– Ну, говорил я вам? – потирал руки Фортунато.

– Дураки мы, дураки! Раньше бы пойти надо!

– Денег много… – заметил Ривера. – Нам столько в жизни не собрать.

– Ничего, соберем, – сказал Медрано.

– Ну, тысяч бы пять-шесть.

– Правда, пятнадцати нам не собрать…

– Может, ярмарку устроим, лотерею? – предложил Медрано.

Это всем понравилось. Конечно, это вернее, чем побираться. Люди придут, когда узнают, в чем дело. Да, выдумка стоящая. Когда они вернулись, ее дополнил дон Теодоро – он предложил позвать алькальда Серро-де-Паско.

– Будет он с нами возиться!

– Попытка не пытка.

– Может, хоть билетик купит.

– Еще чего!

– А что такого?

– Мы ничего не теряем.

Надвигался дождь, и небо одевалось белесой чешуей. Но не боясь ни дождя, ни снега, они пошли к алькальду, в двухэтажный дом с зелеными ставнями, которого не миновали архитектурные беды города. Вошел один Фортунато и вскоре вышел.

– Идите, идите! – радостно позвал он. – Примут нас.

Они обили о камень грязные башмаки, чтобы не запачкать начальству пол.

Молодой, лет тридцати, алькальд Хенаро Ледесма ждал их у стола, крытого зеленым сукном.

– Чем моту служить? – мягко сказал он.

– Мы из Ранкаса, сеньор, у нас там общинный выгон, – заговорил Фортунато. – Может, вы знаете нашу беду. Компания…

– Вы насчет Ограды? – спросил алькальд.

Они так и сели. Наконец кто-то из начальства признал, что есть на свете этот невидимый змий!

– Вы ее видели, сеньор? – недоверчиво спросил Ривера. – Видели Ограду?

– Да кто ее не видел!

– А вы-то видели?

– Видел, видел. Как ее не видеть, если она чуть в город не вползает?

– И что вы о ней думаете? – осторожно спросил Фортунато.

– Безобразие, конечно! Не имеют никакого права.

Он говорил спокойно, не спеша.

– Вот мы и хотели помощи попросить, – воспрянул духом Ривера.

– Какой помощи?

– Да чтоб вы купили билетик-другой. Мы лотерею устраиваем.

– Какую лотерею?

– А чтоб судье Парралесу уплатить.

– Судье уплатить?

– Да, сеньор.

– А за что?

– Чтоб он признал, что есть эта Ограда. Он десять тысяч просит, а нам больше пяти не собрать. Если вы нам поможете, мы все соберем.

– Вы что, с ума посходили?

Они виновато опустили головы, не понимая, однако, чего он сердится.

– Ему не за что платить. Ему государство платит. Ограду признать он обязан. Такая его работа – беззакония констатировать.

– Значит, не поможете? – спросил Ривера.

– Денег на взятку не дам, это нечестно. А вообще-то помогу.

– Как же это, сеньор?

Алькальд подумал.

– Дело очень важное. У нас такого важного дела и не было. Это еще начало, а какой будет конец? Да, друзья мои, надо их вывести на чистую воду. Больше ничего не придумаю. Сейчас же выступлю по радио и разоблачу их. А первым – судью Парралеса.

Глава двадцать пятая

о завещанье, которое еще при жизни оставил Эктор Чакон

– А я там был! Я подписывал! – хвастается Ремихио.

Но вы его не слушайте. В тот вечер, когда Чакон собрал детей, чтобы сообщить им свою последнюю волю, горбун сидел в каталажке. Сержант Кабрера, убежденный сторонник единственного кандидата, проведал, что Ремихио распустил слух, будто урны волшебные и голос против генерала сам собой становится в них голосом «за». За эту шутку Ремихио получил пятнадцать суток и никак не мог присутствовать при составлении Чаконова завещанья. И не был он там, и не подписывал, и подписывать ему было нечего, потому что никакого завещанья не составляли. Просто собрались вместе Игнасия, Ригоберто, Фидель и Хуана. Иполито куда-то уехал. Чакон разбудил их в три часа утра и зажег огарок свечи. Огонек горел плохо, и, послюнив пальцы, Чакон подправил фитиль, а потом сказал:

– Я убил человека!

– Ой, господи! – сказала Игнасия и упала на колени. Фидель в последний раз посмотрел на постаревшее, худое отцовское лицо. Ригоберто заморгал. Хуана заплакала.

– Дети, я убил плохого человека. Утром за мной придут. Мне надо уходить.

– Когда ты вернешься, отец? – спросил Ригоберто.

– Вряд ли я вернусь. Если возьмут живым, срок дадут немалый, да вряд ли они меня возьмут…

– Папа, – зарыдала Хуана, – ты никогда еще так не говорил!

Эктор Чакон, прозванный Совою, сел на мешок с зерном.

– Эти убийства из-за выгонов, дети. Если б Монтенегро оставил нам хоть какую землю, все бы обошлось. Да что теперь говорить! Мое дело плохо. Поймают меня – убьют.

