— Отчего ты плачешь, Клер? Чего хо­чешь? Чем я могу помочь?

Моя грусть увеличивает вашу доброжелательность ко мне, потому что вы доб­ры: вы плачете, когда я плачу. Знайте же. что я страдаю от того, что вспоминаю о Грегори Умбрийском. Я никогда его боль­ше не увижу. А я люблю его. Мне хотелось бы стать его женой.

—                  Почему же ты обманула меня, Клер, когда за пиршественным столом сказала, что никого не любишь?! — воскликнул Лек, отдернув свою руку, которой он креп­ко сжимал руку девушки.

—                  Тогда я еще не была окончательно уве­рена в своих чувствах, — ответила Клер. — А теперь самое мое заветное желание — чтобы он попросил меня в жены. Но он не предложит мне руки и сердца, потому что я не знаю, где он, а он не знает, где меня ис­кать. Вот поэтому я и плачу.

Король глуммов в короне, сверкающей драгоценностями, удалился, не произнеся ни единого слова, и его мантия потянулась за ним, словно пурпурный поток.

Король Лек не обнаружил своей слабости перед девушкой. Бесцельно брел он подзем­ными переходами не одну милю, не заме­чая почтительных поклонов подданных. Но, оставшись один, он сел на землю, об­хватил колени руками и предался горести.

Она любит! И она любит не меня! — по­вторял он себе, ревнуя Клер. — А ведь я король! Я полон мудрости. Я владею сокро­вищами и чудесными тайнами. Я — луч­ший из глуммов, а глуммы лучше людей! И она меня не любит, а любит юношу, кото­рому совершенно недоступна мудрость глуммов, а может быть, недоступна и ника­кая мудрость. Ясно, что Клер не питает никакого уважения к добродетелям и со­вершенно неразумна. Мне следовало бы смеяться над ее безрассудством. Но я люб­лю ее, и ничто на свете мне не мило, пото­му что она меня не любит!»

Долгие дни скитался король Лек один- одинешенек по самым диким ущельям гор, перебирая в уме разные грустные, а порой и недобрые мысли. Он размышлял — не по­пытаться ли ему сломить Клер? Отчего бы ему не заключить девушку в тюрьму и под­вергнуть пытке голодом, чтобы заставить ее стать его женой?

Но едва только эта мысль зародилась, он тут же отогнал ее и стал мечтать о том, как он пойдет к Клер и бросится к ее ногам. Но и этот вариант его не устраивал. Так он и не придумал, что ему делать.

И тогда гнев короля обратился на принца Грегори. Ему страстно захотелось, чтобы этого юношу унес далеко-далеко какой-нибудь волшебник или, по крайней мере, чтобы Грегори пренебрег любовью Клер, если ему когда-нибудь доведется узнать о ней.

«Хотя я и не стар, — говорил себе король глуммов, — но я живу уже очень долго. Мне не раз приходилось страдать. Но все мои страдания, как бы глубоки они не были, никогда не оставляли во мне такого чувства горечи, какое я испытываю теперь. Сочувст­вие или жалость придавали моим чувствам дивную кротость. Сейчас же скорбь моя от­равлена едкой желчью. Она отравлена ядом злого желания. Душа моя иссохла, и очи ис­ходят жгучими слезами.»

Опасаясь, что эти ревнивые размышле­ния сделают его несправедливым и злым, король избегал встречи с молодой девуш­кой. Он боялся, что в порыве страсти заго­ворит с Клер языком человека слабого и неистового.

Однажды, когда мысль о любви Клер и Грегори терзала его сильнее обычного, ко­роль решил посоветоваться с Нутом, самым мудрым из глуммов. Нут жил на дне глубо­чайшего колодца.

Этот колодец был замечателен тем, что в нем всегда было ровное и мягкое тепло. Там не было темно, потому что два малень­ких светила — бледное солнце и красная луна — освещали, чередуясь, все его зако­улки. Спустившись в колодец, Лек застал мудреца в его алхимической лаборатории.

У Нута было доброе лицо кроткого старичка, а на своем колпачке он носил богородицыну травку. Он был чист сердцем и простодушен, как и все глуммы.

—                  Я пришел к тебе, мудрейший Нут, потому что тебе известны многие вещи, - сказал король, обнимая его. — Мне нужен твой совет.

