— Да, Ультра ван… — громче заговорил Перегноуз. — Да, как я вам и сказал, он умышленно дал ей сбежать, как раз, когда я… Да, я знаю, что он очень опытный и умелый, но это было явное пособничество побегу… да… нет, я не знаю, где они… к тому времени уже может быть слишком поздно, да, отлично. Сэр, я просто думал, что моя обязанность… нет, не в такой поздний час, и вообще больше никогда. Хорошо. Наблюдать. Есть! — Перегноуз с видимым отвращением сунул телефон в карман. Барри следил за его движениями.

— Что ты смотришь? Мы должны их найти. Единственный для нас способ не получить по рогам за утопленную машину — это взять его. Шантажом, убеждением, чем угодно. Иначе его тоже нужно будет убить. А он-то на нее запал, гадом буду.

Этот деликатнейший человек от раздражения весь раскраснелся и сыпал искрами; было в нем что-то чрезвычайно привлекательное, когда он злился.

Постепенно затененный алтарь осветился; лучи нарождающегося рассвета проникли в окна и начали изгонять мрак из нефа и апсиды. Миранда настороженно осмотрела церковь при свете, продолжая слушать гипнотический голос Фердинанда. Все выглядело неумолимо логично, но она отчаянно цеплялась за свои сомнения; ей хотелось оставаться в неуверенности, можно ли ему поверить или нет.

— Это неправда, — сказала она, сама себе возражая.

— В таком случае, как бы мы, по-твоему, могли здесь оказаться?

Миранда понимала, что тяжесть их ситуации, скорее всего, безнадежно склоняет чашу весов в сторону, противоположную возвращению романтики.

— Ладно, а в чем же тогда смысл?

— Смысл?

— Хоть какой-нибудь смысл всего этого? Без любви?

— Смысла здесь полно. Вот ты же знаешь, что, смеясь над человеком, можешь его обидеть, но это же не заставит тебя больше никогда ни над кем не смеяться. На самом деле здесь сказано только, что любовь — это не такая штука, которая властвует над нами, мы сами ее творим и можем выбрать ее или отказаться от нее.

— Но какой смысл любить, если знаешь, что ты сам все это и сконструировал? Блин, — сказала она, — или я последний кусок дерьма на всем белом свете, или ты лжец, каких свет не видывал.

— Извини.

— Не видывал, не видывал. Я влюбляюсь, я встречаю мужчину моей гребанной мечты, и что в итоге? В итоге все оборачивается таким жутким кошмаром.

Фердинанд смотрел на мраморные плитки.

— Так кто же ты на самом деле?

— Как меня зовут?

— И как зовут.

— Ни… — он замялся, — ни…

— Нет. Стой, стой. Оставь мне немного романтики. Правда ранит Я предпочитаю Фердинанда, если ты не против.

Фердинанд поднял голову:

— Я, по правде сказать, тоже.

— Итак, — Миранда смотрела на него в упор. — Я что, последняя об этом узнаю? Это из тех вещей, о которых все знают, но никто не говорит?

— Нет, конечно же, нет. Наоборот, никто не знает, в этом вся штука, именно это и делает тебя такой опасной.

— Опасной? Меня? — Миранда сумела не очень фальшиво рассмеяться. — Угроза обществу, преступник номер один во всей Британии, — она потрясла головой. — А почему; как говорится в таких случаях, ты мне все это рассказываешь? Или тебе нужно разрушить девичьи мечты, а не только разбить сердце, прежде чем убить? Так получается честнее и чище?

— Миранда, это в самом деле невозможно просто так высказать, как раз из-за того, о чем мы с тобой только что говорили, но я думаю, что я, ну, вернее, какая-то часть меня, о которой я и не знал, что-то внутри меня, я… — он помолчал. — Я тебя люблю.

— Что? — Миранда не верила своим ушам. — Ты битый час объясняешь, почему любви не существует, и какая я безмозглая дура, что в нее верила, а потом тебе хватает наглости заявить такое? Фердинанд, избавь меня уже от этих загадок, всади мне пулю между глаз, потому что я действительно больше не могу, — она ткнула пальцем себя в лоб.

— Миранда, я не хочу убивать тебя, я хочу жить с тобой. Просто я не знаю, как это лучше объяснить.

Внутри у Миранды поднимался гнев, а на лице, как показатель уровня, брови.