– Прикончи помещиков, отец, – сказал Ригоберто, глотая слезы. – Хоть сам умрешь, а их прикончи. Сломай им хребет.

– Не говори так с отцом! – прикрикнула Игнасия.

В неверном пламени свечи глаза Чакона стали желтыми. Таким и запомнил его Ригоберто. Через много лет в хитросплетениях трудной и темной жизни он помнил не добрую улыбку хорошей поры, а застывшее лицо, сведенное гневом.

– Будь что будет, а судье конец, – сказал Эктор. – Я сколочу отряд, и мы добьемся свободы. У меня есть друзья, они его не пожалеют!

– Правильно, отец, – сказал Ригоберто. – Прикончи их, гадов.

– Не я один полягу. Буду убивать. Жив останусь – вернусь, убьют – умру.

– Что ж это такое? – опять заплакали женщины. – Что ж это творится?

– Я не жалею, я теперь злой. Я не горюю, я теперь спокойный. – Он встал.

Таким и запомнила его Хуана. Через много лет, когда совесть изъела ей сердце, она снова увидела его помутневшие глаза. Он сел на мешок.

– Дети, у меня три маисовых поля – Рурук, Чакрапапаль и Янкарагра. Они мои. Поделите их поровну, мужчины. Дом этот построил мой дед и оставил мне. Поделите и его поровну.

– А женщинам что? – спросила Игнасия.

– Тебе – участок в Лечусапампе. Тебе, Хуана, ничего. Будешь жить у мужа. Слушайся его. Мать одну не оставляй.

– Почему ты меня не берешь? – спросил Фидель. – Я взрослый, я стрелять умею.

– Не ревите. Я должен мстить за бедных. Я убью Монтенегро. Может, у него и тысяча хранителей, а я его убью. Не всегда ему задницу лижут. Скоро май. Придется ему выйти в поле, присмотреть за жатвой. Тут он и умрет.

– Я с тобой куда хочешь пойду, – сказал Фидель. – Я могу носить подсумок. Я буду тебя сторожить, пока ты спишь.

– Перебей им хребет, отец, – со злостью сказал Ригоберто.

– Ригоберто, корми младших. Здесь тебя в покое не оставят. Иди лучше в. шахту. И не беспокойся. Я за месяц управлюсь.

– Хорошо, отец. Люди говорят, ты погибнешь. Хорошо, погибай, только покажи им всем. У тебя есть оружие, не поддавайся им!

– Они и оленя издалека не застрелят, куда ж им меня подстрелить! Волю мою вы знаете – все отдаю вам. Остается две вещи: календарь, мне его подарили в Янауанке, и пакетик серпантина – думал, на карнавале позабавиться. Календарь тебе, Ригоберто. Пакетик тебе, Фидель. Подведите мне коня! Я ухожу.

