И если в ходе полемики по поводу своей диссертации Миллер категорично возражал Ломоносову: «Неверно, что варяги жили у устья реки Немана», и решительно оспаривал его мнение, что варягами «назывались народы, живущие по берегам Варяжского моря», то сейчас уже сам вел речь о варяжской руси на Южной Балтике, а именно в «Пруссии около Вислы на морском берегу» (варяги жили, полагал Ломоносов, «между реками Вислою и Двиною»), и убеждал, что под варягами следует разуметь мореплавателей, воинов, которые «могли состоять из всех северных народов и из каждого состояния людей» (в диссертации и в ходе ее обсуждения он настаивал, что первые варяги «отчасти были датчане, отчасти норвежцы и редко из шведов»). И вместе с тем подчеркивал, а на этих фактах почти четверть века тому назад также заострял внимание Ломоносов, что «россы были и прежде Рурика» и что имя россов не было в середине IX в. «известно в Швеции» (хотя в диссертации Миллер признавал, что в Скандинавии не находим «никаких» имени «русь» «следов», но затем, дискутируя в 1749 г. с Н.И. Поповым, утверждал, что тот «обманывается», отрицая существование в Скандинавии народа русь).
Показательно, что Миллер, приняв к 1773 г. ряд принципиальных положений Ломоносова, не преминул сказать в адрес покойного оппонента, что в истории «не оказал он себя искусным и верным повествователем» (а его доказательства существования Неманской Руси назвал «ничтожными»). Этим словам, а также произнесенным им еще во время дискуссии, что его диссертация отвергнута «вследствие несправедливых нареканий с его (Ломоносова. - В.Ф.) стороны и со стороны его союзников» и что его оппонент «хочет, чтобы писали только о том, что имеет отношение к славе», была уготовлена - с помощью А. Л. Шлецера - практически всеобщая поддержка в отечественной и зарубежной историографии.
Байер, не сомневался Миллер, «привел любителей российской истории на истинной путь к почитанию варяг за народ от готфов происходящий, объясняя древним северным языком варяжские имена в летописех российских упоминаемые». И вслед за ним и его же словами категорично отверг южнобалтийскую версию происхождения варягов: Герберштейн «обманулся в сходстве имен вагриев с варягами и почел сих жителей оной земли. Столь же бесполезно старались и мекленбургские писатели о положении происшествия Рурикова от князей оботритских». В отношении суждения о финском происхождении варягов, выдвинутого Татищевым, Миллер высказался следующим образом: и как это он, трудясь над историей тридцать лет, столь много работая с летописями, основательно зная немецкий язык, читая в переводе античных авторов, «и, наконец, в силе разума неоскудевший, мог прилепиться к мнению для сограждан его столь оскорбительному»[149] (такого рода заключения, характерные для стиля XVIII в., давали, надлежит сказать, и в адрес его собственной диссертации, но в них норманисты видят исключительно лишь патриотическую подоплеку).
В части 1725-1733 гг. «Истории императорской Академии наук в Санкт-Петербурге», принадлежащей руке Миллера (над ней он работал в 1775— 1783 гг.) и изданной на русском языке в 2006 г., дана очень высокая оценка знаниям и творчеству Байера, в том числе в сфере русской истории («Прошу меня простить, если перед эти человеком, по отношению к которому никакие похвалы не будут достойны, мое восхищение... выступает ярче, чем перед другими»). Но вместе с тем Миллер отметил, «чтобы успешно работать в области русской истории, ему недоставало только знания русского языка... В последнее время его упрекали в ошибках, в которых на самом деле были повинны только его переводчики. Достойно при этом удивления, что именно тот из них, кто ему подсунул необоснованные этимологии и объяснения [русских] имен, наиболее энергично затем стал опровергать эти этимологии». На рубеже 1780-1790-х гг. И.Н. Болтин, отстаивая финскую теорию происхождения варягов, говорил в критических примечаниях на «Историю» М.М. Щербатова: «Некоторые невежи мнят быти Рурика из Вандалии, другие из Прусии, а иные из Италии, и от поколения цесарей римских род его выводят, что и Макарий митрополит, без всякаго основания за истину приняв, в летопись свою внес; но все оныя сказания суть басни достойныя ума тогдашних времен, и невместность их Татищев... дельными доводами доказал». Охарактеризовав мысль Щербатова, считавшего варяжских князей немцами (а их выводили «из немец» поздние летописи) и утверждавшего, что их имена немецкие, «уродливой догадкой» («никому до ныне не приходило в голову назвати варяг немцами, о коих в тогдашнее время в здешней стороне и слуху не было»), по поводу же отнесения Г. 3. Байером летописных имен к шведским, норвежским и датским сказал, что «доводы его на сие так ясны, что никакого сумнения иметь не дозволяют»[150].
