— И пригнали сюда?

— Мы хотели показать сиротке диковинного зверя, чтобы хоть немного потешить ее и доказать наши братские чувства.

— Хорошо вы ее потешили! Увидев все это через окно, она чуть не умерла от страха.

— Ну зато, когда она придет в себя, наверное, подумает о нас с благодарностью. Сироте всегда приятно чувствовать над собой опеку!

— Вы причинили ей больше зла, чем добра! Кто знает, не отнимут ли ее теперь Кржепецкие?

— Как это? Ради Бога! Разве мы дадим?

— А кто будет защищать девушку, когда вас посадят в тюрьму?

Услышав это, братья сильно огорчились и начали смущенно переглядываться.

Наконец Лука ударил себя по лбу и воскликнул:

— В тюрьму нас не посадят, потому что мы раньше того уедем на войну, но если так, если дело идет о безопасности панны Сенинской, то и для этого найдутся средства!

— Ой-ой-ой! — воскликнул Марк.

— Какое средство? — спросил ксендз.

— Мы пошлем Мартьяну вызов, как только он выздоровеет. Уж он не выйдет живым из наших рук.

— А если он сейчас умрет?

— Ну, тогда Божья воля.

— Но ведь вы-то поплатитесь головами!

— Пока дойдет до этого дело, мы еще нащелкаем турок, и за это Господь вознаградит нас. А вы, ваше преподобие, заступитесь только за нас перед паном Циприановичем. Ведь если бы Стах был здесь, он бы тоже купал Мартьяна вместе с нами.

— А разве Яцек — нет? — спросил Матвей.

— Ну, Яцек устроит ему еще лучшую баню! — невольно воскликнул ксендз.

Дальнейший разговор был прерван появлением пана Циприановича, пришедшего к ним с каким-то важным решением. Он заговорил с величайшей серьезностью:

— Я долго думал о том, что нам нужно делать, и знаете, ваше преподобие, что я придумал? Мы должны все вместе с панной Сенинской ехать в Краков. Не знаю, увидим ли мы там наших хлопцев, потому что неизвестно, где будут находиться наши полки и по какому предписанию они двинутся в поход; но нужно отдать девушку под покровительство короля или ее величества королевы, а если это не удастся, поместить ее временно в какой-нибудь монастырь. Я решил, как это вашему преподобию уже известно, вступить на старости лет в полк, чтобы служить вместе с сыном, или, если такова Божья воля, погибнуть вместе с ним. Во время нашего отсутствия девушке небезопасно оставаться даже в Радоме под опекой ксендза Творковского. Этим господам, — тут он указал на Букоемских, — тоже необходимо поскорее очутиться под гетманским надзором. Здесь неизвестно, что может случиться!.. У меня есть знакомые при дворе: пан Матчинский, пан Гнинский, пан Грот, и я надеюсь, что сумею заручиться их протекцией для сироты. Если же это мне не удастся, то я разузнаю о местопребывании полка Збержховского и прямо отправлюсь к сыну, где увижу также и вашего Яцека. Что вы на это скажете?

— Господи! — воскликнул ксендз. — Да ведь это архипревосходная мысль! И я с вами! И я с вами!.. К Яцеку!.. А что касается панны Сенинской, разумеется, ведь Собеские всем обязаны Сенинским. В Кракове ей будет безопаснее и ближе… Я уверен, что и Яцек… не забыл!.. А после войны, что Господь даст, то и будет… Выхлопочу себе сюда заместителя из Радома, и я с вами!..

— Все вместе! — радостно завопили Букоемские. — В Краков!

— И на поле славы! — заключил ксендз.

XXII

Начались совещания о поездке, так как не только ни один голос не отозвался против нее, но даже и ксендз Войновский тотчас принялся хлопотать о другом викарии из Радома. Впрочем, ведь это решение было уже старое, и оно изменилось только намерением отвезти панну Сенинскую в Краков, чтобы обезопасить ее от преследования Кржепецких с помощью королевского или монастырского покровительства. Пан Циприанович предвидел, что с занятым войной королем нельзя будет говорить об этом деле, но оставалась королева, к которой легко было найти доступ через знакомых сановников, состоящих, по большей части, в родстве с домами Сенинских и Тачевских.

