Арника держала его руку, барон плакал сухими глазами, а тишина вокруг них обоих кружилась и шелестела: «Зачем ты пришла, зачем ты пришла, зачем…»

Продержись здесь еще немного, подумала Арника. Скоро все решится. Может быть, скоро все дни станут безымянными и будут называться просто «сегодня», а мы превратимся в воспоминания и вернемся сюда, чтобы каждый вечер ждать появления арринов. А может быть, все обернется по-другому, так, как я мечтаю. И тогда я приду с ниткой хрусталя в руке…

Арника не могла понять, откуда у нее взялись такие мысли. Словно это снова была не она, а та, другая, мудрая и могущественная, которая давеча на поляне несла в себе всю тишину леса.

Барон не мог слышать ее. Но, освободив руку, он прошептал:

— Благодарю.

Утро было сырым и хмурым — вчерашний снег растаял, мокрые стволы деревьев стали черными, дорожная грязь жирно чавкала под копытами коней. Лес поредел, по сторонам потянулись заброшенные поля и пустые деревни, дорога на подходах к городу стала широкой и прямой.

Арника ехала рядом с Терном, отпустив поводья и держа узкую ладонь на шее коня. Антарских воинов насчитывалось только пятеро — половину свиты Терн оставил в Риоре присматривать за бароном. Горностай болтал без умолку. Казалось, он выехал на прогулку с гостями в тихих, безмятежных местах, каких сейчас, наверное, уже нигде не осталось. Как будто вокруг лужайки, солнечные пятна, кузнечики в душистой траве, а Горностай считает своим долгом развлечь друзей беседой. Темы он выбирал пустячные, но занятные: о тридцати трех сортах флангерского вина, о серебряных кольчугах, о белых табунах Западных Равнин. Затем с легкостью перешел к чудесам Порубежья, к коим относятся в числе прочих библиотека в Эльте, Черный Храм, а также родник, названный именем учителя Таора, только не его теперешним именем, а тем, которое он носил раньше, когда жил в монастыре и ему полагалось менять имена каждый год.

Арника видела — рядом с королем Горностай теряет уверенность, и ему кажется, будто слова создают незримую завесу, защищающую его от государя Ангарского, от его невыносимого молчания и пробирающего до печенок взгляда. Напоследок Горностай рассказал несколько смешных историй, связанных с нарушением братией монастырского устава, но ему так и не удалось привести Терна в хорошее расположение духа.

До самого Изсоура никто не произнес больше ни слова.

Город был виден издалека. Над пологим холмом чуть не под самыми облаками величественно кружили птицы, высота не скрадывала их огромных размеров. А на холме угадывалось зыбкое мерцание — он словно окутан был цветным облаком, что ни миг меняющим краски и очертания. По мере того как город приближался, в них все чаще виднелось нечто осмысленное — силуэты крыш и башенок, могучая городская стена, реющие над замком знамена, шпили собора. Все это появлялось, дрожало, как дрожит над дорогой горячий воздух в знойные полдни, и исчезало. Разные части города показывались не одновременно — можно было ненадолго увидеть центральный собор и даже противоположные ворота, в то время как прочие, более близкие, постройки оставались невидимыми. Неожиданно снова проявлялась городская стена, скрывая за собой все, дрожала и тихо истаивала.

Вблизи стали видны руины, поросшие бурьяном и молодыми деревцами. Пустые, разрушенные фундаменты и обломки были неподвижны, а над ними мерцали былые облики домов, овеществляясь и вновь пропадая.

Доносились звуки — разрозненные и отрывочные, не похожие на ровный монолитный шум большого города. Каждый из них вырывался из тишины как из трясины, и тишина тут же снова поглощала его, не позволяя родиться эху.

Горностай устремил взгляд на вершину холма и одновременно куда-то внутрь себя.

— Надо же умудриться такое сотворить с целым городом… — пробормотал он потрясенно. — Он разрушен, но существует… Я бы сказал — почти существует. Жители его живы, целы дома и сады… улицы… Только они где-то… не совсем здесь.

— Не совсем здесь? — повторил Терн.

— Это трудно объяснить, государь.

Подумав, Горностай сказал, что сравнил бы город с вещью, в существовании которой сомневаются. Не отрицают безоговорочно, но то и дело отказывают ей в праве на существование, в зависимости от переменчивых обстоятельств, новых фактов и собственного настроения. Ее бытие не утверждается и не отрицается, поэтому в сознании она стоит где-то на зыбкой грани существующего и несуществующего, переходя то на одну, то на другую сторону.

