5–я пехотная дивизия, только к концу декабря закончившая свое сосредоточение к Казанке, была приведена чрезвычайно тяжелым — длительным — походным движением почти в полное, расстройство. Марш совершался в ужасных условиях непогоды и распутицы. Были дни, когда дивизия из‑за липкой грязи не могла проходить более 7 верст. От начала отступления от Фастова дивизия находилась в боях и в непрерывном тяжелом походе уже 3 недели. За это время люди окончательно износились и истомились. Болезни, особенно сыпной тиф, расшатали здоровье людей и вместе с потерями в боях и стычках с большевиками разредили строй дивизии настолько, что в Казанке сосредоточилась дивизия физически и нравственно надломленная и требовавшая для восстановления боеспособности и значительных пополнений, и продолжительного отдыха в спокойной обстановке. К сожалению, ходатайство мое, своевременно возбужденное о перевозке дивизии к Казанке по железной дороге, уважено не было. Отряд полковника Саликова малочислен и составлен был в большинстве из учащейся молодежи, нравственно очень хорошей, но совсем еще юноши, физически очень слабой.

Вот материал, с которым приходилось разрешать боевые задачи большой важности. Можно ли было рассчитывать в таких условиях, даже при наивысшей энергии, при самых высоких боевых качествах стоящих во главе войск начальников, к каковым, в первую голову, надо отнести начальника 5–й пехотной дивизии доблестного генерала Оссовского, [124] можно ли было рассчитывать на длительную и упорную оборону порученного корпусу громадного района и на полную успешность выполнения тех частичных задач, которые выпадали на долю корпуса? Конечно нет. Состояние, в котором находились вверенные мне войска, не скрывалось мною от командующего областью. Оно учитывалось в достаточной мере и им, и его штабом, что видно, между прочим, из следующего.

Когда б января я со штабом корпуса распоряжением командующего был командирован в Николаев для прекращения там паники, созданной преждевременной эвакуацией города, и для установления планомерности ее, мне рекомендовалось взять с собой одну оперативную часть штаба корпуса, так как «пребывание штаба корпуса в Николаеве не может быть продолжительным». И тем не менее, Николаев был оставлен нами только 17 января, когда была закончена полностью эвакуация города и организована, за отсутствием транспортов, гужевая отправка больных и раненых на правый берег Буга в Варваровку, а оттуда на подводах в Одессу. Надо полагать, что к этому времени, то есть к 17 января, уже с достаточной определенностью выяснилась невозможность удержания Одессы и, значит, наступил решающий момент для поворота войск 2–го корпуса на Крым, но момент этот был упущен, и войска должны были, исполняя данную директиву, отходить на Одессу.

К Одессе я, штаб корпуса и 5–я пехотная дивизия подошли 24 января, когда уже заканчивалась эвакуация города и последние пароходы были переполнены до отказа. В городе в этот день, по–видимому, никаких других войск, кроме небольших частей, составлявших внутреннюю охрану его (отряд полковника Стесселя), уже не было. Корпус же в этот день, с наступлением сумерек, во исполнение четвертой, полученной мною уже здесь, в Одессе, директивы командующего войсками области оставил город и направился к переправе у села Маяки.

Согласно этой последней директиве, все войска области делились на три группы — генерала Бредова (большая), генерала Промтова (5–я пехотная дивизия) и генерала Васильева (меньшинство). Группам приказывалось отходить: первой через Тирасполь, второй через Маяки и третьей через Овидиополь в Румынию — и, следуя по территории последней, сосредоточиться в городе Тульче, где и ждать транспортов для переезда в Крым. Далее говорилось о том, что в упомянутых трех пунктах открываются интендантские магазины и организуется довольствие командированными для этого лицами. Каждая из упомянутых трех групп самостоятельно выполняла данную ей задачу о переправе на тот берег Днестра. Вопрос же об объединении командования всех трех групп мог возникнуть лишь по достижении Тульчи, где все три группы должны были соединиться. 26 января вверенная мне группа подошла к селу Маяки, где ни пропускного пункта, ни мостовой переправы, ни довольствия, ни обещанных интендантских магазинов не нашла.

