— Сейчас Ирина с Женечкой придут. Хватит. Я больше не могу…

— Тебе хорошо? — нежно спросил Вадим.

— Я счастлива! Я думала, что никогда этого не узнаю!

Они стали собирать одежду, разбросанную на ковре. Молчали. Ира помогла найти залетевший под диван носок, протянула его Вадиму и, прикрывая обнаженную грудь другой рукой, застенчиво улыбнулась. Вадим улыбнулся в ответ, а сам подумал: „Потрясающая женщина! Даже стоя без трусиков, рукой прикрывает грудь…“

Минут через двадцать вернулись Ира-любовница и Женечка. Когда они входили в квартиру, Вадим подумал, что теперь про себя будет называть Иру-жену — „моя Ира“, а Иру-любовницу — „сводница“. Но почему-то это слово, обычно наполненное негативным смыслом, он произнес про себя с благодарностью.

Ира-сводница внимательно посмотрела на подругу, потом на Вадима, потом опять на подругу и будто с облегчением выдохнула:

— Ну и слава богу!

Хозяйка квартиры покраснела, а Вадим не смог сдержать довольную улыбку. И брякнул:

— И тебе, Люлек, спасибо!

Обе женщины рассмеялись, одна застенчиво-виновато, вторая — самодовольно-задиристо.

— А что смешного дядя сказал? — спросила Женечка.

Все трое рассмеялись еще раз.

Состояние эйфории как рукой сняло, когда Вадим сел в машину. Мысль о том, как он сейчас приедет домой, посмотрит в глаза Лене… У баб же такая интуиция! Наверняка она что-то да почувствует. Вадима впервые посетило чувство, название которого он „слышал в своей профессиональной деятельности очень часто, — раскаяние. Вдруг нахлынуло ощущение, что поступил неправильно, поддался минутному искушению, слабости. Но какое это было наслаждение!.. С ужасом Вадим понял, что завтра он все равно поедет к Ире. Это сильнее его разума, его воли.

Когда Вадим приехал, Лена уже спала. Машка, разумеется, тоже. Вадим тихо разделся и лег. Сквозь сон Лена спросила: „Все в порядке?“ Вадим шепотом ответил: „Да, да. Спи. Все нормально“. — „А где ты был?“ — „С клиентом в ресторане. Спи!“ Лена через несколько минут начала дышать совсем ровно, и Вадим понял, что жена уснула. Сам же он проворочался еще с час, пока дрема, а затем и сон не усмирили угрызения совести.

„Моя Ира“ преподавала английский в школе. К трем часам возвращалась домой, а Женечку из детского сада забирала не позже семи. Им принадлежали четыре часа. Конечно, Ира-сводница была готова в любое время увести Женю из дому, но, во-первых, „моя Ира“ не хотела ломать привычный распорядок дня ребенка, а во-вторых, Вадим боялся вызвать Ленины подозрения постоянным вечерним отсутствием. Но в середине дня была работа! Никогда Вадим так часто не срывал судебные заседания. Либо он заявлял какое-нибудь вовсе не обязательное ходатайство, требовавшее отложения дела, и остервенело доказывал судье, что без этого ну никак слушать дело невозможно. Либо просто заходил в совещательную комнату и по-человечески объяснял, что ему очень надо… Что именно „надо“, зависело от возраста и пола судьи. В больницу к бабушке, забрать дочь из школы, поехать к научному руководителю. С выдумкой у Вадима был полный порядок. И летел к Ире! Теперь он постоянно вспоминал слова старого коллеги, относительно главного преимущества адвокатской профессии.

Вадим был всего лишь вторым мужчиной в жизни Иры, но в постели она его поражала. Причина крылась не только в ее непосредственности, открытости и искренней влюбленности в Вадима, но и, как ни странно, в большей осведомленности в секретах секса. Которого, как известно, в Советском Союзе не существовало. Хотя о нем все и думали. Глеб привозил из загранкомандировок эротические, а порою и порнографические фильмы. Ира их смотрела, всегда без Глеба, что-то ее задевало, что-то нет. Но рядом с Вадимом накопленные и нерастраченные познания, помноженные на инстинкт, проявились в полной мере. Вадим просто с ума сходил от того, что вытворяла Ирина. Но в этом не было разврата — она отдавалась любви так естественно, так нежно, так трогательно и вместе с тем умело, что Вадим понял — от этой женщины он не откажется никогда!

