Она стремительно поднялась и, не оглядываясь, прошла к двери. Звук ее шагов отдалялся на лестнице, когда Олан наконец вышел из оцепенения и сказал:

— Все зло в мире от женщин.

— Не бойся, я с тобой, — ответила я.

— Я не боюсь! — не понял юмора и обиделся он.

Мы вышли на пустую площадку перед дверью и начали спускаться вниз.

Олан заозирался в тускнеющем свете. Я наблюдала, как он пробует ногой ступеньки и перегибается через перила, в точности повторяя мои давешние действия. Лицо его впервые обрело ясное выражение — недоумения и растерянности, глаза округлились.

— Ох-хт… — сказал он наконец.

Я согласно покивала, подтверждая, что все вполне серьезно. Олан перешел на шепот:

— Надо ее догнать.

Но догнать Джайв нам не удалось. У подножия лестницы нас поджидал тот самый, похожий на рептилию, безумный водитель машины, привезшей нас сюда. Он церемонно назвал меня по имени, объявил, что будет сопровождать нас, и повел куда-то, поминутно оглядываясь и совершая приглашающие жесты. Замок оказался куда больше «Замка», мы шли сложным маршрутом, минуя темные, холодные переходы, высокие залы и узкие лестницы. Эхо шагов было то нестерпимо гулким, то исчезало совсем, причем от размеров помещений это не зависело. Мы шли и шли, начало казаться, что замок представляет собой невозможную пространственную фигуру, как строения на рисунках Эшера, что наш путь зациклен и никогда не кончится. Но впереди неожиданно показался дневной свет и потянуло запахом невыпавшего снега.

Здесь было другое время суток и другой воздух — как бы чуть разреженный, тонкий, в нем пасмурный свет не был угрюмым, а предметы выглядели объемнее и четче. Вернее, так было не из-за воздуха, это было особое качество пространства. Я затруднялась назвать это качество каким-нибудь определенным словом, больше всего подошло бы — «чистота», но и оно не было окончательно верным. Мир вокруг был юным, и текло сквозь него молодое, не изношенное бесконечными повторениями зим и лет время. Я взглянула на свои руки — мне показалось, что они словно бы светятся изнутри, — а затем на Олана, и обмерла. Он был невероятно, сказочно красив. Черты лица нисколько не изменились, и дурацкая повязка на лбу, и вытертая кожаная куртка остались прежними, и я некоторое время смотрела на него, пытаясь понять, что же произошло. Он почувствовал мой взгляд, обернулся ко мне и выдохнул потрясенно: «Ох-хт!» Наверное, я тоже выглядела подобным образом. У меня улучшилось зрение и несказанно обострились все чувства. Казалось, стоит немного сосредоточиться — и я услышу, о чем думает Олан и что замышляет человек-рептилия.

Наш провожатый понимающе оглянулся на меня. Я выдержала его взгляд, и он едва заметно кивнул. Раздумывать над тем, что он хотел сказать своим кивком, было некогда — коридор вывел нас на открытую галерею, где стояли антарские королевские лучники числом не менее дюжины. Наше появление осталось почти незамеченным — они были целиком поглощены происходящим внизу. Человек-рептилия сделал последний приглашающий жест, мы с Оланом шагнули к перилам, и Олан тут же отпрянул, отталкивая меня в глубь галереи.

— Не смотри, — произнес он, почти не разжимая губ, — Ира, не смотри.

— Почему, почему?

Он все толкал меня прочь от перил, я силилась выглянуть у него из-за плеча. Понаблюдав за нами, Рептилия похлопал Олана по спине и сказал сухо:

— Не мешайте, юноша.

Олан смерил его взглядом, но сдерживать меня перестал. Я приблизилась к перилам и глянула вниз.

10

Они шли через пасмурную равнину, минуя болота и огибая прозрачные, рябящие на ветру озерца. Лес чернел далеко позади, у горизонта виднелась каемка снеговых туч, идущих с севера. Там, на севере, как сказал Горностай, простирались обширные болота, за которыми — далеко-далеко — было море.

— Здесь даже можно увидеть чаек, — говорил он, жадно оглядывая пустое небо.

Арнике никогда не доводилось быть на таком просторе, где долгий сильный ветер перехватывал дыхание, где тучи были огромными и быстрыми, а шаги — даже у Терна — маленькими: сколько ни иди, темная крепость, что видна на холме, почти не приближается.

