Сказал, будто ком грязи бросил в лицо ветерану войны. Разведчиков наградами не балуют. А если и есть ордена, медали — эти знаки офицерской доблести и чести, — на показ их не выставляют. Одел потому, что шел на встречу со школьниками.

— Ты все переводишь на деньги? — остановил парня Антон.

— А чего? Без денег жизнь плохая. Ни поесть вкусно, ни одеться по моде, ни с девчонкой поиграть. Да и удовольствия тоже в копеечку обходятся.

— Но ты упрекаешь отцов своих: «Зря воевали».

— А что толку-то из того? Побежденные живут, а победители прозябают. Не так, что ли?

«Что называется не в бровь, а в глаз», — подумал Антон, но ответил совсем в другом ключе:

— Это уже вопрос о том, как распорядились Победой… Но пойми, парень: отцы спасали мир от коричневой чумы, а наш народ — еще и от истребления и порабощения. Иначе ходить бы сейчас всем, кто уцелел, в ярме. Кровь проливали и ради того, чтобы дети, ты в том числе, могли жить свободно, в достатке, а не влачить жалкое существование.

— Так чего же тогда не живем так, как говоришь, старина?

— Спроси что-нибудь полегче, — по-отечески тепло сказал Антон и пожелал ему надо всем хорошо подумать.

Буслаев понимал: то, о чем спрашивал его паренек, отражает настроения, бытующие подспудно в народе. Он и сам так считал. И сам искал и не находил ответа на вопрос отчего страна наша нищает. Сознавал лишь, что за сорок послевоенных лет можно было продвинуться в повышении благосостояния народа куда дальше. «Побрякушки… — мысленно повторил он вслед за юнцом. — Надо же так обозвать то, чем отметило заслуги воина Отечество… Гриша в этом возрасте отца потерял. И чтобы отомстить тем, кто зверски его убил, взялся за оружие».

Упрек юноши был незаслуженным. От молодой женщины в очереди за колбасой он услышал и такое: «О том, что Гитлер выбил не все ваше поколение большевистских фанатиков, можно только сожалеть!»

Страшные слова. Сдерживая эмоции, Буслаев спросил:

— Как вы думаете: что заставляло ваших дедов и отцов стоять насмерть в этой войне?

Но женщина, казалось, не слушала.

— Зря теряли жизни. Не нужна мне земля с конурами для жилья, с пустыми полками в магазинах! — надрывалась она, наблюдая за тем, как реагирует на ее слова очередь. Последняя же молчала.

— Но Гитлер уничтожал не только тех, кто жил идеалами революции. С той же жестокостью он сжигал напалмом и душил в газовых камерах тех, кто следовал заповеди: «Кто с мечом придет, от меча и погибнет», своему внутреннему зову отстоять родную землю!

То был бездуховный разговор. Доказывать ее неправоту было бесполезно. У нее напрочь отсутствовала мудрость, не было за душой ничего святого.

Поражало, что люди вокруг никак не реагировали на ее выпады, впрочем, на его доводы — тоже. «Что это, — спрашивал он себя, — безразличие к собственной судьбе или равнодушие к тому, что было, что станет со страной? И то, и другое — от усталости жить так, как живем. И эта эрозия души — тоже расплата за прошлое. Но не все же у нас беспросветно!»

В наружную дверь позвонили. Открыв ее, Антон Владимирович глазам своим не поверил: перед ним стоял чуть сгорбленный, красивый лицом седой мужчина лет семидесяти. Он был худ и бледен, опирался на палочку. В руке был небольшой чемодан.

— Евгений… какими судьбами?! — обрадовался он.

— Приехал в Москву по делам. Да и с тобой повидаться, если не возражаешь.

— Какие могут быть возражения! Я рад этому.

Друзья обнялись.

— Постой, постой, это мы с тобой с самой войны не виделись? — посмотрел другу в лицо Буслаев.

— Как же, в сорок шестом вместе на Кавказе отдыхали.

— Вспоминаю. Какое ласковое было море. А эти пурпурные закаты! И каких только тем мы с тобой не касались, уединившись на пляже, где фронтовики зарубцовывали свои раны, восстанавливали здоровье, потерянное на войне. Даже самых запретных по тем временам… А потом помню тебя направили за кордон. С тех пор ты как в воду канул. Ни слуху, ни духу.

— Трудное было время, Антон, — вздохнул Евгений и тут же приподнятым голосом произнес: — Но и прекрасное тоже!

