По боковому проходу приближались вкрадчивые шаги; замерли. Миранда услышала мужской голос, проникновенно произнесший:

— In nome del Padre, del Figlio, e dello Spirito Santo[46].

Затем шаги послышались совсем близко, уже у самой кабинки. Миранда обмерла, когда мужчина вошел в исповедальню и сел. Сквозь разделяющую их решетку Миранде были видны его блестящие глаза.

— Padre, perdonami perche io ho peccato[47], — сказал он.

Миранда притворялась, что ее, и вообще никого, тут нет.

— Padre? Sono venuto per farmi benedire. Ho peccato[48].

Без толку; он знал, что она здесь. Миранда кашлянула, как бы по-мужски, просто, чтобы он мог продолжать.

— Padre, devo confessare un fatto terribile. Ho privato una regazza della sua innocenza ed ho tramato per ucciderla. — Мужчина смолк. — Padre? — он склонился к решетке, так что Миранда увидела теперь его нос и рот. — Padre? Si e addormentato?[49]

Миранда уже не в силах была играть навязанную ей роль.

— Мне очень жаль, — медленно и внятно проговорила она по-английски. — Я не священник, и я не понимаю, о чем вы говорите. Я здесь просто прячусь.

— Inglese. English davvero? Si?[50]

— Si. Да.

Тогда мужчина сделал долгую задумчивую паузу. Потом начал тихо говорить по-английски, его голос и произношение были почти в точности, если не абсолютно, такими же, как у Фердинанда.

Вертикаль страсти

Теория заговора

Приношу свои извинения. Я понимаю, что никому не нравится признавать совершенную им ошибку, но каким же еще образом мы можем чему-то научиться? Ошибки полезны. Как по-вашему, сколько триллионов ошибок преодолела природа, сколько неудачных генетических линий, сколько нелепых форм живых существ возникли, развивались и исчезли, прежде чем дело дошло до нас? И для какой грядущей идеальной расы окажемся мы ошибочными, далекими от совершенства предшественниками?

Давайте признаем, что мы допустили ошибку, что любовь на самом деле не должна изводить нас, она должна быть вопросом нашего свободного выбора.

Мы можем выбирать, впадать ли в ее крайности или же повернуться к ней спиной, при этом нисколько не чувствуя себя ущербными личностями, неполноценными мужчинами или женщинами. Над нами не тяготеют последствия грехопадения, на нас нет первородного греха, за который необходимо вовеки расплачиваться, это лишь наследие иудейско-христианской культуры вины, стремящейся поработить пристыженных верующих. Мы не обязаны предавать себя на муки в любви и в жизни. Существует альтернатива этой боли и страданиям, и, хотя они кому-то могут нравиться, остальные не будут заклеймены, если отвратятся от этого.

О нашей жизни певица Грейс Джонс поет песню, где мы названы «рабами любви». Такие рабы будут сочувственно качать головами и притворяться, что жалеют вас, сбросивших оковы любви. Они не поймут, что вы узнали — можно выбирать, любить или нет, можно допустить в свою жизнь любовь на своих условиях, можно подчинить любовь себе, а не наоборот. Пора свергнуть тирана, который властвует над нами лишь силою нашего собственного воображения и угнетает наш дух.

Действительно ли у нас есть выбор? Нет, ответит мне большинство, выбора нет. Любовь «овладевает» нами, «покоряет» нас — обратим внимание на саму эту терминологию, — и мы бессильны перед ее властью. Выбора нет, все происходит само собой. Биолог расскажет о выбросе эндорфинов, а поэт — о стреле Амура, мгновенно пронзающей сердце.

Слушая подобные доводы, я слышу песню птички в клетке, привычно и боязливо остающейся сидеть на своей жердочке, даже когда дверца открыта Я слышу холопа, лакея, пролетария, который порабощен тираном, но повторяет своими разбитыми губами пропагандистские мантры: «Иного не дано. Выбора нет. Я люблю, Господи. Я люблю, Большой Брат. Я люблю».