В 1802 г. в прусском Геттингене были изданы мемуары и «Нестор» А. Л. Шлецера, оказавшие огромное воздействие на российскую и зарубежную историческую и историографическую мысль. И в которых автор, излагая свой взгляд на варяго-русский вопрос, во многом отличающийся от того, что содержится в «Опыте анализа русских летописей», дает оценки предшественникам и современникам. Причем следует заметить, в «Несторе» он это делает как по ходу изложения материала, так и в специальных разделах своего труда: в «Отделении V» «Введения» и в «Прибавлении I». А глава XIX имеет «Дополнение», содержащее пересказ основных доказательств норманства варягов из книги шведа Ю.Тунманна «Untersuchungen iiber die Geschichte der ostlichen europaischen Volker. Theil 1» (Leipzig, 1774).
И Шлецер более чем критически отнесся к творчеству своих коллег (при этом очень много рассуждая об исключительности собственной деятельности на ниве русской истории, об исключительности своей личности вообще по сравнению с кем бы то ни было). Прежде всего он очень грубо отозвался о русских исследователях, обращавшихся к варяжской теме. По его оценке, они есть «монахи, писаря, люди без всяких научных сведений» (да к тому же якобы незнавшие иностранные языки[151]), что среди них «нет ни одного ученого историка», по причине чего, а также из-за «худо понимаемой любви к отечеству», подавляющей «всякое критическое и беспристрастное обрабатывание истории», они отвергали норманство варягов (что «ни один русский до сих пор не мог или не хотел сего понять») и что они вообще очень мало сделали в области изучения своей истории.
Шлецер, презрительно именуя в немецком издании «Нестора» Татищева «писарем» - Schreiber - и говоря о том, что «нельзя сказать, чтобы его труд был бесполезен... хотя он и совершенно был неучен», и полагая, что история России начинается лишь «от пришествия Рурика и основания русского царства», в его размышлениях о прошлом Восточной Европы до IX в., которые наш замечательный историк ценил более всего, увидел лишь «бестолковую смесь сарматов, скифов, амазонок, вандалов и т.д.» или, как еще выразился, «татищевские бредни». (Ему «было невыносимо, - в сердцах восклицал суровый критик, - что история России так молода и должна начинаться с Рюрика в IX столетии. Он хотел подняться выше!». Стоит напомнить, что будучи в России, Шлецер отзывался о Татищеве совершенно иначе, а в 1768 г. глядел на начало русской истории по сути его глазами: «Русские летописцы ведут свое повествование с основания монархии, но история России берет свое начало задолго до этого момента. Летописцам мало известно о народах, населявших территорию России до славян».)
Но в первую очередь он отказал в праве считаться историком Ломоносову, охарактеризовав его «совершенным невеждой во всем, что называется историческою наукою», человеком, «даже по имени» не знавшим исторической критики и «вовсе» не имевшим понятия об «ученом историке», в целом нарисовав отталкивающий портрет Ломоносова, как человека и как ученого (в своем неприятии выдающегося деятеля нашей науки, своими открытиями еще при жизни обессмертившего свое имя, Шлецер дошел до слов, что он и в других науках «остался посредственностью» и что противился изданию ПВЛ и «Истории Российской» Татищева, т. к. хотел напечатать свой «Краткий Российский летописец»). Стремясь окончательно вывести Ломоносова за рамки исторической науки и благодаря тому расчистить в ней место для норманской теории, Шлецер навесил на него, как и на всех русских антинорманистов, ярлык национал-патриота, который с тех пор является самым главным «аргументом» в разговоре норманистов с оппонентами.