Надуть губки на очкастого мужчину в очереди за билетами.

Ясно, что сейчас она очень уязвима.

Слегка коснуться бедром очкарика, скорее всего, эксгибициониста, вон он как вспотел.

И все же сейчас Миранде будет чуть легче принять горькую правду о мужчинах.

Подмигнуть ему; точно, даже очки запотели.

И пока Мерсия стояла в очереди, мысли о Миранде ее не отпускали, так что, когда она наконец добралась до автомата с его рядами кнопок, она уже не удивлялась себе самой, нажимая кнопку «Голдхоук-роуд».

Сходным образом, совершенно не подозревая, что потрясает самые основы эгоцентрической философии, Питер Перегноуз тоже не намерен был дематериализоваться только потому, что Миранде стало не до него. И точно так же, словно по команде свыше, он сел в следующий поезд до «Голдхоук-роуд», задумав самостоятельно обследовать дом, где живет девица Браун, ныне объект наружного наблюдения под кодовым обозначением «Червонный интерес».

Осмотрев снаружи обшарпанные стены дома, Питер поднялся на крылечко мимо спящего бомжа, чтобы проверить домофон. Поскольку до сеанса связи с Ультрой делать было нечего, он решил скоротать время в каком-нибудь баре неподалеку. Судя по всему, единственным вариантом был аляповатый паб в австралийском стиле, где он и обосновался с кружкой местного пива, не без юмора названного «Старые подштанники Брюса» или как-то в этом духе.

Питер долго приставал к Ультре, клянчил хоть какую-нибудь роль в операции, но теперь воспринимал все это как свое унижение. Инструкции ему были даны достаточно ясные, но противно все-таки получать их от человека, который на два десятка лет тебя моложе.

А ведь на его месте мог быть он сам, он мог бы быть не Ляписом, а Ультрой. Ему бы это удалось, если бы он поступил в Кембридж, а не в занюханный Политехникум Гулля, что удалось бы ему, если бы он лучше выглядел на собеседовании с этими высокомерными ублюдками преподавателями, что удалось бы ему, если бы он сдал выпускной экзамен по английской литературе, что удалось бы ему, если бы он удосужился действительно прочесть эту «Историю Тома Джонса, гаденыша» и «Хрюшку Доррит», что удалось бы ему, если бы он не был так занят, заклеивая свои надувные резиновые игрушки, чего бы он не делал, если бы его мамаша была чуть построже и заставила его учить уроки, что удалось бы ей, будь рядом его отец, что тому удалось бы, если бы мамаша его так не пилила, что удалось бы ей, если бы она вышла замуж за кого-нибудь чуть поумнее и чуть меньше пьющего. Все это их вина, заключил он — не в первый раз и даже не в двадцатитысячный, так как уже лет сорок упражнялся в поиске виновных. И всякий раз, когда он оставался наедине со своими мыслями, цепочка умозаключений вела прямиком к его родителям, потому что больше, в сущности, некого было винить за его несложившуюся жизнь. И Питер Перегноуз заглянул в лужицу пива, растекавшуюся от его кружки.

Итак. Теперь он кое к чему пришел. Ультра показал ему, как незаметно преследовать человека, как дать почувствовать слежку, но оставаться невидимым. Как повторять все движения объекта, а потом затеряться в толпе. Как пользоваться развернутой газетой, чтобы пасти объект в помещении. И все это было проделано превосходно, похвалил сам себя Питер. Только из-за досадного приступа легкой паники он вошел в один вагон с «Червонным интересом». Нет, в самом деле, а если бы Ультра перепутал вагоны и они ее потеряли бы? Конечно, как только он заметил в вагоне Ультру, он должен был выйти, но двери уже закрылись, и все они оказались заперты в одном вагоне. Потом она его узнала и набросилась на него, эта одуревшая сучка. Оправу очков помяла. Может быть, испортила ему перспективы и дальше участвовать в операциях. Еще один глоток «старых подштанников». Горькое пьют от горечи.

