Что за политический эмбрион родился тогда, чтобы превзойти запутанную, капризную систему древнегреческой и древнеримской демократии?

Прежняя массовая идеология процветала, основываясь на чувстве собственного достоинства и гражданского самосознания.

Теперь это был страх.

Горстка свирепых военных вождей держала в рабстве и беспросветном ужасе смиренных холопов. Словом, типичный феодализм. В каждой области — свой могущественный сеньор, которому все подчиняются. Власть железного кулака, просто верх примитивизма, зато предельно ясные права собственности на каждой ступеньке иерархии.

Феодализм господствовал на Западе в «темные века», мрачные из-за всеобщего страха.

Затем около 1180 года на сравнительно мирных территориях юга Франции началась тихая революция, которой предстояло навсегда изменить мир и расклад сил в нем Здесь снова изобрели любовь.

В то время наша планета еще зеленела и непроходимые чащи тянулись через целые королевства. На прогалинах посреди этих дебрей теснились обмазанные глиной и заросшие плющом ветхие хижины разбросанных там и сям деревушек, а темный лес вокруг хранил свои страшные и чарующие тайны — волшебные существа, чудеса, неведомые опасности; подошедший к двери волк, старушка с красными яблочками. Казалось, шепоток суеверий ползет прямо из-под сумрачного лесного полога; и горе путнику, сбившемуся с пути. То было время сказок. В суровой реальности непролазной грязи, голода, нищеты, моровой язвы, детской смертности, всех ужасов почти первобытной жизни Природа оставалась таинственной и волшебной, ведь она давала эту жизнь. Для большинства средневековых людей Природа и была самой жизнью, они кормились от земли и плодородную почву почитали за свое истинное сокровище. Однако волы и крепостные, обрабатывавшие полоски земельных наделов, с точки зрения системы не слишком-то различались в цене.

ЧАСТЬ II

Нет, я даже не могу держать себя в руках. Я полностью в ваших руках. Начинается уже второе действие, а я обречено на бездействие, потому что действие протекает во мне. А ведь еще Шекспир говорил, что в жизни у мужчины семь действий, в которых он играет семь ролей[12].

С книгами проще, у них только начало, середина и конец. Но теперь, когда Миранда и шпион встретились, это конец начала или начало конца. С этих пор, как бы мне ни хотелось крикнуть ей: не слушай, не ходи туда, — она идет, она меня не слышит, а у меня нет голоса.

Мне бы надо было родиться путеводителем.

Что-то я совсем расклеился, но я у вас в руках, и надеюсь, вы сможете что-нибудь со всем этим сделать. Как все грустно.

12

Чистилище разума

В ИНУЮ МИНУТУ, КОГДА ВЫ ДЕРЖИТЕ МЕНЯ В РУКАХ, и мы снова вместе, вы и я, и все вокруг нас тонет в несущественности, и мы с вами подобны двум заговорщикам в этой интриге слов и воображения, мне представляется, что вы, может быть, находитесь в центре мироздания. Весь мир принадлежит вам, вы создаете его, и он ваш.

Собственно, будь я заурядным рационалистом-картезианцем, я мог бы утверждать, что все находящееся вне нашего разума не имеет никаких доказательств своего существования, — если оно не порождает у нас никакого чувственного восприятия, не участвует в нашем чувственном опыте, это все равно что его не существует вовсе. А в таком случае вы и в самом деле чувственный пуп земли, и мир вращается вокруг вас.

Однако в силу моего всеведения мне хорошо известно, что мир продолжает вращаться сам по себе, что бы вы ни делали в попытке остановить его.

Разумеется, при нашем эгоизме мы иногда готовы поверить, что мир есть плод нашего воображения. Мы можем вообразить себе, будто бы он просто не существует, когда мы о нем не думаем. А в истории Миранды сейчас как раз наступил такой момент, когда она забыла обо всем на свете. Итак, Миранда направилась к турникету, сопровождаемая этим гипертрофированно мускулистым кретином с нелепым имечком Фердинанд Ксавьер.

