Детская ручка потянула его за рукав, взволнованные глаза смотрели на него.

– Моя мама просит вас прийти в наш вигвам. Мой отец заболел.

Он не мог отвернуться от этих людей. Он был их единственной надеждой.

Он взял мальчика за руку и постарался улыбнуться.

– Показывай дорогу, сынок.

Анестезия повергла ее в густую тьму, и Пейдж пыталась прорваться сквозь коридоры времени в поисках Майлса. Он был где-то здесь, если бы только она могла найти его…

– Мадам доктор, сюда, вот сюда.

Настойчивый голос вел ее, и вот она уже в пещерах на берегу реки, и Мадлен держит на руках ребенка… но ребенок мертв… мертв… мертв…

– Пейдж, просыпайся! У тебя отличный сын, и он хочет встретиться с тобой. Просыпайся, Пейдж, твой ребенок здесь, замечательный большой мальчик.

Она заставила свои глаза сфокусироваться. Сэм стоял рядом с ней, все еще в зеленых врачебных перчатках. Маску с лица он сдвинул, и улыбка у него сияла от уха до уха.

– Он… – Горло у нее пересохло. – Мой ребенок дышит?

– Дышит?! Ты смеешься! Она начал орать раньше, чем его вынули. Говорю тебе, этот парень просто тяжеловес. Он весит девять фунтов и пятнадцать унций, абсолютно здоров и, как только освободился от детского места, потянулся куда надо, явно унаследовав мозги своей мамочки. Вы оба в полном порядке. Ты проснулась достаточно, чтобы встретиться с ним?

Пейдж кивнула, и Аннетт Эванс, которая ассистировала при родах, показала ей маленький сверток.

Пейдж смотрела на своего сына. Волосы у него были черные, как у нее, но она могла распознать в его личике черты Майлса: овал лица, разрез глаз, форму ушей.

Не спит ли она? Пейдж протянула к нему руку, ощущая в ней иглу от капельницы.

Это была реальность. Ее ребенок здесь, и он жив.

Майлс, у нас сын! Любимый мой, у нас сын!

Аннетт положила ребенка на руки Пейдж.

– Ты выглядишь совсем как твой папочка, – прошептала Пейдж, дотронувшись до маленького личика дрожащим пальцем.

Она коснулась губами его щечки, восхищаясь запахом и легкостью его кожи. Он был тепленький и ерзал, потом открыл глазки и снова закрыл их, заколотив ручками.

Ее сын. Сын Майлса. Он пискнул и потянулся ртом к ее груди, явно желая есть, и нянечка рассмеялась:

– Он уже голоден.

Грандиозность чувств, обрушившихся на Пейдж, заставила ее прикрыть глаза.

Она ощутила такую всепоглощающую любовь к своему ребенку, что даже испугалась остроты этого чувства.

Ничто не должно причинить ему вреда. Она должна уберечь его от любой беды. Ответственность за это целиком лежит на ней.

Она тосковала по Майлсу, ей до боли, как никогда раньше, хотелось, чтобы он увидел и подержал на руках этого прекрасного ребенка, которого они вместе зачали, но Пейдж вздрогнула, вспомнив свой недавний сон, пещеру, подумав о том, как близок был ее сын к тому, чтобы родиться в том примитивном мире. Дети там подвергались бесчисленным опасностям.

Как в ночном кошмаре увидела она детей, больных туберкулезом, дифтеритом, и вновь ощутила свою беспомощность, раздражение от отсутствия лекарств или возможностей лечить.

Она в уме подсчитала месяцы, и ее охватила тревога. Весной ему будет всего семь месяцев. Будет ли он достаточно здоровым, чтобы противостоять опасностям?

– Как его зовут? – До нее дошел голос Аннетт.

– Александр, – сказала Пейдж. – Александр Майлс Болдуин. По отцу.

– Ну что ж, молодой Алекс, – взяла его на руки Аннетт, – твоей мамочке надо немного отдохнуть, а потом она постарается покормить тебя.

Пейдж дотянулась и пожала руку Сэма.

– Спасибо, партнер, ты проделал большую работу.

Он покраснел и наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку.

– Не о чем говорить. Я приду посмотреть тебя чуть позже, как только тебя отвезут в твою палату. А теперь отдыхай.

Засыпая, она мысленно видела лицо своего сына.

Когда она проснулась, кругом были гвоздики и розы от Сэма и персонала больницы. Они принесли погремушки и мягкие игрушки для ребенка и то и дело забегали в палату с ахами и охами над Алексом.

Пейдж понимала, что они стараются восполнить тот факт, что в эти дни, проведенные ею в больнице, у нее не было других посетителей, и она была тронута и благодарна им за их внимание.

Не было обезумевших от любви дедушек и бабушек, склоняющихся над колыбелькой Алекса, не было мужа, поддерживающего ее при первых болезненных шагах после операции, не было друзей, которые тайно приносят в палату гамбургеры и жареный картофель.

Странность заключалась в том, что она все это замечала, но не придавала этому никакого значения – весь мир крутился теперь вокруг одного крошечного мальчика. За все годы ее работы акушером все дети, которых она принимала, не подготовили ее к тому, что она чувствовала по отношению к Алексу. То и дело она разворачивала пеленки и разглядывала каждый дюйм его тельца, вновь и вновь убеждаясь, что он в полном порядке.

Он был больше чем в порядке, – он являл собой образец здоровья. С первых же дней он в большом количестве поглощал ее молоко, спал в положенные часы и прибавлял в весе с необыкновенной быстротой.

Когда Пейдж достаточно окрепла, она забрала его домой, и ее ранее тихая и одинокая квартира оглашалась музыкой голодных воплей Алекса. Она купила кресло-качалку и подолгу сиживала у окна, рассказывая сыну о его отце, о другом мире, в котором он был зачат, а за окном она видела суматоху современного города и сравнивала его с Баттлфордом.

Октябрь перешел в ноябрь, и шестнадцатого ноября Алексу исполнилось шесть недель. Она понимала, что это безумие, но тем не менее испекла пирог и купила коляску, чтобы гулять с ним.

16 ноября 1885 года Луи Райела повесили как изменника, несмотря на прошения о его помиловании из Франции, Англии, Ирландии и Соединенных Штатов. Даже королева Виктория просила помиловать его, но премьер-министр остался непреклонен.

– Райел будет повешен, – объявил сэр Джон Макдональд, – даже если каждая собака в Квебеке будет лаять в его защиту.

По телеграфным проводам эта новость донеслась от Оттавы до Баттлфорда, и Майлс провел долгую ночь за бутылкой виски, стараясь побороть дикое одиночество в душе и разочарование в своих соотечественниках.

– У тебя получаются прекрасные дети, Пейдж, – сообщил Сэм, с улыбкой глядя на вертевшегося Алекса и пытаясь запеленать его. – Этот парень отличается цветущим здоровьем, да и ты хороша. За три месяца ты здорово поправилась. Эти ваши прогулки очень оправдывают себя. Черт побери, эта штука слишком узка, она давит на животик бедного ребенка. Попробуй сама. – Он отступил в сторону, давая ей место. – А теперь скажи, когда ты соскучишься и вернешься на работу?

Пейдж запихнула толстенькие ножки Алекса в красные ползунки и бросила на Сэма удивленный взгляд.

– Я очень занята с Алексом. Кроме того, я не думаю, Сэм, что тебе нужен третий врач.

Он выглядел смущенным.

– На самом деле так оно и есть. Но один мой приятель открывает в центре города клинику для женщин, сразу после Рождества, а рядом есть детская комната. Он наш коллега, ты помнишь Натана Филдинга? Я говорил ему о тебе, так что, если он будет звонить, ты уже знаешь, о чем будет разговор. Речь идет о работе в определенные часы, никаких ночных вызовов, ты сама можешь решать, сколько больных брать на себя. Это поможет тебе, а потом, если ты захочешь вернуться и снова работать здесь… или ты все еще хочешь попробовать исчезнуть снова, когда придет весна?

Пейдж старалась не встречаться с ним взглядом.

– Я… я так думаю… Я сама не знаю. Я еще ничего не решила.

Ее любовь к Майлсу противостояла насущной потребности защитить ее сына от опасностей того давнего времени.

Она подхватила Алекса и прижала к себе, зарыв нос в его мягкие кудряшки. Каждый раз, когда она думала о том, чтобы взять его туда, она начинала волноваться, но мысль, что она может никогда не увидеть Майлса, была невыносима, вызывала физическую боль у нее в груди.