— Город не воображаемая вещь. Он либо есть, либо нет, — отрезал Терн, редко испытывавший сомнения и колебания.

Горностай вдохновлялся на глазах:

— Его воображает и в его существовании сомневается тот, с чьей незримой помощью он был сперва создан, а потом разрушен. Это длинная история, в которой пришлось бы затронуть тему движущих сил бытия. Если вы читали трактат Телория Преподобного…

Терн трактат не читал и не склонен был слушать философские рассуждения, тем более в исполнении юного ученика Таора Арнета. Он остановил его жестом, соскочил с коня и приказал всем располагаться на отдых.

Сырые дрова нещадно дымили. Дым стлался низко над мхом, между редкими, облетевшими деревьями и рассеивался над дорогой. Согревшись едой и огнем костра, ангарские воины молча, как завороженные, смотрели на мерцающий город. Арника рассматривала птиц в небе, Терн сидел поодаль на поваленном стволе и медленно листал свою книгу.

Он легко обрел бы душевное равновесие, поупражнявшись с мечом, ощутив собственную силу и безупречно послушное этой силе оружие. Слова не давали успокоения и ясности, наоборот — тревожили и манили загадками, на которые не было ответа. Хитроумный советник вынудил его поступать так, как ему, Терну, несвойственно, и дал в руки эту книгу, заставив размышлять над непостижимым и прислушиваться к отзвукам написанных на бумаге слов.

— Арника, подойди, — сказал он негромко.

Она обрадованно вскочила с места.

— Эту книгу нужно будет оставить в замке Даугтер, в одной из комнат. Здесь обозначен путь. — Терн перевернул несколько страниц, и Арника увидела нарисованный замок. Он специально был изображен без крыши, чтобы можно было проследить тянущуюся от входа по его закоулкам темно-красную линию. Она приближалась сложными завитками к башенке, где был красный квадрат.

— Я запомнил его так, как если бы ходил по нему наяву каждый день в течение года. Возьми.

Память ее на миг стала двойной, но ни вольных, наполненных ветром равнин, ни города с золотыми башнями, ни высоких чужих звезд Арника не увидела. В голове осталось только бессмысленное: «От двери прямо, только четные ступеньки, направо, винтовая лестница вверх и дальше по ступенькам: вторая, четвертая, пятая, шестая, восьмая, седьмая, девятая…»

— Можешь идти, — сказал Терн.

Ну почему, почему ты не хочешь поговорить со мной, тоскливо подумала она. Всякий раз ты глядишь сквозь меня — так люди выглядывают в окно, чтобы посмотреть, что делается на улице. А я не окно, я живая и настоящая…

— Не время, — ответил он, старательно смягчая свой голос. — Не время и не место для тех разговоров, каких ты ждешь от меня. Ступай отдохни, нам предстоит еще долгий путь.

Ничего, утешала себя Арника, возвращаясь к костру, я же загадала желание, и Первый Снегопад обещал мне, что исполнит его. Он уже исполняет — я с Терном, а Терн со мной. Она тихонько улыбалась огню, огонь улыбался ей и танцевал, пригибаясь и взметываясь.

Верховой ветер разорвал облака, костер побледнел в свете холодного солнца. Стая неведомых птиц перестала кружить над холмом и полетела на запад.

— Будем считать, что это добрый знак, — сказал Горностай, щурясь. — Самое время идти дальше.

Перевалило за полдень, когда путники пешком поднялись на холм и подошли к городским воротам, внезапно вознесшимся над ними и дрожавшим в воздухе около минуты.

— Не оглядываться! — предупредил Горностай. — Смотреть под ноги внимательно.

И оказался прав — прямо перед Арникой пространство дрогнуло и заструилось, словно огромный медленный язык цветного пламени вырос из земли, и в нем показались силуэты двоих прохожих — дородной женщины с корзиной на голове и шустрого мальчишки. Мальчишка уставился на Арнику, она посторонилась, и тут же струение усилилось, видение стало таять, словно развеиваясь на ветру. Слева внезапно вырвался из тишины звук копыт по булыжникам мостовой, Арника отпрянула и прижалась к Горностаю. Не хватало попасть под копыта почти существующей лошади, подумала она ошалело.