Они снова обнялись, постояли чуток.

— Располагайся, как у себя дома, будешь дорогим гостем, — пригласил Буслаев. И громче: — Леночка, посмотри, кто к нам приехал.

Из другой комнаты вышла Елена Петровна. Стройная, невысокого роста блондинка. Она приблизилась к мужчине.

— Что-то не узнаю вас.

— Женя Стародубцев, — подсказал супруг.

— Господи, Евгений Афанасьевич, здравствуйте, дорогой. Вот так сюрприз!

«Елена давно пережила возраст бальзаковских героинь, но и сейчас лицо ее не было лишено прежней привлекательности», — подумал Евгений и поклонился ей.

— А я узнал бы вас и в толпе, — поцеловал ее руку.

— Я рада вам. Часто вспоминаю: как это вам удалось вызволить меня, начинающего врача сельской амбулатории, из белорусской глубинки? Там еще бродили по лесам банды гитлеровских недобитков, и мне было страшно одной без Антона.

— Дела давно минувших дней…

— Надеюсь, вы погостите у нас?

— Благодарю вас.

Елена Петровна ушла на кухню. Мужчины уселись в креслах. Им было что вспомнить и рассказать друг другу.

— Давно в отставке? — поинтересовался Антон.

— Да порядком уже, — нехотя ответил Евгений.

— Как годы летят. Как время меняет всех нас.

— Не говори. И разрушает тоже. Рассыпаемся помаленьку. Кто сам по себе, а кто — по злой воле…

— Должно быть, весь мир объездил?

— Нет, конечно, — усмехнулся Стародубцев. — Но, в общем, считай, полжизни провел за пределами страны. Африка, Америка, Европа. Где не был, так это в Азии.

— Все складывалось удачно?

— Да. Если не считать ареста. — Евгений сделал паузу, потом продолжал: — Под конец, что называется, сработал закон подлости. Меня предали. Казалось бы, соблюдал все требования конспирации. Сколько помню, не позволял себе расслабиться. Прежде чем сделать шаг, продумывал все до мельчайших деталей. Да и быт свой организовал таким образом, чтобы комар носа не подточил. Во всем следовал тщательно отработанной в Центре легенде.

— И все-таки выследили.

— Представь, христопродавцем оказался один из моих информаторов. Я полагал, что хорошо знаю его. Оказывается, ошибался. В какой-то момент его подловили и подкупили. А в результате пришлось мне пять лет отсидеть в тюрьме.

— Обидно, конечно, — посочувствовал Антон.

— Ты же знаешь, разведчик-нелегал, как и работающий под крышей, должен быть всегда готов к возможному провалу. И для меня он не был неожиданным. Но все же фортуна повернулась ко мне лицом. Как и Абеля, меня обменяли на осужденного у нас иностранного агента. Иначе пришлось бы еще двенадцать лет досиживать до окончания срока.

— Удивительно!

— В прошлом нашей разведки случалось и пострашнее. Висковатого Иван Грозный и вовсе распял на кресте, расчленив живого на глазах у толпы. Потом, правда, клялся, что казнил ни за что. А какой был разведчик!

— Берия был гуманнее, — иронично заметил Антон. — Разведчиков просто расстреливал, обвинив во всех грехах и проведя приговоры через «Особое совещание». Правда, угрызений совести он после этого не испытывал.

— Не четвертовал, так пытал, — вставил Евгений. — Мне лично повезло: жив остался! Спасибо и на том. — И рассмеялся: — А говорят, Бога нет…

— Считай, что родился в рубашке.

— И знаешь, я ни о чем не жалею… В конце концов, я знал, на что шел. И это — тоже жизнь. У тебя-то как все сложилось?

— Я тоже не в обиде на жизнь. Хотя, бывало, она меня и колошматила основательно. Арестовали. Если бы не кончина Сталина, вышку получил бы. Прошел почти все виды чекистской службы и дома, и за кордоном. Особенно досталось мне в самый пик «холодной» войны, когда спецслужбы противника, сам знаешь, буквально ополчились против нас. И провокации учиняли, захватив, пытались склонить к измене Родине.

— Это уже война горячая, если головы летят!

— Были и другие пикантные истории… Сейчас мы с тобой — отставники. К сожалению, что было, что пережили, так и уйдет с нами в мир иной, так и не научив никого. При жизни чекист обречен на безмолвие. А после смерти… А надо бы, как в армии — любая боевая операция периода войны описана, и на ее примере могут учиться последующие поколения офицеров.