Бран оперся о скалу, я не видела его лица.

— А что если… — снова заговорил он, — если эту сущность, эту искру, это… что бы там ни было, эту маленькую часть отца в нем… разрушили бы… что если бы он потерял ее еще до того, как узнал, что она существует. Она могла быть… отнята у него…

Я почувствовала странный холод, у меня по телу побежали мурашки. Мне показалось, будто вокруг меня… вокруг нас обоих сгущается тьма. Перед моими глазами пробегали видения столь стремительные, что я еле могла рассмотреть их.

"…темно, как же темно. Дверь захлопнулась. Я не могу дышать. Молчи, не смей плакать, ни звука! Боль… Треск, как от огня. Мне надо двигаться! Я боюсь двинуться, меня услышат… Где вы? Где вы?.. Куда вы ушли?"

Я усилием воли заставила себя вернуться в реальный мир. Я вся дрожала, сердце стучало, как молот.

— В чем дело? — Бран выступил из тени и теперь пристально рассматривал мое лицо. — Что-то не так?

— Ничего, — прошептала я, — ничего.

И отвернулась, не желая глядеть ему в глаза. Что бы ни означало мое темное видение, эти картины принадлежали ему. Под внешне спокойной оболочкой таились глубокие, неизведанные воды, странные и опасные миры.

— Тебе стоит поспать, — сказал он, и ушел еще до того, как я повернулась.

Костерок догорал. Я убавила огонь в светильнике, но не погасила его, на случай, если кузнец проснется и позовет меня. Потом я легла и приготовилась ко сну.

Глава 9

Что-то разбудило меня. Я резко села, сердце билось, как сумасшедшее. Костерок догорел. Светильник отбрасывал круг неяркого света. Вне этого круга было абсолютно темно. Стояла тишина, я встала и со светильником в руке подошла к тюфяку. Эван спал. Я поправила ему сбившееся одеяло и собиралась уже вернуться обратно в постель. Для летней ночи было довольно прохладно.

И тут я услышала. Звук, похожий на сдавленный вдох, легкий свист воздуха, не больше. Неужели я мгновенно пробудилась от такой малости? Я вышла наружу, неверно ступая босыми ногами и запахнув мужскую рубаху, которую использовала вместо ночной сорочки. Я дрожала, но не только от холода. Вокруг стояла глубокая, густая, непроглядная тьма. От ее присутствия замолчали даже ночные птицы. Я со своим тусклым светильником чувствовала себя совершенно одинокой в этом непроницаемом черном мире.

Я сделала шаг вперед, потом еще один, и увидела сидящего у входа в грот Брана. Он опирался спиной о скалу и глядел прямо перед собой. Может, он тоже что-то слышал? Я открыла было рот, чтобы спросить его, и тут он выбросил руку в сторону и крепко схватил меня за запястье — не глядя на меня, не говоря ни слова. Я подавила крик боли и попыталась удержать в руке лампу. Он сжимал так крепко, что мне казалось, рука вот-вот сломается. Он не говорил ни слова, но я снова слышала это у себя в голове. Голос испуганного ребенка. Голос мальчишки, который плакал так долго, что не осталось ни сил, ни слез. «Не уходи. Не уходи!». И в свете светильника, дрожавшего у меня в свободной руке, я разобрала, что на самом деле Бран меня не видит. Он схватил меня, но глаза его смотрели прямо перед собой, пустые, ослепленные безлунной ночью.

От его хватки у меня болела рука. Но это уже не казалось мне важным. Я вспомнила, что я целительница. Я осторожно присела рядом с ним на землю. Он дышал быстро и неровно, весь дрожа и, похоже, переживая жуткий кошмар.

— Успокойся, — произнесла я тихо, чтобы не напугать его и не ухудшить ситуацию. Потом поставила светильник. — Я здесь. Теперь все будет хорошо.

Я прекрасно знала, что он звал не меня. Тот мальчик плакал по кому-то, давно ушедшему. Но я-то была здесь. Интересно, пришло мне на ум, сколько таких ночей ему уже пришлось пережить — ночей, когда он не спал, отгоняя темные видения, пытавшиеся затопить его.

