Таис, Менедем и Гесиона без устали бродили из зала в зал, между белых колонн, покрытых рельефными изображениями в обычном египетском стиле, по расписанным коридорам, по комнатам, украшенным фризами и орнаментами необычайной красоты: синими зигзагами, белым и лиловым узором, похожим на груботканые ковры, еще более сложными многокрасочными росписями. Утомленные глаза отказывались разбираться в хитросплетениях спиралей, завитков колес с двенадцатью спицами, сказочных лотосов с красными чашами на высоких стеблях. Искусно сделанные прорези под каменными плитами потолков давали достаточно света, чтобы не пользоваться факелами в верхних помещениях Лабиринта. По словам переводчика, верхней части храма соответствовал такой же лабиринт нижних помещений, где хранились мумии священных крокодилов и таились особенно интересные древние святилища, расписанные изображениями ныне уже исчезнувших животных — гигантских гиен, бориев и единорогов. Священнослужитель, ведший их по Лабиринту, отказался спуститься с эллинами вниз, пояснив это древним запретом, существовавшим для чужеземцев. День начал меркнуть. В залах и особенно в коридорах стемнело. Пора было выбираться из тысячекомнатного строения. Жрец повел их к выходу, и усталые путешественники охотно подчинились. Недалеко от северной главной лестницы в широкие прорези стен свободно проникал вечерний красноватый свет. Таис остановилась, чтобы рассмотреть рельефное изображение молодой женщины, высеченное в желтоватом камне с необычайным даже для Египта искусством. Одетая в тончайшее, прозрачное одеяние, завязанное узлом под обнаженной грудью, женщина держала неизвестный для афинянки музыкальный инструмент. Ее лицо, обрамленное густой сеткой схематически изображенных волос, обладало эфиопскими чертами и в то же время таким благородством, какого Таис не видела и у знатнейших египтянок. Пока гетера размышляла, к какому народу причислить древнюю музыкантшу, ее спутники прошли вперед. Легкое прикосновение к обнаженной руке заставило ее вздрогнуть. Из темного прохода появилась женщина в обычной для египтянок белой полотняной столе — длинной одежде. Позади нее стоял жрец в ожерелье из синих фаянсовых и золотых бус. Он встряхнул стриженой головой и прошептал на ломаном языке: «Вниз, туда, можно, я проведу». Таис подошла к женщине, которая не выходила из полумрака, согласно кивнула и обернулась, чтобы позвать Менедема и Гесиону. Те дошли уже до конца галереи. Но только Таис раскрыла рот, как сильные руки обхватили ее сзади, набросили на лицо тряпку, заглушили крик. Таис отбивалась отчаянно и уже вырвалась от неведомых врагов, когда к ним прибыло подкрепление. Еще несколько рук скрутили извивавшуюся гетеру и, полузадохнувшуюся, потащили куда-то. В молчании Таис слышала только тяжелое дыхание несших ее людей и шарканье босых ног по песку на плитах пола. Или ступенях? Как будто бы ее несли под спуск — если так… Таис забрыкалась с удвоенной силой. Державшие ее люди оступились. С яростными возгласами куча людей с гетерой в середине покатилась по крутым ступеням. К счастью, Таис упала на кого-то, глухо крякнувшего от боли. Афинянку связали полосами из ее же разорванной одежды, и она сдалась, позволив без сопротивления тащить себя дальше. Тряпка, накинутая на голову, немного сползла с одного глаза. Таис могла бы проследить, куда ее волокли, если бы не полнейший мрак вокруг. Похитители, очевидно, знали дорогу и рысцой спешили в беспросветную тьму, не нуждаясь в факелах.

Один раз они остановились. Опустив Таис на холодный и влажный каменный пол, посовещались и куда-то ушли. Таис попыталась избавиться от пут, но недвусмысленный укол кинжала утихомирил разъяренную гетеру. Ее сторожили до возвращения людей. Позвякивая чем-то, они подняли ее и потащили дальше. Слабый свет рассеивал мрак впереди, запахло влажной травой и водой. Похитители наконец сорвали душившую ее тряпку и по-прежнему молча подтащили к каменной стене. Впереди, не далее полуплетра [224], в последних лучах зари блестела неподвижная темная вода. Обретя возможность говорить, Таис гневно и удивленно спрашивала похитителей на койне и ломаном египетском, чего они хотят от нее. Но темные фигуры — их было шесть, все мужчины с неразличимыми против скудного света лицами, — упорно молчали. Заманившая Таис женщина куда-то исчезла.