— Ну вот и конец нашего путешествия, — сказал Горностай, — Даугтер. Самая невзрачная и самая знаменитая крепость в империи. Лет сорок тому назад ее владелец объявил войну королю Йоруму. Ту самую войну, с которой все началось — развал государства, другие войны, разорение, Великое Заклятье… Логично, что в этом самом месте мы все и закончим, то есть водворим на круги своя.

Арника чувствовала: он знает, что будет непросто, знает и внутренне пританцовывает в нетерпении. Знает это и Терн, спокойный и собранный, шагающий скользящим, длинным шагом. Может, тебе и видно сквозь меня будущее, а я так далеко не заглядываю, подумала она. Я смотрю, что есть сейчас. А что сейчас мы все трое как одно существо, мне очень даже нравится. Даже говорить между собой теперь ни к чему.

Горностай услышал ее мысли и будто назло принялся болтать вслух — рассказывать одну из своих диковинных историй, которые так Арнике нравились. Замок стоит без хозяина с тех самых пор, как его владелец отправился воевать с королем, был схвачен и казнен по обвинению в колдовстве, государственной измене и шпионаже в пользу Кардженгра. Вернее, сначала замок то и дело переходил из рук в руки, но ни один новый владелец там не прижился. Пошел слух, что люди не могут жить в этом проклятом месте, что хозяина его обвиняли в колдовстве вовсе не напрасно, и Даугтер остался пустовать. Потом опустела и вся округа, а затем и более дальние земли, и теперь на общем фоне он совершенно ничем не выделяется — разве что выглядит как новенький, в отличие от прочих.

— Жить в нем постоянно мы не собираемся, а переночевать по-человечески он нам наверняка позволит, — закончил Горностай.

— Кто позволит?

— Замок, государь, замок. У него нет хозяина, потому что он сам себе хозяин. Я родился на Порубежье, и я знаю. У нас все крепости живут собственной жизнью, и считаться с их желаниями — в порядке вещей. В хрониках сказано, что Даугтер построен каким-то зловещим пришлым ведьмаком, так я подозреваю, что это был некий искусный мастер, добравшийся сюда от самого Порубежья, и талант у него был огромный, не колдовской, конечно, а естественно-научный.

— Естественно — какой? — Терн присмотрелся к земле, прищурился на башенку над воротами и замедлил шаг. Ничьих следов не было на глинистой дороге, ворота были распахнуты настежь, виднелся пустой двор, замок казался необитаемым.

— Если вы читали труды Замли Преподобного, то, конечно, помните трактат «О внутренней стороне всех вещей»…

— Подожди. — Терн поднял руку и остановился.

— Что?

— В замке кто-то есть.

— Где? Как? — Горностай вытянул шею.

— Бойница над воротами… Видел движение?

— Нет. Сейчас… — Горностай посмотрел по-своему: постоял, вытянувшись и глядя куда-то внутрь себя. — Черт меня побери. Люди.

— Много, — невозмутимо подтвердил Терн.

Горностай медленно кивнул. Внезапно глаза его потемнели, и он простонал, ударяя себя ладонью в лоб:

— Безмозглый… Даугтер — Точка Десять, прямой выход на сеть Коридоров, принадлежащих Клубу. Там сейчас кто угодно может сидеть! Ч-черт… Черт, черт, черт!

Он яростно тряхнул выгоревшими волосами и обратил к Терну отчаянный взгляд:

— Вернуться, переждать — поздно, они нас еще за версту заметили. А теперь знают, что мы заметили их. И ведь не спрячешься на этой плеши бесконечной…

— Вперед, — сказал Терн. — Держите разум отворенным. Оба!

Он снял с плеча сумку с книгой, передал Арнике и уверенно пошел к воротам. Горностай подобрался, беззвучно сказал: «Л-ладно…» — и двинулся за ним. Арника несмело оглянулась на огромную пустую равнину и, придерживая длинный ремень сумки, которая болталась где-то у колена, прошла под аркой ворот, остановившись между Горностаем и Терном.

Их глазами Арника видела одновременно и безлюдные верхние галереи, на которых вот-вот должен был кто-то показаться, и заветное крыльцо, совсем близко, в семидесяти шагах. Тишина длилась, текла вместе с ветром, небо темнело, готовое вот-вот накрыть все вокруг пеленой мокрого снега. Терн молча ждал. Казалось, он готов простоять так всю зиму.