Сказать, что Барри тоже продолжал автономное существование, означало бы предполагать независимость и самоопределение, которых у него попросту не было. Но ведь если бы его существование зависело от того, думают ли о нем другие люди, он бы и вообще существовать не начал. Даже его родители думать о нем не думали на протяжении нескольких месяцев после своего свидания на заднем сиденье «форда», пока приступы тошноты не привели его мать в кабинет врача, где она узнала, какими тяжелыми бывают последствия легкомыслия — свыше трех килограммов весом.

Одиноко сидящий в раздевалке для персонала Барри отнюдь не хотел еще раз встречаться с Мерсией и стыдливо спрятался в душевой, когда заслышал ее шаги. Он то и дело порывался выйти из своего укрытия, но все не мог дождаться подходящего момента, поэтому вынужден был томиться, пока девушки не ушли. Конечно, ему надо было не теряться, а бесцеремонно прорываться к выходу, но без компании других кретинов ему как-то не хватало бесцеремонности. Барри стоял и слушал, и решил, что ненавидит их. Да, он ненавидел девушек. Барри вспомнил о школе, где в порядке вещей было ненавидеть девушек, и подумал, что тогда ему, может быть, последний раз в жизни было с ними легко.

Барри решил, что ему надо выпить.

— Освальд! — крикнула миссис О’Шейник из кухни, когда муж вошел в дверь. Мистер О’Шейник подумал, как бы ему хотелось быть плодом чьего-нибудь воображения и чтобы о нем на пару часиков забыли. Тогда он смог бы отдохнуть от существования.

— Сегодня четверг, — услышал он голос миссис О’Шейник, вешая свою шляпу, отдаленно напоминавшую шлем колониста, и размышляя, почему в наши дни вообше не носят шляп.

— Сюрприз в четверг вечером, — ворковала миссис О’Шейник. Прошло уже много лет с тех пор, как этот «сюрприз» действительно был сюрпризом. Может быть, все дело в том, что сейчас принято делать себе безумно дорогие прически, а в шляпе такой прической не пофорсишь.

— Я на кухне, — ворвался в его мысли уже чуть более требовательный голос. Разумеется, она на кухне, она была на кухне каждый четверг в течение последних двадцати лет. Но если задуматься о том, сколько тепла уходит из организма, когда нет шляпы, то не приходится удивляться, что столько народу зимой простужается.

— Я мою посуду на кухне, — раздался нетерпеливый призыв. Мистер О’Шейник помнил, как в 1972 году пришел в четверг вечером с работы, точнее, он заставлял себя помнить. Тогда миссис О’Шейник только что прочитала в первом номере журнала «Космополис» статью «Как удержать мужа». Там было сказано, что нужно сексуально раскрепоститься, надеть возбуждающий экзотический наряд и вместе с мужем дать волю своим эротическим фантазиям. Откуда ей было знать, что уже в следующем номере появится статья «Как найти себе мужа получше», а вскоре и статья «Кому вообще нужны мужья», тем более догадаться, что три этих дежурных заголовка будут появляться по очереди на протяжении следующих двадцати лет. По молчаливому уговору миссис О’Шейник терпела его «причуды» — собачьи ошейники и плетки — вечером в воскресенье. И все-таки не было недели, когда выполнение супружеских обязанностей в четверг не вызывало бы у мистера О’Шейника животный ужас.

Мистер О’Шейник тащился по прихожей. Конечно, существуют всякие там бейсбольные кепочки, но в приличном обществе они неуместны. В тот незабываемый четверг 1972 года миссис О’Шейник приветствовала его на кухне обнаженными ягодицами, по-юношески гладкими и упругими, подрагивающими чуть ниже подола крошечной черной юбки, так как посуду она мыла в наряде «французской горничной». Ее вытянутые напряженные ноги, прямые и стройные, слегка расставленные наподобие циркуля и упирающиеся в пол высокими каблуками черных туфель, ритмично подавались вверх и вниз в такт движениям рук миссис О’Шейник, которая не уставала надраивать керамическую миску стальной щеткой; и вид этих соблазнительно посверкивающих крепких ляжек вызвал у мистера О’Шейника такой выброс сексуального адреналина, что это стало сюрпризом для самой миссис О’Шейник, окончательно взмыленной вместе с остатками своей эротической спецодежды.