Итак, в мире влюбленного выбора нет. Влюбиться можно в мгновенье ока. Минуту назад ты благополучно занимался своим настоящим делом, но после этого посвящаешь все свое время собственной внешности, тревожась, идет ли тебе твоя одежда и не лучше ли сменить, пока не поздно, прическу. Любовь с первого взгляда? Будем честны. Разве не чаще это любовь с первой ночи?

Обращаясь к прошлому, любовник как будто вспоминает то пресловутое мгновенье, когда взгляды встретились, и проскочила искра, но ведь мы подстраиваем свои воспоминания так, чтобы они соответствовали шаблонам культуры, традициям, требованиям, как все «должно» было происходить. И ведь на каждый случай, когда влюбленный вспоминает это пронзительное мгновенье неоспоримой любви, приходятся сотни других, когда обстоятельства помешали продолжению, развитию «романа». Она не оглянулась, он вообще ее не заметил, их пути разошлись, кто-то неправильно записал телефонный номер, кто-то уже был в то время помолвлен. Эти случаи благополучно ускользают из памяти, они забываются, потому что ничего достигнуто не было, а в любви мы помним только наши достижения. Горькая же истина такова, что в любви успехи редки и всегда скоропреходящи.

Эта избирательность нашей памяти доказывает, однако, что выбор все-таки есть. Влюбленный выбирает, он соглашается влюбиться. Вот это и есть его выбор, хотя он думает, что выбора у него нет. У вас есть выбор, вы можете выбрать страх, страдания, тревоги — или выбрать жизнь.

Если бы любовь была естественной, тогда выбора бы не было, мы были бы рабами своего генетического предначертания. Но это не так, и мы не рабы. Подлинно свободная личность, человек, знающий, кто он и что делает, знает, что выбор у него есть.

25

Так кто же ты на самом деле?

В НОЧНОМ КАФЕ «АЛИ-БАБА» НА ГОЛДХОУК-РОУД кофейные чашки сероватого цвета и покрыты сеточкой трещин, лелеющих планы своей экспансии. Свет здесь тускло-желтый, а амбре подгоревшего масла струится как фимиам. Портрет не выходящего из атараксии Ататюрка окаймлен пластмассовыми цветами и горделиво висит рядом с меню — в каждой строке неразборчиво заполненные фломастером пробелы перед повторяющимися напечатанными словами «…и чипсы». Никогда не отлучающийся больше чем на полшага от кассы, Мустафа Баба предоставляет своей жене заниматься приземленной стороной бизнеса — менеджмент, закупки, кулинария, мытье и уборка, обслуживание и тому подобное. У Мустафы есть более возвышенные темы для размышлений, ему нужно содержать воюющую армию, финансировать революцию. Когда он свыше двадцати лет назад уезжал с Кипра, его брат Хасан находился на линии фронта в Никозии, кидал камни в ооновских миротворцев. Теперь Хасан герой, борец за свободу с оружием в руках, раз в месяц он звонит Мустафе, чтобы держать того в курсе славной борьбы за освобождение исламского Кипра от лживых греческих империалистов. Поэтому на протяжении последних двадцати лет, пока другие рестораторы создавали франчайзинговые сети, Мустафа гордо отсылал свои прибыли Хасану, чтобы обеспечить повстанцев оружием и лекарствами и помочь правому делу. Такой расклад устраивал обоих братьев: у Мустафы была цель в жизни, а у Хасана — новенький «рейнджровер» и самый большой плавательный бассейн во всей Кирении.

Мерсия со стуком поставила кофейные чашки перед старичком и села напротив него.

— Вы не возражаете, если я просто поговорю, ладно?

Старик покачал головой.

— Понимаете, проблема с Флиртом… ну, я не уверена, но, по-моему, он уничтожит сам себя раньше, чем это удастся мне. Как будто он все время опережает меня на один ход. Каждый раз, как я думаю, что заполучила его, что он уже достаточно увлечен, ну, чтобы можно было его бросить и разбить ему сердце, он каждый раз ухитряется лишиться еще одной части тела. И это всегда для него так мучительно, что я как-то чувствую — мой уход будет по сравнению с этим сущим пустяком, просто царапинкой. И чем больше я на него смотрю, тем лучше понимаю, что, бросив его, я лишь помогу ему в его стремлении к самоуничтожению. И он будет счастлив, что добился своего.