Капитализм, если вдуматься, это ловушка для простаков!
Для чего покупать один, два, четыре «роллса» (а я могу купить двадцать, Дик, но расскажу тебе позже, как заработала свое состояние), когда во времена социализма — добрые времена! — он был в моем распоряжении бесплатно? Для чего нужно десять вертолетов, когда раньше у меня был вертолет мэра?
Платить — это прогресс или отсталость? Какой девиз капитализма? Каждому в зависимости от его кошелька! Разве с этической точки зрения это не напоминает социалистический тезис: мне по моим потребностям?
В моем замке пятнадцать комнат, но разве я могу спать больше, чем в одной? Разве мне нужно больше одной кровати? Больше одной подушки под голову? Я скучаю по своей пятикомнатной квартире в мэрии, по двум комнаткам в моем частном отеле на площади Сент-Катрин, за которые я расплачивалась всего лишь ночными услугами, оказываемыми ЖДД два раза в неделю… Бедный старик не так давно умер от рака (однако он курил только легкие «Мальборо»). Папа тоже умер от рака — как и мама, и отчим. Но не потому, что они не обращались в исследовательские ассоциации, борющиеся против рака, просто те ничего у них не нашли.
Да, у меня есть Гик, да, у меня есть Нунк (два гаденыша), зато у меня больше нет Глуглу, которая обладала тем преимуществом, что отправляла свои естественные надобности прямо в аквариум. Ей больше не нужен аквариум — она умерла. Но не от рака. Я ее утопила, хоть и не собиралась этого делать, честно говоря. Глядя, как она вертится туда-сюда, я сказала: «Так больше не может продолжаться» и выбросила ее в Сену, крикнув напоследок: «Давай, рискуй! Стань self-made-fish![45]. Живи своей жизнью!» К несчастью, она была не из расы акул и не умела плавать.
СС тоже умер во время одного из сеансов нео-кантовского наказания, на который я согласилась из милости. Однако этот легавый писака переоценил свой возраст!
Все уходят, всё отправляется к черту. Всё не так, как было когда-то. Ничто больше не может устоять. Даже Берлинская стена… Даже занятия современным искусством! Это какой-то сплошной обвал. Вы только подумайте, что на одном из аукционов Друо за комплект из четырех моих белых монохромов не захотели дать даже ста пятидесяти пяти франков! Мир полностью изменился. Прошлое всё перечеркнуто. У нас было всё. Теперь мы — никто.
Деньги, грязные деньги властвуют в каждом уголке огромного шестиугольника под названием Франция, в каждом закоулке бесконечного многоугольника, называемого Европой: всё теперь покупается, всё продается, всё оплачивается. Даже у Диора, даже у Нины Риччи, даже у Кастеля и даже в «Крийоне». Везде нужен пропуск, синие карточки, зеленые бумажки, чеки.
Даже в «Мамунии»!
Деньги не стоят того, чего мне это стоит, учитывая, что мои деньги мне ничего не стоят. Я ненавижу сам жест — платить! Вытаскивать из своей сумки «Балмэн» портмоне «Герпес», а из портмоне «Герпес» — бумажник с кредитными карточками «Ревиллон»! Это ужасно! Однажды, чтобы послушать массы, я натянула свою майку от Гуччи, кроссовки от Черучи, вскочила на один из своих «Харлей Дэвидсон» 350, синий (я теперь передвигаюсь только на мотоцикле. Для чего нужен «роллс», для чего нужны четыре колеса, если можно прекрасно ездить на двух?), и поехала в Париж (мой замок находится возле Шеверни, в восьмидесяти километрах от столицы), чтобы совершить небольшую экскурсию в метро.
