Полковник Мур был женат на женщине весьма достойной, и я могу утверждать, что он любил её и уважал. Она родила ему двух сыновей и столько же дочерей. Это отнюдь не мешало ему, как и любому другому плантатору, давать волю своим страстям и время от времени удостаивать вниманием ту или иную красивую невольницу, работавшую в Спринг-Медоу, — так называлась его плантация. Многим из молодых невольниц такое внимание даже льстило. Но, как правило, у него не бывало более одной или двух любовниц одновременно.
Мою мать полковник Мур удостаивал своим особым вниманием в течение нескольких лет. Она подарила ему шесть человек детей, но все, кроме меня, самого старшего, имели счастье умереть в младенчестве.
От матери я унаследовал еле заметную примесь африканской крови и вместе с ней всё моё бесправие и рабство. Однако несмотря на то, что по рождению я был рабом, во мне был жив гордый дух отца, его тонкие чувства и пылкий темперамент. Что касается внешности, а также умственных способностей, то смею заверить, что никем из своих законных и признанных детей полковник не мог в этом отношении гордиться так, как мной.
Глава третья
Лучшее воспитание — это то, которое начинается с самого раннего возраста. Это правило было твёрдо усвоено и неукоснительно применялось в той части земного шара, где я на горе себе появился на свет. Так как в этой стране нередки случаи, когда один и тот же человек может быть отцом детей-господ и детей-рабов, становится совершенно необходимо соответствующим воспитанием как можно раньше подготовить тех и дру гих к столь различному положению. Согласно обычаю, к каждому юному хозяину, чуть ли не с минуты его рождения, прикрепляется мальчик-раб приблизительно одного с ним возраста. С той минуты как юный господин становится способен проявлять свою волю, он начинает сознавать свои права неограниченного деспота. Мне не было ещё и года, когда супруга полковника Мура подарила ему второго сына. И в то время, когда оба мы, ничего не ведая, ещё мирно спали в наших колыбельках, было уже предрешено, что я должен стать слугой моего младшего брата. Таким образом, с самого раннего детства я помню себя рабом мастера Джеймса.
Нетрудно вообразить себе, какие последствия может иметь неограниченная власть, данная ребёнку над другим таким же ребёнком. Жажда власти, вероятно, одна из наиболее сильных человеческих страстей, и просто поразительно, с какой быстротою самый маленький ребёнок может превратиться в подлинного тирана.
Примером этому был старший сын полковника Мура, Уильям, или мастер Уильям, как полагалось величать его в Спринг-Медоу. Он наводил ужас не только на своего собственного юного камердинера Джо, но и на всех местных детей. Бессмысленное и ничем не оправданное стремление причинять страдания, которое часто проявляют дурно воспитанные дети, для Уильяма стало настоящей страстью. И эта страсть, которую ничто не сдерживало, очень быстро превратилась в привычку.
Достаточно ему было услыхать, что какого-нибудь провинившегося раба собираются наказывать, как Уильям всегда старался всё разузнать об этом и во что бы то ни стало присутствовать при экзекуции. Вскоре он усвоил все отвратительные повадки и гнусные выражения надсмотрщиков. Он никогда не расставался с длинною плетью и, если только кто-нибудь начинал перечить ему или противиться его прихотям, умел пустить эту плеть в ход. Надо сказать, что Уильям всё же как-то старался скрывать эти свои подвиги от отца. Полковник Мур, со своей стороны, предпочитал не замечать того, чего он никак не мог одобрить, но что ему, при его снисходительности, трудно было предотвратить пли загладить.
Мастер Джеймс, к которому я был приставлен в качестве слуги, не походил на своего брата. Будучи от рождения слабым и болезненным ребёнком, он обладал мягким характером и нежной душой. Он искренне привязался ко мне, и я платил ему горячей дружбой и преданностью. Всегда, когда только представлялась возможность, Джеймс старался защитить меня от тирании своего брата. Ему приходилось для этого пускать вход слёзы и просьбы, а чаще всего и другие меры, которые на этого приятного юношу действовали вернее: Джеймс грозил пожаловаться отцу и рассказать ему о грубых и жестоких проделках Уильяма.