Я постаралась ослабить его пальцы, больно врезавшиеся мне в руку, но с этой хваткой ничего нельзя было сделать. Наоборот, едва я коснулась его руки, как он сжал меня еще сильнее, словно утопающий, в панике готовый утянуть за собой своего спасителя. На глазах у меня выступили слезы.

— Бран, — мягко позвала я, — ты делаешь мне больно. Все хорошо, ты можешь меня отпустить.

Но он не ответил, только сжал еще сильнее, и я невольно застонала. Нельзя было просто резко выдернуть его из транса. Подобное вмешательство крайне опасно, ведь эти видения появляются с определенной целью, надо позволить им течь своим чередом. Но ему не стоило противостоять им в одиночку, хотя именно это он, похоже, и делал.

Поэтому я постаралась сесть поудобнее, медленно и спокойно вдохнула и сказала себе то, что столько раз говорила своим больным: «Дыши, Лиадан, боль пройдет». Ночь была очень тихая. Тьма, словно живое существо, окружала нас. Я чувствовала, как напряжено тело Брана, я ощущала его ужас, его попытки справиться с кошмаром. Я не надеялась, что смогу достучаться до его разума и не хотела более смотреть на мрачные сцены, хранимые в его памяти. Но я могла говорить, и мне казалось, что слова — единственное, чем я могу прогнать тьму.

— Рассвет обязательно наступит, — тихо начала я. — Ночи бывают очень темными, но я останусь с тобой, пока не взойдет солнце. Пока я здесь, никакие тени до тебя не доберутся. Скоро мы увидим, как небо постепенно сереет, приобретая цвет голубиного пера, а потом пробьется первый солнечный луч, и какая-нибудь птичка, достаточно нахальная, чтобы проснуться первой, запоет нам о высоких деревьях, о синем небе и о воле. И все снова станет светлым и цветным, земля проснется и наступит новый день. А пока я с тобой просто посижу.

Постепенно его хватка слабела, и мне стало легче переносить боль. Было очень холодно, но придвинуться ближе к нему я никак не могла. Это совершенно точно было бы нарушением правил. И утром он счел бы такой поступок весьма странным.

Время шло, а я все говорила и говорила. О безобидных, безопасных вещах: о картинах, полных света и тепла. Я плела из слов защитную сеть, готовую отогнать тени. В конце концов, стало так холодно, что я признала свое поражение и наклонилась, чтобы сесть поближе к нему, прислонившись к его плечу и положив вторую руку на сжимающие мое запястье пальцы. Эван в гроте не издавал ни звука.

Так мы сидели очень долго. Я непрерывно говорила, а Бран молчал и только дрожал, да временами втягивал воздух и что-то бормотал. Я не знала, что и подумать. Невозможно было поверить, что где-то в глубине этого сурового головореза прячется маленький мальчик, боящийся оставаться один в темноте. Мне ужасно хотелось понять, как такое возможно, но я знала, что никогда не смогу спросить его об этом.

В тот самый момент, о котором я ему рассказывала — когда небо едва начало сереть, он внезапно пришел в себя. Дрожь прекратилась, и он стал совершенно неподвижен, его дыхание замедлилось. Прошло некоторое время, и он, видимо, понял, что сидит не один. Наверное, он почувствовал прикосновение моей руки, вес моей головы на своем плече, тепло моего тела. Светильник стоял перед нами на земле, все еще тускло освещая небольшой круг в предрассветной тьме. Некоторое время мы оба молчали и не двигались. Потом Бран заговорил:

— Не знаю, чего ты пытаешься добиться и на что надеешься, — сказал он. — Предлагаю тебе тихо встать и вернуться в грот к твоей работе, а в будущем не пытаться вести себя, как дешевая шлюха, а чуть больше походить на целительницу, каковой ты, вроде как, являешься.

Зубы у меня стучали от холода. Я не знала, плакать мне или смеяться. Мне безумно хотелось залепить ему пощечину, но я не могла сделать даже этого.