— Знаю, — спокойно ответил Дзярский. — Я же сам из тех мест.

— Это чувствуется. По вашему акценту.

— Не кажется ли вам, что здесь пахнет горелым? — спросил Дзярский.

— Нет, — удивился Колянко.

За соседним столиком развёрнутые листы газеты быстро упали вниз. Однако не настолько быстро, чтобы утаить от взгляда Дзярского маленькую дырочку, прожжённую сигаретой на краешке газеты. Маленькую дырочку, которую по небрежности мог прожечь увлечённый содержанием статей близорукий читатель. Но этой дырочки было вполне достаточно, чтобы сквозь неё хорошо видеть ближайший столик и сидящих там людей.

— Прекрасно, — отозвался Колянко. — Видите пана за соседним столиком? Какой колоритный реквизит этого кафе…

Пан за соседним столиком носил негнущийся, наверное, целлулоидный воротничок с уголками и чёрный галстук. На стуле рядом висел зонтик и лежал чёрный котелок. Этот пан с утомлённым видом, словно после длительного чтения, снял с длинного жёлтого носа пенсне. Затем он слегка поклонился Колянко. Тот с усмешкой ему ответил.

— Знакомый? — спросил Дзярский.

— Я встретил его сегодня днём на выставке, когда искал вас. Понятия не имею, кто он. Наверное, какой-то филателист.

— Ошибаетесь. Это вовсе не филателист.

— Во всяком случае, коллекционер, такой у него вид.

— Коллекционер? — задумался Дзярский. — Но чего именно?

Колянко подозвал официантку. Они расплатились и вышли. Был холодный мартовский вечер. С Вислы дул порывистый ветер.

— Благодарю вас, пан журналист, — проговорил Дзярский, подавая Колянко руку. — Спасибо за приятный разговор.

— Приятный? — удивился Колянко со снисходительной иронией. — Это прилагательное кажется мне не очень подходящим.

— Видите ли, мы, филателисты, воспитываем в себе особую, мелочную деликатность. Каждый зубец почтового значка, оттенок цвета, толщина мельчайшей чёрточки имеют в филателистике большое значение.

— К чему вы мне это говорите?

— Мне кажется, я вас понимаю. Вы просто не можете успокоиться, как прирождённый журналист, что вокруг вас происходят вещи, о которых вам ничего не известно. Я милиционер, и мой долг не только знать, но и предвидеть, а также классифицировать такие вещи в соответствии с законом. В этом и состоит принципиальное различие между нами.

— Вы правы, — охотно согласился Колянко. — Посоветуйте, как мне излечиться от беспокойства.

— Я вам посоветую, — серьёзно сказал Дзярский. — Займитесь, пожалуйста, каким-нибудь конкретным делом. Например, нелегальной торговлей билетами на разные зрелища. Мне очень интересно знать мнение журналистов об этих делах и результаты журналистского поиска.

— Хорошо, — кивнул головой Колянко, — буду рассматривать это как начало нашего примирения.

— Слишком сильно сказано, — холодно поправил Дзярский. — Скорее, наших бесед.

Колянко поклонился и пошёл по улице Нови Свят. Дзярский сделал несколько шагов и свернул к порталу отеля «Бристоль», где остановился за углом. Из кафе вышел невысокий человек в котелке, с зонтиком. Котелок покружил в разных направлениях и немного задержался, поскольку его владелец увидел, видимо, широкую спину Колянко, который как раз в этот момент подходил к улице Крулевской. Наконец неизвестный пан двинулся, слегка постукивая зонтиком, в ту же сторону. Поручик Михал Дзярский тихо свистнул, усмехнулся и, заложив руки в карманы пальто, небрежной походкой направился в Главную команду милиции.

3

Большая, чистая, полная света комната. Ничем не отличалась бы она от сотен других служебных комнат, если бы не произведения искусства в самых неожиданных местах: гипсовые античные торсы стояли возле корзинки для мусора, голова Горгоны закрывала вешалку, бородатый Зевс задумчиво всматривался в раскалённую электроплитку. На стенах висело множество картин самых различных школ, стилей, размеров и содержания. Рядом с плакатами о нормах ГТО можно было увидеть «Даму в лиловом платье» Шахорского, из-под инвентарного списка приветливо смотрел «Сапожник» Тадеуша Маковского.

На письменном столе зазвонил телефон. Некрасивая девушка в очках, сидевшая напротив Марты, сняла трубку.

