— О господи, Гай, — хрипло прошептала она, — иногда ты ведешь себя, как...

— Надеюсь, — спокойно перебил он ее, — что ты не станешь утверждать, что осталась равнодушной к поцелую.

Он насмешливо повел бровью в ее сторону, своей издевательской усмешкой провоцируя ее на протест и тем самым отвлекая внимание от собственных чувств.

— Да и я тоже, — добавил он уже мрачно. — Поскольку пока ты отворачивала голову с таким видом, что мой поцелуй тебе чуть ли не противен, ты все же бросила сердитый взгляд вниз, где два твоих твердых холмика вздыбились, признавая своего хозяина. Да, Марни, если ты не хочешь выглядеть уж очень откровенной, тебе следует носить более закрытое нижнее белье.

— Боже, как я тебя ненавижу!

— Да-да, — рассеянно протянул он.

— Тебе доставляет какое-то извращенное удовольствие смущать меня подобным образом?

— Мне всегда доставляет самое утонченное удовольствие смотреть, как иногда ты теряешь самообладание.

Сказав это, он неожиданно отошел от нее. И она осталась одна, стараясь не потерять равновесия, поскольку голова ее по-прежнему кружилась. Ее горящие щеки свидетельствовали о том, что он с легкостью выиграл этот раунд.

— Пошли, — сказал он неожиданно спокойным и даже холодным тоном. — Нам ведь еще нужно поговорить. У меня на улице машина.

С этими словами он по-хозяйски взял ее под руку и, прижимая к себе, повел к выходу из аэровокзала.

— Ты без вещей? — спросил он, когда они прошли несколько шагов.

Она покачала головой.

— Я надеялась успеть на последний самолет в Лондон.

— Значит, у нас в запасе — о, целый час! — язвительно заметил он. — Ты большая оптимистка, если полагаешь, что мы успеем поговорить и вернуться сюда вовремя, ты так не считаешь?

— Час? — она остановилась и с ужасом посмотрела на него.

Ей и в голову не пришло посмотреть в Лондоне на расписание обратных рейсов! Она почему-то решила, что они летают днем и Ночью.

— Ну и что Ты будешь делать? — поддразнил ее Гай. — Останешься здесь, в незнакомом городе с мужчиной, которого, как ты говоришь, ненавидишь?

— Думаю, что как-нибудь выживу, — огрызнулась она, — поскольку вышеупомянутый мужчина уже не сможет причинить мне больше боли, чем уже однажды сделал это!

Губы его сжались, но он ничего не ответил и повел ее дальше к выходу. Ожидавшая их машина оказалась длинным черным лимузином. Гай помог ей усесться, затем сел рядом, и шофер осторожно отвел машину от тротуара.

3

— Мне еще нужно найти какое-нибудь место, где переночевать, — вздохнула Марни, злясь на себя за свою глупость, за то, что не узнала расписания обратных рейсов на Лондон.

Пара часов в компании Гая — это самое большее, что она может позволить себе. Одна мысль о том, чтобы провести в его обществе целый вечер, вызвала волну раздражения, и она капризно добавила:

— И еще я ужасно хочу есть, сегодня я не успела пообедать.

— Спокойно, Марни, — перебил ее Гай, глядя с такой откровенной насмешкой, что щеки у нее вспыхнули. — Ты же прекрасно знаешь, что я обо всем позабочусь. Если у меня есть хотя бы одно положительное качество, так это умение тебя ублажить.

Она бросила на него сердитый взгляд, злясь за этот вечно насмешливый тон. Он действительно умел с ней обращаться. Умел настолько хорошо, что она почти год не могла догадаться, что он обманывает ее с другой женщиной. И никогда в жизни не догадалась бы об этом, если бы Джеми не рассказал кое-что, что он посчитал совершенно безобидным.

Джеми. Она поморщилась. Боже, как же Гай ненавидел ее брата за это неосторожное высказывание! Он поклялся тогда, что никогда не простит его. Так же, как и она в свою очередь, поклялась не прощать Гая.

— Замерзла? — тихо спросил он, заметив, как она вздрогнула.

— Нет, — покачала она головой. — Просто... — однако она вовремя сдержала себя и не сказала того, что готово было слететь с ее губ; вместо этого, слегка пожав плечами, отвернулась от него к окну.