— Для тебя это что-то вроде игры? Тогда я сдаюсь, ты победил. Любви, значит, нет, а есть любовная охота. Только это мне охота любить, а ты любишь охотиться.

Фердинанд невольно улыбнулся; был уже шестой час утра, она всю ночь не спала, и все же могла выдавать остроты, которые не оскорбили бы и Оскара Уайльда. Это и делало ее такой очаровательной. Она, даже если бы захотела, не смогла бы избавиться от своего чувства юмора, а он, хотя никогда не позволил бы себе даже на минуту поверить, будто бы крутой мужик из секретных служб может утратить самоконтроль, увлечься «взаимоотношениями», вынужден был в конце концов признать то, что на самом деле понял давно, с момента, когда надел на нее свое пальто в поезде метро, следующем от Бейкер-стрит: в мозаике его жизни она с точностью встала на свое место, подобно детали этажерки от «ИКЕА», о которой и не знаешь, что ее не хватало, пока не увидишь ее одиноко лежащей в ящике, но после этого вся конструкция вдруг обретает устойчивость и держится без всяких подпорок. Должно быть, это любовь. Те самые вещи, которые раздражают и злят в устоявшихся взаимоотношениях, — строптивость и пессимизм — кажутся особенно привлекательными, свидетельствуя о перспективности данного кандидата в партнеры.

— Тогда мне все едино, — начал Фердинанд, встав с пола и садясь рядом с ней на скамью. — Попробую объяснить в последний раз. Поначалу, когда я говорил тебе, что люблю тебя, я лгал, это была работа. — Миранда кивнула, но ничего не сказала. — Потом, в отеле, я начал понимать — что бы ты ни думал о любви, никаких гарантий все равно нет. Поэтому я повел себя так, как повел бы себя на моем месте любой агент. Я предпочел более… э-э, надежное решение вопроса.

— Ба-бах!

— Да. Но тогда, когда я уже был готов это сделать, я осознал одну вещь, о которой раньше не задумывался, потому что был слишком занят делом. Я действительно в тебя влюбился.

— Вот только любви не существует.

— Ну, безумие, безрассудные поступки во имя романтики, все классические сногсшибательные фокусы — это, конечно, традиционная ложь. Промывание мозгов. Я понял, что просто хочу быть всегда с тобой, — он невесело рассмеялся. — Миранда, до того момента я даже не понимал, что вообще хочу быть с кем-то вместе. Но все вдруг стало ясно; я пытался, ну, пытался представить тебя мертвой, это стандартная антишоковая подготовка к убийству, но я смог представить себе только нас с тобой вместе, живых.

Из всех людей во всех церквах мира именно этот сумасшедший киллер, этот коварный, лживый, прекрасный мужчина должен был оказаться тем самым, кто произнес слова, которые она мечтала услышать всю свою жизнь. Только в ее мире, уникальном и одиноком, в ее мерзостном мире могло такое произойти. Большинству женщин в преддверии прочных отношений достаются несколько цветков и поездка за город на пикник, но ей, ей посчастливилось пережить засунутый в рот ствол пистолета и почти удавшуюся попытку удушения в захолустном переулке самого мокрого города в мире. Только ей могло повезти с таким любовничком.

— Так что ты предлагаешь? Вернемся теперь в Лондон и будем жить долго и счастливо, как мистер и миссис Шпионаж, в благополучном полуособнячке, и, когда ты утром уходишь на работу, я протираю фартуком твой пистолет и прошу сегодня не задерживаться, потому что к ужину у нас будет Моссад?

Фердинанд снова рассмеялся.

— Нет, Миранда, вернуться я не могу, после всего этого не могу. Ты открыла мне глаза. Нельзя испытать то, что я испытал, и продолжать играть в эти игры. Я проявил нерешительность, я допустил ошибку. А у нас первая ошибка становится последней. Я выпал из обоймы. Возврата к прежнему нет, и они меня достанут.

— Итак, ты уходишь из шпионского бизнеса.

— Из него не уходят. Если попытаешься, ты — меченый, в один прекрасный день кто-то постучит в твою дверь, кто-то вдруг свернет к тебе на улице, продавец в магазине поможет упаковать твои покупки, и все будет кончено. Мне не позволят уйти просто так. Я должен бежать.