Графиня растерялась, не зная, как реагировать на нестандартное поведение, не соотносящееся с правилами этикета. Антон Иванович, считая себя более опытным в вопросах приличия, попытался привлечь мое внимание и исправить оплошность, но я не пожелал его понять.

— Я думала, вы осмотрите его сиятельство, — после долгой паузы, сказала хозяйка.

— Мы, собственно, здесь проездом, и я не намеревался заниматься медицинской практикой…

Очередная задержка в пути была совершенно ни к чему, и мне не удалось скрыть недовольство от перспективы стать личным врачом губернатора.

Опять всю компанию парализовало. Губернаторша, не привыкшая к такому отношению к своей особе, ничего не могла понять, но отпустить меня с миром теперь ей было совершенно невозможно. Она боялась потерять лицо перед своим окружением. Поэтому вышло так, что плохо сдержанными эмоциями и непродуманным поведением я добился противоположного искомому результата.

Графиня сверкнула глазами, собираясь вспылить и поставить меня на место, но забота о здоровье мужа возобладала, и она добродушно попросила:

— Доктор, я понимаю, что вы спешите, о том пишет Аннет, однако из человеколюбия! Мой муж так страдает! — вполне человеческим голосом сказала губернаторша.

— Что с ним? — спросил я, пытаясь любезно улыбнуться.

— У него жуткие боли в области… — она надолго задумалась, подбирая деликатное слово, но, так и не подобрав, добавила: — Он вам сам скажет где.

— Ну, что ж, извольте, — вынуждено согласился я. — Попытаюсь ему помочь в меру своих возможностей.

Графиня просияла и, резво соскочив со своего трона, очень довольная, что смогла настоять на своем, повела меня в спальню мужа.

Губернатор лежал в полутемной комнате, обложенный подушками. Я уже привык к ночным рубашкам и колпакам, потому вид генерала меня не удивил. В комнате кроме больного находился высокий, красивый блондин лет сорока, как я догадался, врач.

Графиня представила меня губернатору и доктору. Последнего звали Карлом Людвиговичем Вульфом. К моему приходу он отнесся довольно спокойно. Мы с ним раскланялись, и Вульф, отойдя в угол комнаты, уселся в кресло. Я подошел к постели губернатора и спросил, на что он жалуется.

— На жопу, голубчик, — с солдатской прямотой, ответил страдальческим голосом граф, крупный человек лет шестидесяти, с большим носом и седыми растрепанными бакенбардами. — Ноет внутрях, сил нет терпеть. Как будто татарская стрела там засела. Веришь, от ран так не страдал. Который день спать не могу.

Я подумал, что у старика, скорее всего, воспаление седалищного нерва, страшной болезни во времена, когда не было обезболивающих лекарств.

Осмотр дорсальной части губернатора ничего не дал, никаких видимых патологий внешне заметно не было. Я напрягся, вспоминая, где проходит этот заклятый нерв.

— У вас болит здесь? — ткнул я пальцем в нужную точку на генеральской заднице.

Больной охнул и выругался. Судя по всему, мое предположение было верным.

— Доктор, — обратился я к Вульфу, — давайте составим консилиум.

Мы отошли в дальний угол просторной спальни.

— Как вы думаете, что у него? — спросил я.

Врач сделал неопределенный жест.

— Трудно сказать… Причин может быть несколько, я предполагаю…

Вульф начал сыпать терминами, произнося латинские слова на немецкий лад, так что я почти ничего не понял.

— И чем вы его лечите? — спросил я, когда он, наконец, замолчал.

— Водолечение, клистиры, укрепляющие настойки. — По огорченному голосу было видно, что Карл Людвигович искренне хочет помочь больному, но не знает, как и чем. Никакой уязвленности от приглашения другого врача у него не было.

— По-моему у губернатора воспаление седалищного нерва. Невзначай отмените водолечение и клистиры и назначьте вместо них согревающий компресс. Я экстрасенс, — со значением сказал я, — и, думаю, мне удастся ему помочь.

