Надо было спешить. На левом берегу Днестра появились уже большевики, а колонну сопровождало несколько тысяч беженцев, с женщинами и детьми из окрестностей Херсона, Николаева и Одессы, взятых под защиту войск корпуса. Пришлось идти по кратчайшему направлению плавнями Днестра (благо — лед был крепок). В 30 часов времени, безостановочно, в мороз и стужу, без теплой одежды, пройдено было около 70 верст до Тирасполя. Половина пути сделана была в плавнях по льду. Поистине — ледяной поход.

В Тирасполе повторилось то же, что и у Маяков, — на румынский берег ни войска, ни беженцы допущены не были, причем румынские власти заявили, что при первой же попытке перехода через Днестр Бендерская крепость откроет огонь. Так как в директиве генерала Шиллинга, между прочим, воспрещалось вступать в какие‑либо неприязненные действия с румынами, то форсировать Днестр не приходилось. Надо было искать иного решения. И решено было обеим колоннам двигаться на север, вдоль Днестра, на соединение с поляками, действовавшими против большевиков.

После тяжелого 14–дневного похода, без дневок, по крайне пересеченной местности, по отвратительным дорогам, в холод и вьюгу, с тою же массой беженцев, с больными тифом, которых приходилось везти то на подводах, то на санях, войска прибыли, наконец, в район Новой Ушицы, занятой поляками. Для последних появление на фланге у себя каких‑то русских войск было совершенно неожиданно и встречено было с недоверием и боязнью. Когда выяснилось, что мы не с большевиками, а против них, то сначала предполагалось дать нам самостоятельный участок фронта, но потом недоверие, очевидно, взяло верх и, после длительных переговоров, пришлось скрепя сердце согласиться на следующее: временно сдать все вооружение, снаряжение и лошадей полякам, взамен чего они обязывались содержать всех нас с беженцами в своих галицийских лагерях до момента, когда наладится наше возвращение в Крым.

Войска с беженцами были размещены в трех лагерях: Пикулице, под Перемышлем, Дембия, под Краковом и в Щалкуве. Я со штабом отряда и попал в Перемышль. Свежи еще были в памяти все обстоятельства осады и падения крепости. Свежи были еще воспоминания, связанные с посещением крепости в день ее сдачи. Но состояние духа, но настроение были, конечно, совсем иные. Лично мне было тяжело оставаться в Перемышле, и, по счастью, мы недолго пробыли в нем. Жизнь в городе была дорога, жить было не на что, казна пуста, валюты никакой. Пришлось просить о переводе нас в деревню Пикулице, близ лагеря того же имени, что и было нам разрешено, хотя и не очень охотно.

Полгода войска и беженцы протомились в польских лагерях за проволокой, без денег, в одежде и обуви, пришедшей в негодность, на крайне скудном пайке, с нетерпением ожидая возвращения на родину. Отношение поляков, чрезвычайно любезное, предупредительное и даже заискивающее поначалу, когда мы были вооружены и представляли силу, сменилось недоброжелательным и презрительным, после того как мы сели за проволоку…

Кончилось, наконец, наше сидение в лагерях. Транзитом провезли нас по железной дороге до Рени, баржами по Дунаю до Сулина, а затем на наших пароходах в Феодосию. К горькому сожалению, случилось это уже поздно, месяца за два до падения Крыма и эвакуации за границу.

Оглядываясь, с болью в сердце, на тернистый путь, пройденный войсками корпуса в 1920 году от Одессы до Днестра, от Днестра до Новой Ушицы и от последней до Перемышля, завершившийся полугодовым сидением за проволокой в польских лагерях, нельзя не прийти к следующему заключению. Из‑за неправильного направления войск корпуса от Николаева на Одессу, вместо естественного и целесообразного отхода их в Крым, войска принуждены были испытать всю тяжесть интернирования в галицийских лагерях, совершенно незаслуженного и обидного для их достоинства, сопряженного с их дезорганизацией и упадком их духа и лишившего их возможности в течение более полугода принять участие в защите Крыма тогда, когда каждый офицер и солдат был на счету в армии генерала Врангеля. И как знать? Быть может, эти испытанные в боях с большевиками части, своевременно вошедшие в состав войск, предназначенных для обороны Крыма, создали бы обстановку более благоприятную для удержания его.