Однако возникали опасения, чтобы Кржепецкие не напали на Едлинку по выезде из нее хозяина и Букоемских и не разграбили серебро и драгоценную утварь, находившиеся в доме. Но Вильчепольский утверждал, что он сумеет защитить дом вместе с челядью и лесничими и не даст ни до чего дотронуться. Однако пан Серафим вывез все серебро в Радом и оставил на хранении в Бернардинском монастыре, где он и раньше помещал значительные суммы, не желая держать их дома, среди обширной Козенецкой пущи.

Между тем пан Серафим внимательно прислушивался к известиям из Белчончки, так как от них многое зависело. Если бы Мартьян умер, на Букоемских обрушилась бы тяжелая ответственность. В противном случае была надежда, что не будет даже и процесса, так как трудно было предположить, чтобы Кржепецкие добровольно выставили себя на посмеяние. Еще больше пан Циприанович был уверен, что и старый Кржепецкий не оставит его в покое относительно панны Сенинской, но думал, что если сирота окажется под королевской опекой, то этим самым уничтожится всякая возможность процесса.

Он узнал через ключника, что Кржепецкий-отец ездил в Радом и в Люблин, но оставался там недолго.

Что касается Мартьяна, то первую неделю после приключения он был тяжело болен, и опасались, что деготь, которого он напился в изобилии, задушит его или совершенно залепит внутренности. Но на вторую неделю ему стало лучше. Правда, он не покидал постели, так как не мог держаться на ногах, кости у него страшно болели и вообще он чувствовал себя плохо, но уже начал проклинать Букоемских и наслаждаться мыслью о мести. И действительно, по прошествии двух недель к нему начала съезжаться его «радомская компания»: различные повесы с саблями на веревочных поясах, в рваных сапогах и с подведенными животами, вечно голодные и мучимые жаждой. А он советовался с ними и что-то замышлял не только против Букоемских и пана Циприановича, но и против панны Сенинской, о которой не мог вспоминать без скрежета зубов, и так поносил ее, что даже отец предостерегал его, что это уж пахнет гетманским судом.

Отголоски этих поношений и угроз доходили до Едлинки и производили различное впечатление на ее обитателей. Пан Серафим, человек отважный, но и рассудительный, слегка беспокоился при мысли, что эта ненависть злых и опасных людей может упасть и на голову его сына. Ксендз Войновский, в жилах которого текла более горячая кровь, страшно раздражался и предсказывал, что Кржепецкие кончат плохо. В то же время, хотя и совершенно примирившись с девушкой, он от времени до времени обращался то к пану Циприановичу, то к Букоемским и говорил:

— Кто раздул Троянскую войну? — mulier. Кто всегда является причиной столкновений и ссор? — mulier. И здесь то же самое! Виновна или невинна, но mulier!

Только Букоемские совершенно игнорировали опасность, угрожавшую всем со стороны Мартьяна, и даже ожидали, что это послужит для них развлечением. Однако их предостерегали со всех сторон и весьма серьезно. Сильгостовские, Сильницкие, Кохановские и другие, все страшно возмущенные Мартьяном, приезжали по очереди в Едлинку с известиями, что тот собирает уже ватагу и даже вербует разбойников из пущи. Они предлагали также свою помощь, но братья не хотели ее, и Лука, чаще всего выступавший от имени своих братьев, ответил однажды Рафаилу Сильнипкому, заклинавшему их быть осторожными.

— Ой-ой! Не мешает перед войной вспомнить всю процедуру и поразмять руки, которые у нас уже малость одеревенели. Белчончка не какая-нибудь крепость, поэтому пусть Мартьян думает лучше о своей собственной безопасности! Кто знает, что еще может постичь его, а если он захочет отплатить нам неблагодарностью, — пожалуйста! Пусть попробует!

Пан Сильницкий взглянул с удивлением на братьев и отвечал:

— Отплатить неблагодарностью! Ну, благодарностью-то он, кажется, не обязан вам?

Но Лука искренне обиделся:

— Как не обязан? Разве мы не могли изрубить его? Кто его родил? Один раз мать, а другой раз наша снисходительность, но если он будет постоянно рассчитывать на нее, то скажите ему, что он ошибается.