Случалось, что юный мастер Джеймс начинал вдруг капризничать и упрямиться. Но я очень быстро перестал обижаться на него за эти вспышки раздражительности, объяснявшиеся его расстроенным здоровьем. Стараясь во всём потакать ему и прибегая к лести — искусству, которое дети в таком положении, как я, постигают почти так же легко, как и взрослые, — я за короткое время подчинил его своему влиянию. Он был господин, а я — раб. Но пока мы оставались детьми, это различие было ещё не слишком заметно, и мне нетрудно было одерживать над ним верх. Ведь я был сильнее его и телом и духом.
Мастеру Джеймсу минуло пять лет, и полковник Мур счёл необходимым приступить к обучению его грамоте. Моему маленькому хозяину с большим трудом удалось выучить буквы. Но составлять из них слова ему никак уже не удавалось. Мальчик был самолюбив, и учиться ему очень хотелось, однако способностей к учению у него не было. Пытаясь преодолеть эти трудности, он, как и всегда, прибег к моей помощи: ведь я был для него главной опорой и советчиком. Мы долго думали и наконец изобрели следующий план: я обладал отличной памятью, тогда как мой молодой хозяин запоминал всё очень медленно. Поэтому было решено, что приставленный к Джеймсу преподаватель обучит азбуке, а затем и чтению в первую очередь меня; я всё хорошенько запомню, а затем, в промежутках между играми, пользуясь каждым удобным случаем, буду постепенно передавать эти знания моему юному господину. План показался нам великолепным. Ни учитель, ни полковник Мур не возражали: полковник ведь хотел только, чтобы сын его научился читать, а учитель был в восторге от того, что таким путём мог свалить на мои плечи самую трудную часть своей задачи.
Тогда и в голову никому не могло прийти, что будет издан этот варварский и гнусный закон — закон, запрещающий под страхом денежного штрафа и тюремного заключения обучать раба грамоте, Подобного закона не существует ни в одной стране, и он покрывает Америку позором на вечные времена.
Мало того, что местные обычаи и гордое презрение тирана к рабу ведут к тому, что раба держат в беспомощном и бесправном невежестве, — законы сами открыто становятся участниками этого проклятого заговора! Право же, я нисколько не сомневаюсь, что господа владельцы выкололи бы нам глаза — и это также на основании какого-нибудь хитроумно составленного закона, — если б только могли изобрести способ заставить нас работать слепыми.
Читать я научился без особого труда и через некоторое время научил читать и мастера Джеймса. Он часто болел, ему приходилось оставаться в комнате, и он лишь изредка мог принимать участие в бурных играх, которыми обычно увлекались его сверстники. Полковник Мур, желая развлечь сына, купил ему множество книг, по содержанию соответствовавших его возрасту, и чтение стало постепенно нашим любимым занятием.
Время шло. Я по-прежнему помогал моему молодому хозяину в его занятиях. Хотя намерение обучить сначала меня, с тем чтобы я, в свою очередь, обучал потом хозяйского сына, вскоре было оставлено, меня так тянуло учиться и я так быстро всё схватывал, что мне не стоило никакого труда готовить каждый день уроки, содержание которых я узнавал от мастера Джеймса. Кроме того, он с юного возраста привык прибегать к моей помощи при малейших затруднениях. Таким путём мне удалось усвоить основные правила арифметики, приобрести кое-какие познания по географии и даже немного ознакомиться с латынью.
Как тщательно ни скрывал я свои познания, но уже одно то, что я умею читать, выделяло меня среди других рабов и делало смешным в глазах моих хозяев. Моё самолюбие нередко от этого страдало. Правда, тогда во мне ещё не видели, как, по-моему, видят сейчас в каждом негре, умеющем читать и проявляющем проблески ума, страшное чудовище, которое изрыгает из себя мятеж и войну и бредит только тем, чтобы перерезать горло всем честным американским гражданам. На меня, пожалуй, смотрели скорее как на какой-то феномен, как на курицу с тремя ногами или на барана, которого природа наделила двумя парами глаз вместо одной, словом — как на какое-то странное существо, которое можно выставить напоказ, чтобы позабавить приезжих.