Фатальная ошибка тех лиц, кои, без крайней к тому необходимости, притянули войска к Одессе, не обеспечив обещанной им эвакуации в Крым, и, в конце концов, толкнули их в Румынию, не имея согласия последней на допуск их туда.

Б. Штейфон[120]

БРЕДОВСКИЙ ПОХОД[121]

В истории южной Белой борьбы Бредовский поход является одной из героических страниц этой истории. Однако исход этот примечателен не только как искусно проведенное военное предприятие. Он интересен еще и теми разнообразными, весьма сложными воздействиями, какие оказывала на него и «реальная политика» различных европейских государств. На судьбу Бредовского отряда влияли Англия, Франция, Румыния, Польша… В круг воздействий втягивались дипломатии Чехословакии, Сербии, Болгарии, Константинополя. Только учитывая закулисную и нередко циничную игру «реальной политики», можно понять историю Бредовского похода, а вместе с сим величие подвига, совершенного генералом Бредовым.

К 19 января 1920 года положение в Одесском районе было катастрофическое: фронт группы генерала Бредова был прорван красными и связи с отрезанными частями генерала Шевченко не имелось. Связь с Одесской постоянно прерывалась красными партизанами. Войска генерала Промтова отходили к Одессе. Надежд на эвакуацию морем не было. Войскам Новороссийской области угрожала бесславная гибель.

Приняв на себя в это тяжелое время командование всеми войсками Новороссии, генерал Бредов с выдающимися искусством, волей и спокойствием совершает свой знаменитый фланговый марш в виду противника и, согласно указаниям генерала Шиллинга, сосредоточивает свои войска у Тирасполя (главные силы) и у села Маяки (2–й корпус).

К вечеру 28 января положение становится грозным: румыны решительно отказываются пропускать нас на свою территорию и это обстоятельство приводит войско в отчаяние. Как начальник штаба я получаю доклады, что в частях развивается сильное брожение и назревает решение: арестовать старших начальников и выдать их большевикам.

Ко мне является командир Белозерского полка полковник Редченко, подтверждает эти слухи и от имени полка заявляет о полной преданности белозерцев генералу Бредову (по духу и составу этот полк был одной из надежных и сильных частей отряда, я им командовал в 1919 году) и мне. Точно с таким докладом был у генерала Бредова и начальник 4–й стрелковой дивизии генерал Непенин и тоже заверил в верности стрелков. Эти обе доблестные части до конца похода являли примеры долга и дисциплины.

28 января генерал Бредов собирает военный совет, на котором решено начать переправу через Днестр. Решение это не удовлетворяет генерала Бредова, и поздно вечером, после военного совета, он углубляется в рассмотрение по карте путей в Польшу. Таким образом, в его голове впервые зарождаются мысли о походе в Польшу. О поляках мы не имели никаких сведений, за исключением тех, что Польша тоже воюет с Совдепией.

Утром 29 января выяснилось, что предположение о походе на Польшу встречает общее сочувствие. Переправа через Днестр была оставлена, и генерал Бредов отдал войскам приказ выступить в ночь на 30 января и двигаться на север, вдоль Днестра. Войска уходили в ту узкую щель, какая предположительно считалась еще не вполне занятой врагом.

Идея похода была весьма примечательная и ярко характеризовала характер и военное дарование генерала Бредова: красное командование, по–видимому, не догадывалось, что вся Новороссийская группа сосредоточилась у Тирасполя. Советские войска, тоже уставшие, стремились к югу, рассчитывая прижать белых к морю и овладеть богатой Одессой. Им не приходило в голову, что Новороссийская группа, искусно ускользнув от их ударов, может двинуться в сторону противоположную от Одессы, то есть на север. Дерзкий план генерала Бредова могло разгадать только незаурядное военное воображение. Большевики таковым не обладали. Технический план похода основывался на внезапности и быстроте: незаметно уйти от Тирасполя и форсированными переходами оторваться от противника.