— Простите, дорогой Роберт, но вашу благотворительность я отказываюсь понимать. Во что превратится наш лайнер? Из-за этой публики мы потеряем всех приличных пассажиров.

В ответ Аллисон весело басил:

— Кость мне в глотку, если эти парии не сделают из «Вайт бёрд» райскую птичку.

Желчная тупость Папанопулоса его забавляла. Построив лучший в Америке лайнер, старик хотел иметь и лучшую команду. Он всегда все взвешивал. Две с половиной сотни мальчиков, в большинстве прошедших дойну и после всех своих ратных подвигов не сумевших найти места под солнцем, чего-нибудь да стоили. Они отлично знали, что такое служба и дисциплина, а теперь, надо думать, научились и ценить кусок хлеба. На таких парней можно положиться вполне.

Аллисон был прав. Спустя четыре месяца, когда закончилась окончательная отделка внутренних корабельных помещений, «Вайт бёрд» вышла в море с командой во всех отношениях безупречной. Сохранилось опубликованное в рекламном проспекте заключение Регистра, в котором подчеркивается превосходная выучка, дисциплинированность и высокая культура экипажа лайнера. Как правило, Регистр заботит только техническое состояние корабля, но Аллисон намеренно просил проверить уровень подготовки экипажа. Он не мог устоять перед искушением утереть нос компаньонам и, с другой стороны, получить солидную рекламу.

Несколько человек с рекомендательными письмами по настоянию Папанопулоса Аллисон все же принял. Самым заметным среди них был тридцатилетний американский ирландец Вильям Джексон, сутулый хмуробровый парень, каким-то чудом успевший семь лет проплавать капитаном на разных транспортных судах. Грек потребовал назначить Джексона первым помощником. Аллисон понимал: Папанопулос хотел иметь на лайнере свое доверенное лицо. В конце концов это его право.

31 декабря 1954 года, завершая очередной круиз вокруг Южной Америки, «Вайт бёрд» вышла из Гаваны и, развив скорость до 27 узлов, взяла курс на Нью-Йорк. Утром следующего дня судно должно было подойти к причалу в Хобекене — одном из портов Большого Нью-Йорка. Вечером Аллисон по заведенной традиции давал прощальный бал для пассажиров первого класса.

На этот раз бал намечался особенно пышным — канун Нового года. В зимнем саду на застекленной прогулочной палубе накрыли столы с шампанским и множеством деликатесов. Играл оркестр, выступали знаменитые певцы, заблаговременно вызванные по этому случаю из Нью-Йорка.

В импровизированном праздничном зале среди пальм и расцвеченных елок собралось около четырехсот человек. Настроение у всех было чудесное. Благодушный старый Аллисон, прекрасно знакомый со вкусами и запросами избранной публики верхних палуб, умел так устраивать балы, что скучать никому не приходилось. Но он не забывал и о пассажирах второго класса. Для них были накрыты столы двумя палубами ниже в специально приспособленном для этого спортивном зале. Еще палубой ниже, на теннисном корте, новогоднюю елку украсили для команды. Праздник есть праздник. Заботясь о пассажирах, заплативших за плаванье на лайнере солидные деньги, опытный капитан не оставит в такие дни без внимания и тех, кто создает на корабле комфорт и делает плаванье возможным.

Работали бары, гремел джаз, пенилось шампанское. Пассажиры слушали певцов, танцевали. Многие из них подходили к Аллисону, чтобы лично поздравить капитана с наступающим Новым годом и поблагодарить за доставленное удовольствие. Из-за больного сердца сам Аллисон не пил, но чокался охотно. В этот праздничный вечер для каждого в зале у него находилась шутка, доброе или соленое словцо, изящный комплимент или веселый каламбур.

— Аллисон, вы очаровательны! — восторженно восклицали дамы.

О, Аллисон был не простак! Обладатель сорокамиллионного состояния, он чувствовал себя на равной ноге со всяким другим миллионером, но сейчас он был прежде всего капитаном, человеком, от поведения и личного обаяния которого во многом зависела репутация лайнера, а значит, и прибыли от его эксплуатации. Радушие и улыбки Аллисона потом превращались в новые миллионы. Придуманные им балы, концерты знаменитостей и богатейшая обстановка корабля требовали громадных расходов, но они окупались десятикратно. Хотя цены на билеты первого класса на «Вайт бёрд» были значительно выше, чем на любом ином американском лайнере, ни одна из кают не пустовала. Не случайно лайнер, построенный за шестьдесят миллионов долларов, был застрахован на сто миллионов. Решающую роль в этом сыграли конечно же авторитет, острый ум и необыкновенная популярность Аллисона. Он умел пленить кого угодно, даже сверхтрезвую страховую компанию.