Если кто и остался верен своим идеалам после крушения социализма, то это бомжи! Им платили ДО ТОГО, им платят ПОСЛЕ ТОГО. Однако они немного уменьшили ставку, так как их развелось слишком много. Еще лет десять назад на маршруте «Мэри-д'Иври/Бобиньи» с вас содрали бы 200 франков, а теперь им достаточно и пяти. В сорок раз меньше. Даже в пятьдесят, если учитывать галопирующую инфляцию! Вот жестокий закон отвратительной капиталистической конкуренции! И все потому, что к уже многочисленным аборигенам, жертвам крушения французского социализма, добавились многочисленные иммигранты, жертвы крушения восточного социализма. На станции Франклина Рузвельта, посреди стаи красивых блондинок с миндалевидными глазами, в норковых, изъеденных молью шапках, свидетельствующих о былом величии их статуса служащих в мэрии Москвы или покойного Ленинграда (назван по имени того, кто хотел сделать все писсуары из золота), я обнаружила двух несчастных, когда-то работавших в мэрии Незнаюкакогогорода, в поношенных шмотках от Аззедины Алайя. Это были Баб* и Бижу*, такие же старые, как и я (32!), но еще более потасканные. Вызывающий макияж, потертые сверхкороткие кожаные юбки, сетчатые чулки все в затяжках, стоптанные туфли на высоких каблуках, на которых они еле передвигались. Две отщепенки: вот оно, настоящее лицо «демократического» капитализма, которым одурачили простофиль с Востока, имевших дачи на Черном море, белужью икру, водку, балалайки и теперь потерявших всё. Лицо «настоящего капитализма» — это лицо двух униженных, потрепанных, продажных девиц!
Они пристали ко мне как банный лист. «Эй, Лю, у тебя не найдется ста франков или пропуска в ресторан?» О, какими красивыми и свежими вы были когда-то во времена нашего расцвета! Но это время безвозвратно кануло в Лету. Все постарели, я обогатилась. Вот новый удобный случай развенчать оболванивающую капиталистическую пропаганду: «Time is money»[46]. Время не покупается. Ему нет эквивалента. Если бы это было не так, я была бы все еще юной, а вы все равно не стали бы богатыми!
Втроем усевшись на мой «Харлей Дэвидсон», мы поехали в МакДональдс на Севастопольский бульвар. Возможно, мне следовало повести их к «Ледуайену» или в другой марокканский ресторан? Но разве кусок хлеба это не кусок хлеба? А стакан колы не стакан колы? Этого вполне достаточно, чтобы накормить человека!
И все же я вынуждена признать, что сегодняшние бигмаки это не те бигмаки, что были раньше! У них теперь совсем другой вкус, как и у чизбургеров, гамбургеров и прочего. Их качество стало намного хуже, так как отныне все в мире гонятся только за прибылью. Везде экономия!
Поскольку бигмаки оказались отвратительными, я решила отвезти своих бывших соратниц в другое место.
Я остановила свой выбор на «Ритц-Софитель» («Софитель» действительно выкупил «Ритц»), где бигмаки оказались не на много лучше. Вот в чем ужас нового капитализма (не путать с капитализмом XIX века): для чего стремиться жить на скромную ногу, если получаешь то же, что и за огромные деньги!
Есть ли в этом отрицательные моменты?
Какую страну ни возьми, в какое заведение ни зайди, везде бигмаки практически одинаковы. Для чего жить в муниципальной квартире, если по телевизору будешь смотреть те же программы, что и в «Крийоне», и в «Мамунии»? Для чего путешествовать, если и бедные, и богатые летают одними и теми же самолетами? И от Мексики до Куала Лумпур останавливаются в одних и тех же «Софителях»? Если настоящий социализм — это писсуары из золота, то тогда, может, «Ритц» должен быть везде и доступен всем? То есть каждому по «Софителю»? Получается, что такой капитализм, как в нашей стране, является чистейшей насмешкой над воплощением ленинских идей!
Я поделилась своими глубокими философскими рассуждениями с Баб* и Бижу*, когда мы сидели в баре ресторана «Ритц» за столиком справа от рояля. Через большое окно я созерцала разочарованным взглядом святого Сидуана Аполлинера (автор «Моста Мирабо», V век Византийской империи) сад в античном стиле, со скошенными римскими колоннами, гипсовыми Помонами и полиэтиленовыми Венерами, украшенными пластиковым плющом. Мои две проклятьем заклейменные соратницы Баб* и Бижу*, изголодавшись, как каторжницы, меня совершенно не слушали. Голодное брюхо к учению глухо. Они быстро прикончили этот скудный обед.
Я заказала по новой коку. Гонтран, метрдотель, служивший здесь еще десять лет назад, в старые добрые времена, подошел к нам. На нем больше не было красивой черной ливреи. Теперь его заставляли носить небольшой белый бумажный колпак и красную униформу.