Она чувствовала на себе его пронзительный взгляд и напряглась, ожидая, что он заставит ее закончить фразу. Молчание становилось все более напряженным; Между ними было столько боли и обиды, столько вражды, что она просто не знала, сможет ли когда-нибудь позабыть обо всем этом.

— Успокойся, Марни. — Рука Гая легла на ее руку, и только когда его горячие смуглые пальцы коснулись ее, она поняла, что сидит, судорожно сцепив руки. — Ведь все не так уж и плохо? — спросил он чуть глуховатым голосом.

«Да нет, очень даже плохо, — подумала она. — Я ненавижу тебя, а ты ненавидишь Джеми, а Джеми ненавидит себя. Что может быть хуже этого!»

— Гай, — осторожно начала она, — тут у Джеми...

— Нет!

Он отнял руку, и с его лица слетело ласковое выражение.

Марни почувствовала, как сжалось ее сердце. Он закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья, как бы отстраняясь от нее. Это был его старый трюк, и она хорошо его знала. Если Гаю не хотелось продолжать разговор, он просто не давал тебе возможности говорить.

Она вздохнула, понимая, что бесполезно в данный момент что-либо предпринимать. Даже если она и начнет настаивать на своем, он просто не будет ее слушать. Это была его манера — манера жесткого, упрямого, деспотичного человека. Он вел игру с жизнью по своим собственным правилам и никогда никому не позволял командовать собой, тем болеё женщинам. Многочисленные победы над ними породили в нем пренебрежение к женщинам и непреодолимый цинизм.

Когда он отпраздновал свое тридцатичетырехлетие, то решил бросить профессиональный спорт в самом расцвете славы, во второй раз завоевав корону чемпиона мира, и перехватить у отца бразды правления их многочисленными предприятиями. «Чтобы старик мог выращивать в тишине и покое свои розы», как любил говаривать Гай.

Папа Роберто! Легкая морщинка пересекла ее гладкий лоб. Она не виделась с ним целую вечность. И не из-за того, что разошлась с его сыном, грустно напомнила она себе. Нет, даже это не могло разорвать узы теплой привязанности, возникшие между ней и Роберто во время ее непродолжительного пребывания в этой семье. Но он практически не покидал свое поместье Оуклендс в Беркшире с тех пор, как несколько месяцев тому назад перенес небольшой удар, а Марни после своего разрыва с Гаем не могла поехать туда. С этим местом было связано слишком много тяжелых для нее воспоминаний. Она уже было открыла рот, чтобы спросить о том, как поживает его отец, и повернулась к нему, но тут же забыла о Роберто Фрабосе, уставившись на четкий темный профиль Гая.

«До чего же он хорош, — думала она с тоской. — Мужчина, который обладает всем на свете. Ну, разве она может быть его достойной партнершей, женой? Его энергия требовала большего, чем могла ему предложить обычная девушка-художница. Она была на пятнадцать лет моложе его, на пятнадцать лет отстала от него в отношении жизненного опыта. И это сразу сказалось на их совместной жизни. Такой суровый урок трудно забыть, и у нее не было ни малейшего желания его повторять. Хотя она не сомневалась, что если прямо сейчас заявит ему, что хочет вернуться и жить с ним, Гай с радостью согласится и не станет задавать лишних вопросов. Он по-своему любил ее, горячо, страстно. Но ей было нужно, чтобы ее любили верно. Его потребность удовлетворять свои физические желания с другими женщинами настолько сильно ранила ее сердце, что оно и теперь не переставало кровоточить и кровоточило все эти четыре года».

Он, разумеется, не знал, насколько сильную боль причинил ей. Он знал лишь ту небольшую часть ее переживаний, которую она позволила ему знать, и надо отдать ему справедливость, так и не простил себе, что обидел ее. Чувство вины и понимание того, что ему нечем перед ней оправдаться, не позволяли в течение этих четырех лет просить ее вернуться к нему и лишь заставляли ожидать в смутной надежде, что она когда-нибудь сможет простить его, и они опять будут вместе.

Гай был католиком, и хотя они венчались не по католическому обряду и их развод был вполне законен, он никогда не принимал его. «Одна жизнь — одна жена» — было его любимым изречением, и этой женой была Марни. Гай отказывался исчезнуть из ее жизни, более того, со своим всегдашним упрямством не позволял этого и ей.