Естественно, ни о каких экстрасенсах Вульф слыхом не слыхивал, но уважение почувствовал. Мы еще немного поговорили об общем самочувствии генерала и вернулись к постели больного. Графиня ободряла мужа, с надеждой поглядывая на нас.

— Вам придется лечь на живот и поднять рубаху, — сказал я графу, — а вас, сударыня, прошу удалиться.

Генерал, кряхтя, лег на спину, а графиня безропотно вышла из спальни.

Я начал водить руками над задницей губернатора, выбирая самое болезненное место. Я так уверовал в свои лекарские способности, что начал безошибочно находить больные места по каким-то своим необъяснимым ощущениям. Отыскав очаг боли, я сосредотачивался на нем и напряженьем рук пытался передавать телу больного некую установку (как говаривал небезызвестный Кашпировский) к выздоровлению.

Губернатор сначала лежал спокойно, потом начал ерзать и кряхтеть.

— Вас что-нибудь беспокоит? — поинтересовался я.

— Не пойму, но вроде как печь изнутри начало.

— Если будет неприятно, говорите, — попросил я и чуть отвел ладонь от тела.

Доктор Вульф наблюдал за моими пассами над генеральской задницей с совершенно серьезной миной на лице.

Минут через пятнадцать манипуляций у меня занемели мышцы рук. Губернатор же лежал спокойно, больше никак не реагируя на «лечение».

— Он спит, — шепотом сказала графиня, без разрешения вернувшаяся в спальню.

Я убрал руки и расслабился. С лица генерала исчезло страдальческое выражение, он действительно крепко спал. Я сделал предостерегающий знак, и мы тихонько вышли из комнаты.

— Как он настрадался! — произнесла генеральша с искренним сочувствием к мужу.

Мы вернулись в гостиную. Там нас ждала довольно живописная картина, Антон Иванович очаровывал фрейлин. Я еще никогда не видел его таким оживленным и комильфо. При нашем появлении общий смех смолк, и фрейлины виновато уставились на губернаторшу. Однако довольное лицо хозяйки успокоило милое собрание, и посыпались вопросы о здоровье графа.

— Заснул! — кратко сообщила генеральша. Дамы застыли в благоговейном восторге.

За всё время моего пребывания в восемнадцатом веке, я впервые попал в светское женское общество. Дамы, разодетые в пух и прах, с набеленными лицами и бледными щеками, были прелестны, томны и романтичны. В каждой из них угадывалась «бедная Лиза», даже если по годам они годились в матери модной героини повести Карамзина.

Мне, человеку новому и непривычному, картинные, изящные позы, томные взоры, закатывающиеся от восторга по любому поводу глазки и кокетливо отставленные «на отлет» пальчики казались смешными и нелепыми. Однако и предок, и доктор Вульф принимали такую кокетливость всерьез и были в полном восторге от женских чар и обаяния.

Мало того, Антон Иванович успел запасть на одну из барышень, миловидную шатенку со вздернутым носиком и ямочками на щеках. Причем, как мне показалось, его повышенное внимание к девице не осталось незамеченным и неоцененным.

Когда кончились бурные восторги по поводу улучшения состояния здоровья губернатора, разговор принял светский характер, и предок, наконец, смог блеснуть знанием высшего света и запоздалыми (он два месяца прожил в деревне) петербургскими новостями.

Похоже, что графиня простила мне былую фамильярность, как родственнику особы, близкой к императору, (так получалось по рассказам Антона Ивановича) и просила нас остаться на ужин. Я, к кому, собственно, было обращено приглашение, не успел открыть рта, как предок перехватил инициативу и с воодушевлением принял предложение. При этом он вполне откровенно бросал нарочито выразительные взгляды на упомянутую ранее шатенку.

Я с интересом наблюдал, как начинается старозаветный роман, и успел заметить, как вспыхнуло милое девичье личико, нежная улыбка скользнула по губам, и скромно потупились блестящие глазки.

Юную чаровницу звали Анна Семеновна Чичерина. Она, как я вскоре узнал, была сиротой и бедным осколком довольно известного дворянского рода. После смерти обоих родителей Аннет жила под опекой своей тетки, сестры отца, губернаторши Марьи Ивановны. Род их проявил себя при правлении Екатерины.