Но как бы ни заботился Аллисон о пассажирах и корабле, он всегда помнил о собственном здоровье. Рождество, Новый год, что бы там ни было, ровно в десять часов вечера, откланявшись, он уходил в свою капитанскую каюту и, приняв чайную ложечку настойки валерьяны, ложился в постель. Поднимать его позволялось только в случае крайней необходимости.

В тот вечер капитана на балу заменил Джексон. Обычно этим занимался Мэнсфилд. По-юношески стройный, белокурый, с заразительно жизнерадостными синими глазами, он обладал удивительным свойством задавать тон в любом обществе. Неуклюжий, постоянно чем-то недовольный Джексон рядом с Мэнсфилдом выглядел неотесанным, медведем. Но сегодня Мэнсфилд, как он сам выразился, был «не в форме». Перед выходом из Гаваны, когда второй помощник получал на берегу свежие продукты для праздничного ужина, на него налетели какие-то типы. На корабль он вернулся с подбитым глазом и рассеченной губой. Поэтому, чтобы не портить своим видом настроения пассажирам, во время бала ему пришлось нести вахту на ходовом мостике.

В девятом часу вечера, как и обещал прогноз, погода на море начала портиться. К одиннадцати часам разыгрался настоящий шторм. «Вайт бёрд» сильно раскачивало, но охмелевших пассажиров это только больше возбуждало. Все дурачились, плясали, изображали из себя бравых морских волков. Никто не хотел покидать праздничный зал, пока часы не возвестят полночь.

В 11.30 вечера Джексона вызвали на мостик.

— С левого борта сорвало мотобот, тот, который в Гаване спускали на воду, — сказал Мэнсфилд. Он был очень взволнован.

Джексон неопределенно хмыкнул.

— Шторм…

— Да, но там был Джек Берри. Я не знаю, кто его туда послал. Его здорово зашибло. Кажется, насмерть. Я пытался доложить капитану, но на мои звонки он почему-то не отвечает.

Джексон озадаченно нахмурился:

— Джек Берри, кто это?

Мэнсфилд удивился:

— Я думал, он ваш знакомый. Капитан принял его по вашей рекомендации. Помните, в начале этого рейса? Вы говорили, он работал на вашем старом судне боцманом.

— Личных знакомств на корабле я не имею, Мэнсфилд!

Грубый тон первого помощника оскорбил Мэнсфилда — Я не понимаю вас, мистер Джексон, почему вы себе позволяете…

— Доложите капитану! — не меняя тона, оборвал его Джексон.

— Да, но я же сказал, он не отвечает. — Теперь в голосе Мэнсфилда послышалась растерянность. Лица его в темноте рулевой рубки не было видно.

— Вы что, забыли дорогу в каюту капитана?

Не прошло и двух минут, как Мэнсфилд, запыхавшись, снова вернулся на мостик. Он был вконец перепуган.

— Возьмите себя в руки, Мэнсфилд, — резко сказал Джексон. — Что с капитаном?

— Я не знаю, мистер Джексон. Он лежит на палубе в одном белье, около кровати. Мне кажется, он мертв…

— Что за чертовщина? Берри мертв, капитан мертв. Вы с ума сошли, Мэнсфилд!

— Я прикажу послать за доктором, он у себя в амбулатории, там Берри.

— Оставайтесь здесь, я пойду за ним сам.

Распластавшись на палубе, Аллисон лежал бездыханный. Руки и ноги его были конвульсивно вывернуты, уже посиневшее лицо искажено страшной гримасой. Между указательным и средним пальцами правой руки торчала золоченая чайная ложечка. Пузырек из-под лекарства, при крене упавший, очевидно, с ночного столика, катался по ковру. В каюте остро пахло валерьянкой.

— Тут что-то не так, мистер Джексон, — осмотрев мертвого, сказал доктор.