— Алло! — крикнула она, потом равнодушно сказала:

— Это тебя, Марта.

Марта взяла трубку.

— Маевская. Слушаю.

— Это Гальский. Добрый день.

— Добрый день, — ответила Марта. «Сапожник» явно усмехнулся с оттенком лукавства. В комнате стало светлее.

— Панна Марта, беда! Я так радовался, ожидая сегодняшнего свидания. После стольких, стольких дней наконец. Наконец вы согласились и…

— Ну, конечно… другое свидание, да? Ах вы, скверные ребята! — Марта говорила легко, стараясь придать своему голосу насмешливый оттенок. «Сапожник» нахмурился, помрачнел и одновременно зажмурил глаз, словно выговаривая: «Зачем ты прикидываешься, что тебе безразлично?»

— Как вы можете так говорить, коварная женщина! Дежурство. Срочное дежурство, которое нельзя передвинуть. Большинство моих коллег болеют гриппом.

— Это ничего. Встретимся в другой раз.

— Когда?

— Позвоните мне. Вы же хорошо знаете номер.

«Сапожник» почти поднялся со скамьи. «Глупая! — укорял его единственный глаз. — Сама будешь жалеть, что вела себя так неразумно, холодно и сдержанно. Потом, через час, самое большее — завтра.»

— Почему мы не можем сразу договориться, Марта? Предложите что-нибудь. Я согласен на любое число, время и час во второй половине недели. Сегодня это было совсем неожиданно, я ужасно огорчён, но, к сожалению, не могу иначе. Поймите меня…

— Позвоните мне, пан доктор, хорошо? Мне трудно сейчас же… — в голосе Марты было колебание.

Глаз старого «Сапожника» сверкнул злорадным пренебрежением. «Хе-хе-хе, — говорил этот глаз, — легкомыслие и глупая амбиция погубили уже не одну красоту. А тебе, девочка, далеко до красоты».

— Прекрасно, — ответил Гальский, — я позвоню завтра. Как себя чувствует мама?

— Спасибо. Неплохо.

— Ну… я очень рад. Значит, новейшие достижения медицины в области болезней печени не понадобятся, ничего не поделаешь. Ой, нет, я очень рад…

— Очень благодарна, что вспомнили, пан доктор… и жду звонка.

«Сапожник», казалось, даже вздохнул с облегчением. «Это уже немного лучше», — кивнул он Марте.

Марта положила трубку и показала «Сапожнику» язык. «Теперь ты доволен?» — спросила она, как ребёнок, который, сперва заупрямившись, внезапно уступает. Марта была зла на всё и всех, а больше всего на себя. «Сапожнику» она не могла простить, что он знает, как волновал её сегодняшний вечер, как сильно, наперекор собственному желанию, радовалась она этому свиданию.

Приближались четыре часа. Марта вымыла руки, подкрасила губы и поправила волосы, потом вынула из пальто сетку для покупок.

— Ну что, ничего не вышло? — спросила некрасивая девушка в очках; в её голосе было старательно скрытое злорадство.

— Наоборот, всё чудесно складывается, — ответила Марта. — Я сегодня страшно занята, а отказать было неудобно. Этот молодой врач говорил со мной очень вежливо.

На улице было холодно, пасмурно, неприятно. У входа в музей сидел на каменной балюстраде Зенон.

— Знаешь, Майка, я был в городе по делам секции, — сказал он, целуя её руку. — Решил подождать тебя.

— Прекрасная мысль, — улыбнулась Марта. — Я сама думала: что с тобой такое?

— У тебя какие-то дела во второй половине дня? Потому что, знаешь, я бы не хотел тебе мешать, мы же не договаривались.

— Что ты, — возразила Марта. — Я рада, что ты пришёл. Останешься у нас на ужин, ладно?

— Хорошо! — обрадовался Зенон. — Мне казалось, что ты сегодня будешь занята.

— Почему это пришло тебе в голову?

— Сам не знаю. Так мне показалось.

— Что-то не всё в порядке с твоими предчувствиями, Зен. Плохо работают. Я рада, что ты пришёл. Проведём вечер вместе, хорошо? Собственно, я тебя ждала.

— Правда? — облегчённо вздохнул Зенон. — Не знаю, почему мне так казалось. Знаешь, столько дел в клубе, в секции, в Академии. Но теперь всё в порядке, я не поеду в Беляны. Чудесно!