—                  Я мог бы знать множество разных ве­щей, ваше величество, — ответил Нут, — и в то же время оставаться глупцом. Но мне известен способ постичь некоторые из тех бесчисленных фактов, которые мне неведо­мы. Вот поэтому я справедливо пользуюсь славой мудреца.

— Не знаешь ли ты, где в настоящее вре­мя находится некий юноша по имени Гре­гори? — спросил король.

—                  Не знаю и никогда в жизни не стре­мился узнать, — ответил мудрец. — По­скольку люди глупы, невежественны и злы, меня мало интересует, что они думают и что делают. Храбрость мужчин, красота женщин и невинность детей — вот и все, что есть достойного у этой высокомерной и ничтожной породы. Без этих качеств все человечество в целом было бы просто жалко и смешно.

Целиком с тобой согласен, — кивнул король. — Но именно сейчас мой покой нарушен некоторыми из этих человеческих

качеств.

—                  Чтобы ЖИТЬ, ЛЮДИ ДОЛЖНЫ трудиться, как глуммы, но они восстают против этого божественного закона, — вздохнул мудрец. Они не только не находят счастья в труде, как мы, но и предпочитают воевать вместо того, чтобы работать. Им больше нравится убивать друг друга, чех помогать один дру­гому.

—                  Но будем справедливыми, — прервал король, — и признаем, что краткость жизни людей — главная причина их невежест­ва и свирепости.

—                  Верно. — согласился мудрец. — Люди живут так недолго, что не успевают научиться жить. Народ глуммов, обитающий под землей, лучше и счастливее их. Если мы и не бессмертны, то каждый из нас существует столько же времени, сколько су­ществует земля, которая дает нам приют в своих недрах и согревает своим животвор­ным теплом. А на долю людей, которые рождаются на жесткой земной коре, доста­ется только ее дыхание: то обжигающее, то леденящее, и оно несет в себе смерть вмес­те с жизнью.

И все-таки люди довольны средой сво­его обитания! — с горечью произнес Лек.

—                  Я тоже заметил, что люди обладают одной добродетелью, которая делает душу некоторых из них более прекрасной, чем души глуммов. Эта добродетель — чувство жалости. А познается оно в страданиях.

—                  Чувство жалости? — удивленно пере­спросил король.

—                  Глуммам это чувство мало знакомо, — пояснил Нут. — Мы мудрее людей, и у нас меньше горестей. Поэтому глуммы выхо­дят иногда из своих глубоких пещер на не­милостивую кору земную и живут рядом с людьми, чтобы любить и страдать заодно с ними, и, таким образом, познать чувтсво жалости, которое освежает душу, как не­бесная роса. Сохранились древние преда­ния о некоторых из таких глуммов. Такова правда о людях, ваше величество. Но ведь вы спрашивали меня о судьбе лишь одного из них?

—                  Да, о Грегори Умбрийском, — повто­рил Лек.

Старый глумм стал смотреть в одно из зрительных стекол, которых было множе­ство в комнате. Глуммы не имели книг, а те, которые к ним попадали случайно от людей, служили игрушками. Чтобы чему-нибудь научиться, глуммы не читали, как люди — глуммы смотрели в зрительное стекло и видели предмет, который их инте­ресовал. Однако трудность заключалось в том, чтобы выбрать подходящее стекло и уметь с ним обращаться. Некоторые стекла были сделаны из хрусталя, другие — из то­паза и опала.

Но те, которые представляли собой большой отполированный алмаз, обладали наи­большим могуществом. При их помощи можно было видеть самые отдаленные предметы.

У глуммов имелись также лупы из незна­комой людям прозрачной породы. С их по­мощью они могли проникать взором сквозь стены и скалы, словно те были из стекла. Другие лупы обладали способностью точь-в-точь, как зеркало, отражать все, что уно­сило в своем быстром течении время.

Глуммы умели вызывать в свои пещеры из бесконечной глубины эфира свет давнего прошлого со всеми формами и красками минувших дней. Они созерцали прошедшее в тех потоках света, которые, раздробив­шись некогда о тела людей и животных, растения и камни, снова воссоединялись через многие тысячелетия в бездонном эфире.