На горькие раздумья об одиночестве Ивана Петровича в на учной среде наводит ответ президента АН СССР А. П. Карпин ского председателю СНК В. М. Молотову, который переслал ему один из павловских протестов против репрессий в Ленинграде после убийства С. М. Кирова и требовал дать оценку этому пись му. «Я высоко ценю научные заслуги моего коллеги, — отвечал Карпинский Молотову, — уважаю его независимый характер и способность создавать как для работы его Института, так и для его личной исключительно благоприятные условия; я всегда сожалел, что он не принимает участия в общей академической жизни. Письмо акад. И. П. Павлова меня глубоко огорчило не потому, что, будучи таким же плохим политиком, как я, если не хуже, он возражает против мероприятий Правительства… Я неоднократно хотел просить у Вас свидания, чтобы побеседовать с Вами как о делах Академии, так и по ряду общих вопросов жизни нашей страны, ибо, мне думается, почему не выслушать иногда мнение хотя и недостаточно компетентного, но исключи тельно и искренно благожелательного лица. Вот этой благоже лательности я не нахожу в письме моего коллеги И. П. Павло ва, отделяющего себя и свою родину от нашей общей страны и нашего общего дела, и это именно то, что меня глубоко опечали ло» [28].
Весьма характерно, что Молотов переслал Карпинскому пав ловское письмо, содержащее упреки правительству не в «пере кореживании», как Иван Петрович выражался, отечественной науки, а в терроре и «безудержном своеволии власти». Именно такие протесты досаждали властям более всего. Иван Петрович без конца обращался в Совнарком с требованиями об освобожде нии изпод ареста знакомых ему людей (от академика Д. Н. Пря нишникова до уборщицы институтского вивария А. И. Барха товой), о необходимости прекращения репрессий и террора в стране, а также гонений на Церковь. «Привязанный к своей Ро дине, — писал он в СНК 20.08. 1930 г., — считаю моим долгом обратить внимание Правительства на следующее. Беспрерывные и бесчисленные аресты делают нашу жизнь совершенно исклю чительной. Я не знаю цели их (есть ли это безмерно усердное искание врагов режима, или метод устрашения, или еще что нибудь), но не подлежит сомнению, что в подавляющем числе случаев для ареста нет ни малейшего основания, т.е. виновнос ти в действительности. А жизненные последствия факта поваль ного арестования совершенно очевидны. Жизнь каждого делается вполне случайной, нисколько не рассчитываемой. А с этим неизбежно исчезает жизненная энергия, интерес к жизни. В видах ли это нормального государства?» [29].
Не менее жестким предостережением воспринимается обра щение в СНК 21 декабря 1934 г.: «Мы жили и живем под нео слабевающим режимом террора и насилия… Но надо помнить, что человеку, происшедшему из зверя, легко падать, но трудно подниматься. Тем, которые злобно приговаривают к смерти мас сы себе подобных и с удовлетворением приводят это в исполнение, как и тем, насильственно приучаемым участвовать в этом, едва ли возможно остаться существами, чувствующими и дума Эволюция политических взглядов И. П. Павлова 667 ющими человечно. И с другой стороны. Тем, которые превраще ны в забитых животных, едва ли возможно сделаться существа ми с чувством собственного человеческого достоинства» [1]. Письмо достигло адресата, поскольку есть ответ на него Моло това.
В архиве сохранился вариант этого письма, содержащий та кие слова: «Это, бесспорно, скверная людская практика. Люди порядочные в этой школе делаются позорными рабами… С раба ми, конечно, ничего хорошего не сделать, а рабский дух, осно вательно натренированный, скоро потом не выгонишь» [22].
На торжественном заседании, посвященном 100летию со дня рождения Ивана Михайловича Сеченова, 26 декабря 1929 г. Павлов обратился к портрету покойного юбиляра со словами: «О, суровый и благородный товарищ! Как бы ты страдал, если бы еще оставался среди нас! Мы живем под господством жестокого прин ципа: государство, власть — все, личность обывателя — ничто. Жизнь, свобода, достоинство, убеждения, верования, привычки, возможность учиться, средства к жизни, пища, жилище, одеж да — все это в руках государства. А у обывателя только беспре кословное повиновение. Естественно, господа, что все обыватель ство превращается в трепещущую массу, из которой — и то не часто — доносятся вопли: “Я потерял или потеряла чувство соб ственного достоинства, мне стыдно самого или самой себя!” На таком фундаменте, господа, не только нельзя построить культур ное государство, но на нем не могло бы держаться долго какое бы то ни было государство.
Без Иванов Михайловичей, с их чувством достоинства и дол га, всякое государство обречено на гибель из внутри, несмотря ни на какие Днепрострои и Волховстрои. Потому что государство должно состоять не из машин, не из пчел и муравьев, а из пред ставителей высшего вида животного царства…» [30].
Затем он сконфузил аудиторию, перейдя от этих слов без па узы к предложению всем встать, чтобы почтить память Сечено ва. Все ужасно боялись встать, но не встать было нельзя. Все встали, нервно оглядываясь, многие коммунисты демонстратив но вышли из зала.
Иван Петрович осуждал советское правительство и коммуни стическую партию за пренебрежительное отношение к челове ку, особенно к русской интеллигенции. Даже наиболее гуманные представители правящей партии — Н. И. Бухарин, например, отводили русскому народу в мировой истории роль навоза, кото рым должны быть удобрены всходы прогресса человеческой цивилизации. В нигилистическом экстазе даже такое сравнение казалось правителям слишком лестным для подвластных им лю дей. Люди были для них просто мусором или, того хуже, — пла стилином, из которого можно лепить все, что угодно.
17 октября 1928 г. Павлов направил официальный запрос правительству, намерено ли оно советоваться с образованными людьми, осуществляя коренную перестройку всей жизни россий ского общества. «В каком резком противоречии при нашей рес публике, — писал он в этом запросе, — стоит прилагательное “советская”, не в его официальном, а в общеупотребительном смысле! Образованные люди превращены в безмолвных зрителей и исполнителей. Они видят, как беспощадно и большею частию неудачно перекраивается вся жизнь до дна, как громоздится ошибка на ошибке, но они должны молчать и делать только то, что приказано… Можно без преувеличения сказать, что прежняя интеллигенция частию истребляется, частию и развращает ся» [31].
Вероятно, многие представители правящей партии рады были бы пренебречь и Павловым с его всемирной известностью, и на учным престижем России, но ленинская охранная грамота не только надежно защищала, но и позволяла ему требовать от пра вительства того, чего почти никому в стране даже просить не позволялось. Приведу только два характерных примера.
В 1933 г. в одну из павловских лабораторий прибыл профес сор из Секции научных работников, чтобы уведомить Павлова о предстоящей там «чистке антисоветских элементов». Иван Пет рович вышвырнул его, схватив за шиворот и дав пинка, из лабо ратории с криком: «Вон отсюда, подонок!» Секция была возму щена оскорблением, нанесенным их сотоварищу, и направила делегацию к С. М. Кирову с требованием о наказании Павлова, на что глава ленинградской партийной организации ответил ла конично: «Ничем не могу вам помочь».
Далеко не все сотрудники восторгались таким поступком сво его шефа. Одни опасались за его судьбу, а заодно и за свою, дру гие считали его поведение неинтеллигентным, третьи пытались оправдывать рукоприкладство и ругань холерическим темпера ментом (сложилась даже легенда о скверном характере Павло ва). Мне кажется, что Иван Петрович вел себя так вполне осоз нанно и хладнокровно. Он лучше других понимал, что профессор явился к нему с предупреждением не из добрых побуждений, а с целью зондажа — тем, кто его послал, нужно было разведать реакцию Павлова на возможную «чистку». Интеллигентно разъяснять свою позицию было бессмысленно — тогда бы чист ка состоялась. Только выражение абсолютной бескомпромиссно Эволюция политических взглядов И. П. Павлова 669 сти, дикой непосредственности, почти юродства, вполне есте ственных для честного, но неискушенного в интригах человека, могло пресечь задуманную акцию. Не зря друзья и знакомые находили у Ивана Петровича артистический дар. Сыграв на ле генде о своем чудачестве, которую сам срежиссировал и подкреп лял многими поступками, он добился своего и на этот раз. И это была «мудрость чудака».