопротивление. «Стычка 26 ноября на плато Лантенэй, — пишет Гарибальди, — не была особенно значительной, но она была великолепной в смысле поведения наших отрядов на глазах закаленных в бою прусских солдат. После этой стычки враг прекратил сопротивление и продолжал свое отступление к Дижону, до которого мы его преследовали… Настроение моих скромных солдат было достойно удивления. Все пламенно стремились броситься на приступ города. Надеяться на победу было дерзостью. Но в дождливую ноябрьскую ночь, в случае неудачи, легко было бы отступить. Впрочем, мне уже приходилось видеть, как многочисленным прусским войском овладевала паника. Жители Дижона мне рассказывали в эту ночь, что среди победителей Бонапарта царило порядочное смятение. Обоз армии Вердера стал поспешно отступать под предлогом необходимости спасти кассу и боеприпасы. Как бы там ни было, многочисленные части пехоты, защищавшие Дижон, встретили нас таким залпом ружейных выстрелов, подобного которому я никогда в жизни не встречал. Нужно было обладать более чем бесстрашием, чтобы подставить голову этому шторму. Мои юные солдаты сделали все, что можно было сделать при подобных обстоятельствах» («Мемуары»).

Отступившие волонтеры только у Отена сумели дать должный отпор пруссакам. Вступить в Дижон удалось лишь месяц спустя, когда прусский генерал Вердер очистил этот город.

Три дня (21, 22, 23 января 1871 года) Гарибальди героически оборонял Дижон против колоссальных сил неприятеля.

Атаки пруссаков были блестяще отбиты. Гарибальди вернулся в Дижон при восторженных кликах населения. Дочке Терезите он телеграфировал: «Сильно атакованные противником, после 10 часов боя мы вынудили его отступить. Вожское войско еще раз заслужило благодарность республики».

Каково же было его изумление, когда ночью к нему явилась перепуганная делегация горожан, умоляя… оставить город, чтобы избавить жителей от ужасов бомбардировки. Делегаты заявляли в панике, что противник уже прорвал линии обороны города и занял Талан, а возможно, даже и Фонтэн.

— Господа! — сурово ответил Гарибальди. — Если у вас есть жены, дети, отведите их в подвалы и погреба, я обещаю вам, что буду драться за каждый дом Дижона, за каждое его окно, и я покажу вам, как надо защищать свою родину!

И Гарибальди вежливо выпроводил панически настроенную делегацию. Затем, несмотря на поздний час, он решил лично проверить их сообщение. «Я приказал сейчас же запрячь свою коляску и отдал все распоряжения для высылки разведчиков. Дороги замерзли, шел снег. Для такого инвалида, как я, осмотреть линию аванпостов была тяжелой работой. Но другого выхода не было. Разве можно было при таком известии оставаться спокойно дома? Сейчас же после полуночи выехал в Моншаннэ, затем в Фонтэн и, наконец, в Талан, но нигде не нашел и следов врага. 22-го пруссаки не только не атаковали нас, но вечером того же дня нам удалось сбить их с занимаемых позиций и обратить в бегство».

Зато 23 января защитники Дижона подверглись грозной атаке. В этом страшном бою французские войска одержали новую победу. Вольные стрелки Риччиотти (второго сына Гарибальди) взяли в бою знамя 61-го Померанского полка. Гарибальди появлялся в самых опасных местах и своей отвагой заражал всех бойцов.

Противник Гарибальди — генерал Мантейфель (начальник генерального штаба германской армии) в своей «Истории франко-германской войны» оценивает роль Гарибальди в этой кампании так:

«Тактика генерала Гарибальди характеризовалась главным образом большой быстротой движений, разумными диспозициями в огнестрельном бою, энергией и огненной стремительностью атаки (отчасти эти качества зависят от характера солдат). Все это также доказывает, что генерал ни на минуту не забывал цели своего боя, а именно — сбить врага с его позиций путем быстрой, сильной, решительной атаки. Конечно, успехи генерала были успехами частичными; но если бы генерал Бурбаки действовал согласно его советам, Вожская кампания была бы для французов самой счастливой из всех сражений 1870–1871 года. Высокомерие французского генерала избавило нас от многих затруднений».

Конечно, в тех условиях, в которые поставило его французское правительство, Гарибальди не мог спасти всей французской армии. Но он сделал для этого больше, чем мог, и остается фактом, что в эту позорную для Франции кампанию Гарибальди был единственным во всей французской армии полководцем, одержавшим победы.

Таких вещей буржуазные политиканы не прощают. По окончании военных действий вместо благодарности за бескорыстный, самоотверженный труд Гарибальди получил много незаслуженных оскорблений. Он глубоко ошибался, воображая, что французское правительство оценит его заслуги. После нового разгрома французской армии в стране подняли голову контрреволюционные элементы — роялисты, помещики и консервативная крупная буржуазия, то есть именно те люди, которые вскоре зверски расправились с Парижской коммуной.

Бисмарк категорически высказался за исключение Гарибальди из договора о перемирии! Он не мог простить Гарибальди того, что тот часто задерживал продвижение прусских войск, и под предлогом, что Гарибальди «не входил ни в одну из регулярных французских армий», германский канцлер хотел расправиться с ним, «как с партизаном». Это было несправедливо и гнусно, так как фактически Гарибальди, назначенный Гамбеттой, входил в категорию корпусных командиров.

В конце концов это недоразумение было улажено, и германский генерал Мантейфель получил приказ войти в соглашение с Гарибальди.

Когда Гарибальди вернулся с фронта, он был избран во многих местах (Алжире, Ницце, Кот-д'Ор, Дуб, Париже) депутатом Национального собрания, заседавшего в Бордо. Чтобы понять, на какую встречу мог рассчитывать Гарибальди в этом оголтелом сборище аристократов, крупных банкиров и клерикалов, достаточно сказать, что главой французского правительства на этом собрании был избран Тьер, будущий палач Парижской коммуны.

На первое заседание Гарибальди пошел с единственной целью — ходатайствовать о пенсиях вдовам, сиротам и калекам своей армии. Заседание происходило в огромном театральном зале. Место председателя занял престарелый граф Бендуа д'Ази. В два часа дня вошел Гарибальди в своей обычной красной рубашке, в пончо и серой шляпе. Опираясь на палку, он прошел к левым скамьям. Демократическая часть собрания встретила его аплодисментами и криками: «Да здравствует Гарибальди!», «Да здравствует герой обоих полушарий!»

Председатель невнятным голосом прочел короткое заявление Гарибальди — отказ от депутатского звания. («Исполняя свой последний долг по отношению к республике, я приехал в Бордо, но отказываюсь от мандата, которым меня почтили различные департаменты».) Заседание продолжалось. В конце его Гарибальди встал и, сняв шляпу, сказал:

— Прошу слова!

В зале поднялся сильный шум, и правые депутаты начали расходиться. Депутат Марселя Эскирос воскликнул: