Пуэнтю был типичный южанин: с оливковой кожей, орлиным взглядом, горбоносый, белозубый. Росту он был чуть выше среднего, сутулый из-за привычки носить тяжести, и ноги у него были колесом. Они искривились под давлением чудовищных грузов, которые он перетаскивал за день, но при всем том он обладал необыкновенной силой и ловкостью: он перебрасывал через Лулльские ворота ядро сорока восьми фунтовой пушки, как дети мячик; он докидывал камень с одного берега Роны на другой, то есть на более чем две сотни шагов; наконец, убегая, он метал нож с такой силой и точностью, что эта новая парфянская стрела со свистом пролетала пятнадцать шагов, вонзаясь в ствол дерева толщиной в бедро на глубину в два пальца. Прибавьте к этому неменьшую ловкость в обращении с ружьем, пистолетом и дубинкой, врожденный живой и бойкий ум, глубокую ненависть к республиканцам, зародившуюся в нем у подножия эшафота, на котором были казнены его отец и мать, и вы получите представление об этом ужасном главаре авиньонских убийц, под началом у коего в качестве помощников состояли ткач Фаржес, крючник Рокфор, хлебопек Надо и старьевщик Маньян.
Итак, Авиньон всецело подчинился этой горстке людей, творивших бесчинства, коих не хотели, не смели или не могли пресечь гражданские и военные власти; тем временем стало известно, что маршала Брюна, находившегося в Люке с войском в шесть тысяч человек, отзывают в Париж, где ему предстоит отчитаться в своих действиях перед новым правительством.
Зная, до какой степени дошел накал страстей на Юге, и догадываясь о подстерегающих его по дороге опасностях, маршал испросил дозволения вернуться морским путем, но ему в этой просьбе было отказано, и его светлость герцог де Ривьер, губернатор Марселя, выдал ему охранный лист. Убийцы взревели от радости, когда узнали, что республиканец образца восемьдесят девятого года, позже ставший маршалом узурпатора, проедет через Авиньон. Тут же поползли зловещие слухи, опережавшие маршала, как вестники смерти, Снова и снова повторяли низкую клевету, уже сотни раз опровергнутую, что Брюн, который на самом деле только 5 сентября 1792 года прибыл в Париж, второго, то есть за три дня до своего прибытия, носил на острие пики голову принцессы де Ламбаль. Вскоре разнеслась молва, что маршала чуть было не убили в Эксе: в самом деле, он спасся лишь благодаря быстроте своих лошадей. Пуэнтю, Фаржес и Рокфор поклялись, что в Авиньоне будет иначе.
Маршал следовал таким маршрутом, что в Лион он мог попасть лишь двумя путями: ему нужно было либо проехать через Авиньон, либо обогнуть город, свернув за два лье до него с дороги, ведущей на Пуэнте, на проселок. Убийцы предвидели эту возможность; 2 августа, в день, когда ожидали маршала, Пуэнтю, Маньян и Надо в сопровождении четырех верных людей в шесть утра сели в одноколку, миновали мост через Рону и устроили засаду у дороги, ведущей в Пуэнте.
Доехав до распутья, маршал, предупрежденный о враждебных намерениях авиньонцев, решил свернуть на лежавшую перед ним проселочную дорогу, на которой его поджидал Пуэнтю со своими людьми; но почтарь упорно отказывался подчиниться желанию Брюна, говоря, что почтовая станция находится в Авиньоне, а не в Пуэнте и не в Сорге. Тогда один из адъютантов маршала попытался заставить его свернуть, угрожая ему пистолетом, но маршал не пожелал допустить насилия и распорядился держать путь через Авиньон.
В девять утра маршал въехал в город и остановился в гостинице «Пале-Рояль» при почтовой станции. Покуда меняли лошадей и отмечали подорожные и охранный лист у Лулльских ворот, маршал вышел из кареты, чтобы подкрепиться бульоном. Не прошло и пяти минут, как у дверей собралась толпа. Хозяин гостиницы г-н Мулен, приметив угрюмые и угрожающие лица собравшихся, немедля вышел к маршалу и посоветовал ему, не дожидаясь, когда ему вернут бумаги, сразу же уезжать; он дал маршалу слово, что следом за ним отправит верхового, которых в двух-трех лье от города передаст ему подорожные его адъютантов и его охранный лист. Маршал вышел, убедился, что лошади уже готовы, и сел в карету под ропот черни, среди которой уже слышалось ужасное слово «Зау!» — провансальский боевой клич, выражающий в зависимости от того, как его произносят, любую угрозу и означающий, если его перевести: «Рвите, крушите, режьте, убивайте!»
Маршал выехал во весь опор, беспрепятственно миновал городские ворота, преследуемый угрозами и воем черни, которая тем не менее его не остановила. Он полагал уже, что оказался вне досягаемости для врагов, как вдруг, поравнявшись с Ронскими воротами, обнаружил около них кучу вооруженных ружьями людей, коими командовали Фаржес и Рокфор; эти люди прицелились; тогда маршал приказал почтарю поворачивать обратно; почтарь повиновался, и через пятьдесят шагов карета столкнулась с теми, кто преследовал ее от самой гостиницы; тут почтарь остановил лошадей. В считанные мгновения упряжь была перерезана; тогда маршал открыл дверцу, вышел из кареты вместе со своим лакеем и через Лулльские ворота вернулся назад в сопровождении второй кареты, где находились его адъютанты; он воротился в гостиницу «Пале-Рояль», которую отворили на стук, впустили маршала с его свитой, а затем сразу же вновь затворили.
Маршал спросил комнату, г-н Мулен дал ему первый номер, выходивший на площадь. Спустя десять минут площадь заполонила трехтысячная толпа; люди выковыривали из мостовой булыжники. Тем временем подъехала брошенная маршалом карета, которой правил почтарь, ухитрившийся наладить упряжь. Большие ворота, которые вели во двор, отперли вторично, но носильщик Берне и сам г-н Мулен, люди колоссальной силы, налегли на створки ворот и сумели их затворить, а затем ворота были немедля забаррикадированы. Адъютанты, еще сидевшие в карете, тут же вышли и хотели идти к маршалу, но г-н Мулен приказал носильщику Берне спрятать их в каретном сарае: Берне ухватил обоих за руку, потащил, невзирая на их сопротивление, и затолкал позади пустых бочек, а сверху забросал тряпьем, проговорив с пророческой торжественностью в голосе: «Если шевельнетесь — вы погибли». И адъютанты остались немы и недвижимы.
В это время г-н де Сен-Шаман, префект Авиньона прибывший в пять часов утра, выбежал во двор: толпа била окна и ломала небольшую дверцу, выходившую на улицу; на площади было полно народу; там раздавались призывы к убийству, перекрывавшие ужасный клич «Зау!», с каждым мигом становившийся все более угрожающим. Г-н Мулен увидел, что все погибнет, если не удастся продержаться до прихода солдат майора Ламбо, и велел Берне взять на себя тех, кто высаживал дверь, а сам занялся теми, кто пытался влезть в окна; и вот эти двое в едином порыве и с единым воодушевлением, одни против ревущей черни, попытались лишить ее кровавой пищи, которой она алкала.
Один ринулся к подъезду, другой в столовую; двери и окна были уже выломаны, и несколько человек ворвалось в дом. При виде Берне, чья сверхъестественная сила была им известна, они попятились; Берне воспользовался их колебаниями и захлопнул дверь. А г-н Мулен тем временем схватил свое двуствольное ружье, лежавшее на камине, прицелился в пятерых, проникших в столовую, и пригрозил, что откроет огонь, если они немедленно не выполнят его приказаний; четверо повиновались, пятый заупрямился; Мулен, оставшись с ним один на один, отложил ружье, ухватил своего противника в охапку, поднял его, как ребенка, и вышвырнул из окна; три недели спустя человек этот умер, но не от последствий падения, а от того, с какой силой смял его хозяин гостиницы.
Затем Мулен бросился к окну, чтобы его закрыть, но когда он нажимал на ставни, почувствовал, что кто-то ухватил его за голову и мощным нажатием клонит к левому плечу. В тот же миг оконное стекло разлетелось вдребезги и над правым его плечом вознеслось лезвие топора. Г-н де Сен-Шаман, бывший рядом с ним, увидел, как опускается оружие убийства, и отклонил в сторону не само лезвие, но цель, которую оно должно было поразить. Мулен ухватил топор за рукоятку и вырвал из рук, которые едва не нанесли ему удара, по счастью, его миновавшего; потом он все же запер окно, закрыл его внутренними ставнями и сразу же поспешил к маршалу.