Простите, я изо всех сил стараюсь не осуждать его, но учтите, пожалуйста, как мне трудно.

Она подошла к турникету и в блаженных грезах забыла о своих подругах, неприятностях и тревогах. Она ощущала только его близость. В этой ожившей мечте все фантазии превращались в реальность, и Миранда забыла о Троцком и гигиенических прокладках, о Флирте и Барри, даже о Мерсии. На ближайшие несколько часов своего экстаза она отправила их в чистилище разума, на склад забытых вещей. Эта темница памяти, где подследственные мелочи теснятся на одних нарах с репрессированными сожалениями и пожизненно осужденными воспоминаниями о минутах позора. Они загнаны в катакомбы забвения, но только и ждут момента повтора, аналогичного случая или ситуации, чтобы вырваться на волю и наполнить сердце человека стыдом за самого себя.

Итак, Мерсия в действительности не исчезла, когда Миранда перестала о ней думать. Она не пропала, не испарилась, не томилась в тюрьме забвения Миранды. Абсолютно не ведая, что потрясает самые основы солипсизма, Мерсия продолжала жить, дышать и злиться на мужчин. Она сохранила способность пудриться, краситься и думать.

И вот о чем она думала: о Миранде.

В раздевалке, поднеся к ресницам карандаш и глядя в зеркало, Мерсия не могла отделаться от мысли, что, будь все нормально, они с Мирандой давно бы переговорили, договорились, нашли бы общий язык — мужчинам на погибель. Ей начинало по-настоящему не хватать Миранды, такой благодарной слушательницы. В непривычном молчании Мерсия рассеянно накладывала тени на веки толстым слоем, пока не стала выглядеть как что-то среднее между пандой и актрисой немого кино. На мгновение ей почудилось, что она — Луиза Брукс. Она широко раскрыла глаза и прикусила край ладони, как делала эта звезда Великого немого, когда к ней приближалось какое-нибудь зло, чаще всего — мужчина.

Однако Мерсия начала уже осознавать и то, что главная неприятность, когда не с кем поболтать, — остается слишком много времени для размышлений.

Ничем не прерываемые мысли принялись неумолимо выстраиваться в логические цепочки, один тезис сменялся другим, создавая полное ощущение, что в конце концов цепочка умозаключений приведет ее к какому-то выводу. И вывод этот, безусловно, должен будет иметь какое-то отношение к Миранде.

Мерсия продела руки в рукава куртки.

Как все же нелепо, когда мужчины подают тебе пальто, как будто ты дите малое, а ты, конечно, никак не можешь попасть в рукава, потому что не привыкла, чтобы они были там, где их держат.

Выходная дверь.

Похоже, это делается специально, чтобы подчеркнуть, какая ты неуклюжая, потому что женщина.

Через полуосвещенный Второй этаж.

Разве «галантность» — это не просто набор сигналов, которые мужчины подают женщинам, чтобы показать, что они все еще главные?

Вниз по лестнице к служебному входу.

Но почему бы тогда не эксплуатировать это притворное смирение, не извлекать выгоду из этих насквозь фальшивых ритуалов?

Улыбнуться уборщице, уж конечно, это не мужчина.

Может быть, мужчины открывают нам дверь и подают пальто, потому что не способны на подлинную, искреннюю заботу.

Улыбнуться охраннику, который придерживает открытую дверь на улицу.

Следовательно, никак нельзя доверять «галантным» мужчинам, потому что все это ложь, одна показуха.

Окинуть презрительным взглядом приближающегося мужчину, который уставился на титьки.

Это фальшивое уважение, наглый обман.

Нахмуриться на мужчину, не отрывающего глаз от титек, глянув ему вниз на ширинку, коварно улыбнуться.

Им невозможно доверять.

Отлично, он шарит рукой по ширинке и покраснел, проехали.

Но Миранда попалась на этот галантный треп.

Дойти до метро.

Ее элементарно эксплуатируют Мальчик-грязный-пальчик и Флирт — мужчины, возомнившие, будто бы они точно знают, что ей всего-то и нужно, что обычный романтический флер.