— Ну! — сказал высокий, словно бы собираясь уходить.

— Пан начальник, — поспешно заговорил Сюпка, поборов свой страх. — Те паны, которые со мной ехали… сопровождали меня… знаете, пан начальник… совсем новая шапка и портфель… да, да. Кожаный портфель при этом черти взяли. Я понимаю, что паны торопились, но портфель… Старый, изношенный, но кожаный, — вдохновенно врал Сюпка, так как портфель был брезентовый и принадлежал сыну, который недавно закончил школу.

Высокий вынул из кармана блокнот и бросил Сюпке. В мутном сумраке железнодорожник разглядел пятьсот злотых.

— Это очень злой человек! — выкрикнул Сюпка с преданностью и усердием неофита, и внезапно его охватил беспричинный страх.

«Зачем мне эти деньги? — испуганно думал он. — Не нужно мне никакой монеты!»

— Пусть его отвезут, — приказал высокий плечистому, потом повернулся и пошёл в сторону уличных огней.

Он шёл бесшумно, на толстых подошвах из индийской резины, держа руки в карманах, поникший и задумчивый. Плечистый свистнул, и из тени неподалёку выступили четыре фигуры.

— Заберите его, — приказал плечистый, указывая на Сюпку.

Четыре фигуры направились быстрым шагом к Сюпке, который умоляюще простёр руки, крикнул: «Я сам!», потом, поспешно собрав сдёрнутое с головы тряпьё, снова старательно обмотал им голову.

— Очень интеллигентный человек, — одобрительно заметил по этому поводу слегка шепелявый голос. — Ну, ребята, наверх его!

Плечистый побежал догонять высокого человека, шагавшего в направлении улицы.

— Гениально! — проговорил он тихо, но прочувствованно, когда они поравнялись. — Гениально, пан председатель! Какая речь! Какая игра!

— Крушина, — спросил Меринос, — ты же сам этого не сделал, правда? Кто это так ловко всё устроил?

— Шая, — с гордостью ответил Крушина, — некий Шаевский. Мой секретарь. Всё устроил, узнал об этом Сюпке, привёз его, как вы приказали. Ну что?

— Шая, — повторил Меринос, словно желая запомнить фамилию.

— Видимо, парень с головой.

— Ноги у меня пекут от этой кожи, — пожаловался Крушина, показывая на свои ботинки. — Так парит это свинство. Ну и фортель пан председатель придумал — железный. Гениально!

— Придумал? — усмехнулся Меринос. — Ты думаешь?

Потом он замолчал, открыл дверцу машины и не проронил ни слова, пока они ехали. Лоб его пересекла глубокая складка.

2

— Это здесь? — спросил высокий плотный мужчина со смуглым, испещрённым морщинами лицом.

— Здесь, — ответил щуплый молодой человек в очках и постучал в дверь с надписью «Редакция городской жизни». Открыл её, крикнув кому-то в комнате:

— Куба! Займись паном. Это к вам.

Высокий плотный мужчина вошёл в редакцию и осторожно притворил за собой дверь.

В комнате сидели двое: углубившийся в чтение кипы газет мужчина средних лет в рубашке цвета хаки с закатанными рукавами и молодой блондин, который лежал на столе, опершись ногами о калорифер, и прямо из бутылки пил кефир. Услышав слова юноши в очках, блондин сел и обратил к вошедшему веснушчатое, неимоверно усталое лицо.

— Чем могу служить, пан? — спросил он голосом, в котором звучала страшная усталость.

— Значит, так… видите ли, пан редактор, — начал посетитель.

— Прошу садиться, пан, — предложил Якуб Вирус, с тоской поглядывая на недопитый кефир.

Посетитель вытащил серебряный портсигар с выгравированной надписью на крышке и угостил Кубуся.

— Собственного изготовления сигареты, — похвастался он. — Прошу, пан редактор.

Куба взял длинную сигарету с мундштуком и закурил.

— Моя фамилия, — уже увереннее начал высокий загорелый человек, — моя фамилия Жичливый. Францишек Жичливый.

— Очень приятно, — ответил Кубусь.

— Я член правления кооператива «Мазовецкая клубника», — заявил посетитель, — это огородный кооператив. Так вот, пан редактор, мы организуем ярмарку.

Глаза Кубуся оторвались от огорчённого созерцания початой бутылки кефира и стали проницательно и чутко всматриваться в покрытое морщинами загорелое лицо Жичливого.