Глава двадцать шестая

о кроточеловеках и о детях, которых чуть не назвали Гарри

В непогожую пятницу алькальд Ледесма подбавил грому и молний своею речью о судье Парралесе. По радио передавали еженедельную программу для учащихся. Алькальд, который по образованию был преподавателем истории, воспользовался чувствами, вызванными красивым дикторским голосом, для атаки на судью. Перед ним включили микрофон, и волны, открытые некогда Герцем, разнесли по свету весть о том, что судья Парралес вознамерился пополнить свою коллекцию банкнот. Город заволновался. Сотни людей знали о шествии с овцами. Как раз в это время приближалась годовщина смерти Даниэля Каррит она, мученика медицины, и префект не хотел опозориться перед столичными властями. Не успел умолкнуть голос разоблачителя, по тому же радио сообщили, что. судья Парралес обвиняет алькальда Ледесму в гнусной клевете. Город совсем разволновался. Куда бы завели эти распри – не известно, ибо невесть откуда на город обрушилась беда: какой-то вирус поразил зрение его обитателей. Вроде бы они все видели, а на самом деле – не все. Скажем, больной замечал овцу за километр, а Ограды не видел и за сто метров. Даже санитары поняли, что их посетило явленье, неведомое медицине. К несчастью, в Серро-де-Паско нет глазников – никто не претендует на вакантное место в шахтерской больнице, пугаясь холода, дикой высоты и страшного одиночества. Правительство сумело использовать это как пример того, что в департаменте безработицы нет. Однако речь идет не о политических дрязгах; сейчас нам важно, что офтальмология много потеряла. Быть может, местные медики могли запросить об этом письменно, но, как на беду, эпидемия совпала с грандиозным карточным чемпионатом, во время которого двери больниц и поликлиник были закрыты. Ходили слухи, что зараза идет от сельвы. Все может быть. Через Серро-де-Паско проходят машины, которые везут фрукты в столицу из Тинго-Мария. Не от фруктов ли зараза и пошла? Бедняки, шахтерские дети не знают, каковы на вкус яблоко или папайя, богатые же нередко лакомятся сочным персиком и сладким бананом. А как раз их, богатых, и поразил новый вирус. Префекта Фигеролу, судью Парралеса, майора Канчукаху и даже начальника местной жандармерии поразила частичная слепота. К счастью, болезнь протекала легко и не мешала прочим их действиям. Подавая пример гражданской доблести, все они (особенно префект) оставались на своем посту. Хлопоты алькальда провалились: Ограды не видел никто. Дон Теодоро Сантьяго утверждал, что больные не различают красок; но однажды префект велел шоферу остановиться у гостиницы «Франция» и купил красивый пестрый плед, чем доказал, что в цветах разбирается. Ограды Же он не видел. При выезде из города – и на Уанукском шоссе, и на дороге в Оройю – строители Компании возвели шестиметровые деревянные ворота. Город всполошился, но власти не видели и ворот. Один алькальд избежал повальной болезни (потому ли, что приехал издалека, или потому, что пил много чаю) и, воспользовавшись своим иммунитетом, созвал срочное совещание. Обнаружилось, что половина собравшихся страдает новым видом слепоты, а другая – сама не знает, как быть. Сведущие знакомые сообщили членам совета, особенно – торговцам, что Компания их вот-вот занесет в черные списки, и они захворали еще и медвежьей болезнью. Совещание получилось бурное. Многие обвиняли алькальда в том, что он слишком рано принялся за дело – были ведь и другие пути. Проспоривши шесть часов, муниципальный совет принял миротворческое решение: самому посредничать между "крестьянами и Компанией. Алькальд попросил главного представителя Компании м-ра Гарри Троллера принять его, и тот разрешил ему прийти через две недели. Алькальд не согласился и добился встречи через четыре дня. Об этом тут же стало известно. В пятницу крестьяне проводили в правление Компании алькальда и членов совета, которые вошли в Каменный Дом ровно в 6, а вышли в 6.14, так как и правление ничего не знало об Ограде. Юрисконсульт Компании д-р Искариот Карранса жирный метис с крысиными глазками и круглым, как репа, носом – объяснил это городским властям за пять минут. Остальные девять минут сорок четыре секунды занял сам Гарри Троллер: раз уж ему посчастливилось встретиться с бургомистром славного города, он затронул вопрос куда, более важный, чем какие-то загородки. Сеньор алькальд, безусловно, знает, что Компании принадлежит электростанция (где, кстати, в тридцать первом году расстреляли неразумных рабочих), чьей электроэнергией пользуется гордый Серро. Сколько же он платит? Десять сентаво за киловатт. А сколько киловатт стоит? Несколько больше. Что ж из этого? А то, что городу сделали поблажку. Компания не первый десяток лет покрывает разницу; а сеньору алькальду, быть может, не известно, что на мировом рынке полезные ископаемые падают в цене. Жаль, что сеньор алькальд не читает по-английски. Вывод: Компании уже не под силу такие расходы и, как это ни прискорбно, с этой самой минуты она вынуждена брать тридцать сентаво за киловатт. Алькальд ответил, что действительно муниципальный совет получал электричество за десять сентаво, а сам за него брал тридцать, и небольшая эта разница давала городу возможность, скажем, приобрести для футбольной команды департамента черные трусы, желтые майки с синей надписью «Серро» и новые бутсы. Не далее как в то воскресенье славные футболисты победили со счетом 5:1 зазнавшуюся сборную Кальяо. В сущности, это им нипочем, их ни одной команде не обыграть» А чемпионат приближается, и желтые майки… М-р Троллер перебил его: он и не знал, что на такой высоте играют в футбол. Алькальд посмеялся и прибавил что… Но м-р Троллер не дрогнул: как ему ни жаль, тариф увеличится втрое или свет выключат. Алькальд возмутился. Речь шла об Ограде, при чем тут свет? Д-р Искариот Карранса расхохотался и напомнил, что они живут в демократической стране. М-р же Троллер не смеялся; он страдал, и все же ему пришлось напомнить, что есть еще один счетец. Если он не путает, уважаемый муниципалитет задолжал Компании за электричество 44 820 солей 40 сентаво. Как это ни прискорбно, их придется уплатить в ближайшие двое суток – или свет выключат. Несколько раздражаясь, алькальд заметил, что Компания, на его взгляд, обращается с муниципалитетом как с нашкодившим ребенком. Д-р Карранса засмеялся снова. «Удивляюсь, – сказал алькальд, – удивляюсь, м-р Троллер, что крупнейшая компания, у которой, кстати, по последним данным, 500 миллионов солей чистого дохода, мелочится из-за каких-то сорока с небольшим тысяч. Не в деньгах счастье, м-р Троллер. Больше того, они губят душу. Вот, например, Гоген…» М-р Троллер улыбнулся: сразу видно, сказал он, что сеньор алькальд – истинный гуманист. Что ж, он ведь учитель. Д-р Искариот припомнил, что, если его не обманули, сеньор алькальд пишет стихи. Поэт скромно признался, что это правда. «А мы, – продолжал юрист, – мы люди простые, деловые, рабочие. На наш прозаический взгляд, 500 миллионов солей слагаются из 50 миллиардов сентаво». Увы, как это ни прискорбно ему, Искариоту, долг заплатить придется – или свет выключат.