Судебное заседание откладывалось уже три раза. И каждый раз почти на месяц. То Глеб Правдин уезжал в командировку, то Рыскин представлял справку о занятости в другом процессе, то брал больничный. При этом Глеб постоянно названивал Ире и уговаривал ее передумать, забрать исковое заявление. Но как только она начинала колебаться, и Вадим, и Ира-сводница, каждый по своей причине, ее отговаривали. Встречи Вадима с „моей Ирой“ стали более редкими, два-три раза в неделю, но не менее пылкими. Дома Лена иногда смотрела на Вадима долгим задумчивым взглядом, но ни о чем не спрашивала. Вадим никак не мог понять, догадывается жена о его тайной жизни или нет. Ему очень хотелось поделиться с кем-нибудь своими переживаниями, но даже ближайшему другу, Автандилу, довериться он побоялся. Мало ли как жизнь сложится, а давать кому-то такой компромат на себя казалось совсем неразумным. Как-то раз Вадим попробовал заговорить на эту тему с отцом, но тот жестко разговор пресек, сказав: „Потерять можешь все. Вторую такую, как Ленка, не найдешь, а что выиграешь, сказать трудно“. Вадим попытался все же тему развить, но отец еще жестче его оборвал: „Думай сам. Главное не то, как хорошо в постели, а то, есть ли о чем поговорить после нее!“ Как ни странно, короткая отцова отповедь запала Вадиму в душу. Он неожиданно обнаружил, что с Ирой ни о чем, кроме ее бракоразводного дела, говорить ему неинтересно. С Ленкой же они обсуждали все и всегда, и это было страшно важно, увлекательно, необходимо. Иринины представления о жизни казались ему порой банальными, как из учебника. Но в постели она была, конечно, невыразимо прекрасна…

Наконец, почти перед самым Новым годом, к назначенной судьей дате никаких заявлений противной стороны о переносе дела не поступило. Вадим перед процессом не волновался, уверовав, что никаких особых проблем возникнуть не должно. Вывезенные Ирой-сводницей вещи Глебу было не достать. Соответственно, оставшиеся, наименее ценные, будут поделены пополам. А может, с учетом интересов ребенка и задуманной Вадимом „шуткой с кольцом“, удастся и вовсе долю Глеба значительно уменьшить. Проблемным оставался только вопрос о машинах. Какую присудят Ирине и в каком размере удастся взыскать компенсацию за третью машину с Глеба? Надо было приготовиться к тому, что если по справке оценка спорной, третьей, машины будет явно занижена, то придется быстро „перевернуться“ и просить оставить машину Ирине, а Глебу присудить компенсацию. Если же, наоборот, цену „задерут“, то машину — ему, а компенсацию — Ирине. Конечно, несколько беспокоило Вадима то обстоятельство, что Рыскин был адвокатом суперкласса и мог подкинуть что-нибудь такое, чего Осипов не предусмотрел. Но с другой стороны, заготовки Вадим подготовил не тривиальные, а Рыскин особой фантазией не отличался. Брал занудством и феноменальной памятью руководящих разъяснений Верховных судов Союза и РСФСР.

Шел второй час процесса. Ирина изложила свои исковые требования, сказала, что Глеб вывез часть вещей, наиболее ценных. Вадим внимательно следил за реакцией и Правдина, и Рыскина. Глеб только осуждающе покачал головой, а Рыскин, бросив взгляд на Вадима, понимающе кивнул головой. „Ну что ж, к этому они оказались готовы, — подумал Вадим. — Хорошо держат удар. Жаль! Я рассчитывал на истерику. Не прошло“, — расстроился Осипов, но тут же успокоил себя мыслью — важен результат; вещи остаются в распоряжении Ирины, это — главное.

Глеб выступал очень коротко и сдержанно. На развод согласен. На раздел имущества по предложенной схеме — тоже. Очень сожалеет о распаде семьи, причин чему не понимает. Что касается раздела машин, то об этом позже скажет адвокат. Здесь все не так просто, Вадим насторожился: „Что они задумали? Что вообще здесь можно придумать?“ Но долго рассуждать было некогда, поскольку судья поинтересовался у Осипова, есть ли свидетели с их стороны.