— Очень интересно, — медленно проговорил Кубусь. — Слушаю вас, пан Жичливый.

Жичливый усмехнулся с явным удовольствием, как человек, убеждённый в том, что его персона вызывает всеобщую симпатию.

— Это должна быть ярмарка первых весенних даров садоводства и огородничества, — заявил он, — ярмарка под девизом: «Варшавские витамины — радость и здоровье всех поколений!» Девиз для медали, верно? Дирекция городского торга по договорённости разрешила нам организовать ярмарку на Кошиках. Теперь, пан редактор, нам нужна только поддержка прессы.

— Она у вас уже есть, пан, я обещаю, — торжественно ответил Кубусь. — Сделаем вам рекламу, какой ещё не знала история садоводства и огородничества в нашем городе.

— Вот, вот! — восторженно вскричал Жичливый. — Реклама! Пан редактор, от имени правления кооператива «Мазовецкая клубника» позволю себе прислать для редакции вашей газеты ящик салата. А может, вы, пан, предпочитаете шпинат или брюссельскую капусту?

— Для меня лучше немного спаржи, — неожиданно серьёзным тоном откликнулся мужчина в рубашке цвета хаки. — И если можно, сразу же варёной и с маслом.

Куба значительно кашлянул, но Жичливый встревожился: не скрывается ли за этими словами какой-то намёк?

«А может, всё-таки пригласить их на ужин? — нервно подумал он. — Так всегда надёжнее. Этот вот захотел горячее блюдо, а он похож на начальника».

— Всё в порядке, — положил конец его колебаниям Кубусь. — Можете на нас рассчитывать, пан Жичливый. Я даже вижу заголовки: «Витаминный карнавал на Кошиках», «Тысячи варшавян в водовороте тепличной зелени», «Большой конкурс по резке порея», «Тысяча и один способ использования редиски». Хорошо, а?

— Прекрасно, — прошептал Жичливый. — Какие мысли! Как хорошо, что я вас встретил, пан! До свидания. Верю, что наше святое дело — в надёжных руках…

Произнеся эти слова, он отвесил с десяток поклонов и вышел.

— Не понимаю, что ты видишь в этом интересного, — заявил Колянко, откладывая газету и закуривая. — Откуда вообще такая внезапная любовь к кооперативу «Мазовецкая клубника»?

— Это необычайно интересно, — задумчиво изрёк Куба.

— Для молодых алкоголиков, возможно, — ядовито бросил Колянко. — Ты выпил, наверное, уже весь кефир в варшавских молочных магазинах после позавчерашнего потрясения. И до сих пор не можешь опомниться. Ой, Куба, Куба, плохи твои дела! Ещё один такой день, как позавчера, и я вынужден буду пригласить практиканта. Сам ты не справишься с обязанностями репортёра этого отдела, тем более, что скатываешься всё ниже в болото разложения.

— Справлюсь, — непочтительно буркнул Куба, потом подошёл к Колянко, сел на его письменный стол и заговорил тепло и проникновенно:

— Пан Эдвин, милый, дорогой, дайте мне ещё три дня, прошу вас. Я вам потом объясню. Видите ли, всё так сложно и запутанно: я сам, мои дела… А тут ещё всякие переживания. Что тут много говорить, дорогой пан Эдвин, вы сердитесь — мы в последнее время так мало видимся, разговариваем. Но вы же всё-таки не утратили ко мне доверия?

Колянко бросил на Кубуся долгий взгляд и выдохнул сигаретный дым.

— Нет, — серьёзно отозвался он, — не утратил. Расскажешь мне всё, когда сочтёшь возможным.

— Эта ярмарка, пан Эдвин, для нас очень важна. Тут принципиальные вещи. Поверьте мне.

— Я тебе верю. Боюсь только, что ты, Куба, теряешь главную нить ради каких-то побочных дел. Не забыл ли ты о нашем с тобой общественном долге?

Колянко поднялся и взял Кубуся за плечо.

— Мы вышли на бой — за порядок и справедливость, объявили беспощадную войну хулиганской дикости. Нельзя проявлять даже тени снисходительности к варшавским подонкам! Это наша принципиальная позиция. К сожалению, сейчас у меня появились опасения, что, увлёкшись азартом борьбы и проблемами внедрения в преступный мир, ты, Куба, временами теряешь ориентировку.