Афинянку поставили на ноги, прижав к стене, освободили от пут и заодно содрали остатки ее одежды. Таис еще раз пыталась обороняться и получила удар в живот, лишивший ее дыхания. Похитители распутали звенящие предметы, которые принесли с собой, — тонкие, но крепкие ремни с пряжками как на конской сбруе. Запястья Таис привязали к вделанным в стену кольцам на уровне груди, обвили талию и, пропустив ремень между ног, притянули к скобе за спиной. Отступив на два шага, они молча осмотрели свою жертву. Полная недоумения, гетера снова стала спрашивать, что они собираются с ней делать.

Тогда один из людей медленно приблизился. По голосу Таис узнала жреца, бывшего вместе с женщиной и говорившего на койне.

— Братья велели тебя, богохульствовавшую в собрании, поставить перед лицом бога. Да познаешь ты его мощь и склонишься перед ним в свой последний час!

— Какого бога? О чем говоришь ты, злодей?

Жрец не ответил, повернулся спиной и сказал несколько непонятных слов своим товарищам. Все шестеро прошли по направлению к воде, опустились на колени и подняли руки со странными извивающимися жестами. Из громких, произнесенных нараспев наподобие гимна слов Таис поняла лишь «о Себек… приди и возьми…», но и этого было достаточно. Внезапная догадка заставила ее онеметь, почти теряя сознание. Опомнившись, она закричала, хрипло и слабо, потом все сильнее и звонче; призывая на помощь Менедема, любых людей, неподвластных этим темным фигурам, склоненным у воды в торжественном песнопении. Как бы послушавшись зова, жрецы встали. Говоривший по-гречески сказал:

— Кричи громче, Себек услышит. Придет скорее. Тебе не придется мучиться ожиданием.

В словах жреца не было ни насмешки, ни злорадного торжества. Полная безнадежность овладела Таис. Молить о пощаде, грозить, пытаться убеждать этих людей было столь же бесполезно, как и просить жуткое животное, которому они служили, полузверя-полурыбу, не подвластное никаким чувствам. Жрец еще раз оглядел жертву, сделал знак сотоварищам, и все шестеро бесшумно исчезли. Таис осталась одна.

Она рванулась, ощутила несокрушимую крепость ремней и в отчаянии склонила голову. Распустившиеся волосы прикрыли ее тело, и Таис вздрогнула от их теплого прикосновения. Впервые смертная обреченность проникла в душу. Близость неизбежной гибели обратила весь мир в крохотный комочек надежды. Менедем! Менедем — опытный бесстрашный воин и пылкий влюбленный — он не может оставить ее на произвол судьбы. Уже сейчас он бешено ищет ее…

Глаза гетеры обладали свойством хорошо видеть в темноте. Таис поняла, что привязана у пьедестала какой-то статуи в полукруглом расширении подземного хода, выходящего к озеру или рукаву реки. Поодаль справа различалось гигантское изваяние. Это была одна из двух колоссальных сидящих статуй, возвышавшихся на тридцать локтей над водой, недалеко от пирамиды. Таис сообразила, что галерея обращена на северо-запад и не очень далека от северного входа. Согревавший ее огонек надежды стал было разгораться сильнее. Гнет ужасной опасности притупил его, едва афинянка вспомнила, что в Лабиринте три тысячи комнат. Найти к ней путь если и возможно, то много времени спустя после того, как чудовища-зухосы разорвут ее на куски и, пожрав, исчезнут в зарослях.

Таис забилась, всей юной плотью протестуя против ужасающих мыслей. Жестокие ремни отрезвили ее болью. Всхлипывая, стиснув зубы, она сдержала рыдания и снова принялась осматриваться вокруг в инстинктивных поисках избавления. Пол расширенного конца галереи полого спускался к узкой полоске мокрой почвы на берегу. Два тонких столба подпирали выступ кровли, из-за которой нельзя было видеть небо. Очевидно, к воде выходил портик без ступеней. Без ступеней… снова первобытный ужас пронзил все внутренности Таис. Она сообразила, что наклонный пол, подходивший к воде…