Не знаю, как было принято группой генерала Бредова известие о движении в Румынию, но знаю твердо, что на войска, мне подчиненные, известие это, после ожидавшейся с таким нетерпением эвакуации морем в Крым, произвело удручающее впечатление. Если не все, то большинство отлично сознавало, что в Румынию нам не добраться и что войска, направленные без предварительного ее согласия на пропуск, отданы на произвол судьбы, что и подтвердилось действительностью.

Но ничего удивительного или чрезвычайного ни в прорыве фронта генерала Бредова, ни в неустойке частей 2–го корпуса, если таковая и была, видеть нельзя. При том изнеможении войск, разреженности их строев от потерь в боях и болезней, при постоянных форсированных движениях по отвратительным дорогам без отдыха, без теплой одежды в мороз и стужу, о чем я уже говорил выше, сила сопротивляемости войск постепенно падала и, наконец, дошла до минимума. Думаю, что в таком же точно состоянии были и войска генерала Бредова, ибо причины этому явлению были общие. Не принимать во внимание этих причин, сыгравших такую решающую роль в минувших событиях, могут только люди близорукие, далеко стоявшие от войск и не входившие в их положение. Если и искать начальников, виновных в преждевременном оставлении Одессы, то я окажусь виновным в таком же точно и даже, может быть, в меньшей степени, нежели тот начальник, части которого не удержали фронта, прикрывавшего Одессу.

По версии генерала Штейфона, войска наши более месяца занимали самостоятельный боевой участок на фронте поляков. А между тем у меня сохранилась запись генерала Ф., начальника штаба корпуса, назначенного председателем комиссии по сдаче всего вооружения полякам, которая гласит следующее: «25 февраля на ст. Ермолинцы тяжелая картина сдачи оружия, лошадей и обоза. 26 февраля отправка первого эшелона интернированных войск в Польшу со ст. Гусятин». С 17 февраля, когда состоялось окончательное соглашение с поляками, прошла только одна неделя. Каким же образом войска наши могли оставаться на позиции больше месяца?

В. Матасов[125]

8–Я КОННО–АРТИЛЛЕРИЙСКАЯ БАТАРЕЯ В БРЕДОВСКОМ ПОХОДЕ[126]

В то время, когда главная масса войск отступала с фронта Курск — Орел — Воронеж — Царицын к Дону и Кубани, войска с Правобережной Украины стягивались к линии Кременчуг — Киев в район Одессы и далее к Крыму.

Наша батарея с 3–м Конным полком [127] некоторое время прикрывала перекресток дорог, обеспечивая безопасность тыловых коммуникаций. В начале января 1920 года мы вынуждены были сначала малыми, а затем большими переходами отступать в направлении на Одессу, имея постоянную угрозу с флангов.

После Вознесенска, когда выяснилась угроза Одессе, начались большие переходы с минимальным отдыхом. Переходы с усиленными боковыми дозорами совершались, щадя лошадей, главным образом шагом, чередуясь с легкой рысью. Стояли холодные январские дни, морозные и снежные. На отдых давалось два часа днем и два часа ночью; лошадей надо было напоить, накормить и дать им минимальный отдых. Людям свойственна сила духа, чего нет у животных. Было утомительно не столько от физического напряжения, сколько от недостатка сна. Засыпали на ходу, засыпали сидя верхом.

Не доходя до Одессы несколько десятков верст, глубокой ночью остановились на короткий отдых в каком‑то селе; звучало имя этого села как будто Волкове. Остановились на улицах села, в хаты почти никто не заходил. Разнуздав коня, я повесил на его голову торбу с овсом и, держа повод в согнутой в локте руке, мгновенно заснул, присев у стены хаты. Наш неутомимый командир, видимо, почувствовал что‑то неладное и настоял, переговорив с командиром Конного полка, о немедленном выступлении. Отдыхали мы, думаю, не более получаса. Были поданы команды «по коням», «садись».