— А меня привезли, доставили. И еще изобличают. А я ведь был на пути к раскаянию. — В голосе Обручева было сожаление.

— Из трех вы имеете возможность воспользоваться двумя обстоятельствами: раскаяние и содействие следствию. Суд примет это во внимание. Согласно закону.

— Еще и суд.

Слово это резануло слух Обручева. Но он тут же расправил плечи, загасил сигарету, сел поудобнее.

— Пишите, — сказал он. — Я должен снять с себя груз ошибок.

— Вы не станете возражать, если разговор будет происходить под магнитофонную запись? — спросил Буслаев.

— Делайте, как вам удобно.

— Поскольку этот разговор предварительный, ответьте коротко: с чего все началось, Илья Сергеевич?

— Благодарю. Пожалуй, с того, что я пристрастился к западным «радиоголосам». Иногда читал ходивший по рукам энтеэсовский «Посев». Меня привлекали их нестандартные идеи. А как-то сам написал туда. Завязалась переписка. И вдруг ко мне приехал бельгийский гражданин, привез от некоего Брунова из НТС в подарок электробритву фирмы «Филлипс». Кстати, изумительная бритва — бесшумная, чисто выбривает, не раздражает кожу.

— Это с какой же стати такой подарок? За что-то? Или авансом на будущее? — спросил Буслаев.

— Ума не приложу. Наверное, с дальним прицелом. Бельгиец пригласил меня в ресторан «Арагви». Отметить знакомство. Так он объяснил. За одним с нами столиком и оказался атташе, о котором, я вижу, вы знаете куда больше, нежели я. Он оказался интересным собеседником, прекрасно знающим проблемы в родной мне области физики, обещал помочь научной литературой. Были у меня встречи с ним и в последующем.

— По чьей же инициативе они происходили?

— По правде, затрудняюсь ответить на этот вопрос. Инициатором, пожалуй, был атташе. Я же был заинтересован в научных новинках и не возражал, шел на них. Позже выявился его интерес ко мне. Интерес особого рода.

— Продолжайте показания. И, пожалуйста, короче, и только о главном. Подробнее поговорить у нас с вами еще будет возможность.

— Опуская излишние детали, скажу: сам того не заметив, я дал втянуть себя в игру, за участие в которой мне сулили хорошие деньги и безбедную жизнь на Западе.

— И это надо было «заработать»?

— Да. Но поверьте, из наших секретов я не успел передать ему ровным счетом ничего.

— Вы могли бы объяснить мотивы своего предательства?

— Предатель… Только здесь, в этих стенах, я осмыслил суть этого страшного понятия, — сказал Обручев, вытирая капельки пота на залысинах лба. — Какие там мотивы! Желание разбогатеть, иметь много денег и иностранных вещей, модно одеваться и ни в чем себя не стеснять. Вот и вся философия. Одним словом, корысть! — Он беспомощно развел руками.

Буслаев понимал: совершенное Обручевым было лишь покушением на измену Родине. Перед ним сидел человек, искренне раскаивающийся в совершенном преступлении. Неожиданно спросил его:

— Вы могли бы передать атташе на очередной явке с ним кое-какие материалы, которые я для него подготовлю?

Это было для Обручева неожиданным и непонятным.

— Простите, — удивился он такому предложению. — Насколько я понимаю, я имею дело с контрразведкой КГБ. Вы же… Вы же… Простите, но в моей голове как-то не укладывается то, о чем вы просите меня.

— Открою секрет: речь идет об оперативной игре со спецслужбой одной из стран Запада. Ее цель — дезинформировать противника в интересах нашего государства и направить его по ложному пути, заставить работать против нас вхолостую, — успокоил его Буслаев.

Ведя разработку шпионского дела, Антон имел возможность наблюдать падение советского человека — измену гражданина, воспитанного семьей, школой, институтом, обществом.

Чтобы набраться сил перед решительным броском, направился отдохнуть за город. Мысли об Обручеве не покидали его и в поезде. «Неужели „радиоголоса“, эти рупоры „холодной“ войны, могли затуманить мозги до такой степени, что он способен на предательство? — спрашивал он себя. — Трудно поверить в это. Впрочем, ложь, фальшь, властвующие над нашей жизнью, о которой они долдонят, и я ощущаю на себе. Тот же, кто подставляет свое ухо под их динамики постоянно, чувствителен, видимо, вдвойне. И зараженные зерна, бросаемые ими, попадают, таким образом, на благодатную почву, усиливая брожение ума, возбуждая психику, подталкивая к преступлению. Вероятно, именно так. В человеке изначально заложены и добро, и зло, совесть, как судья между ними. Но она зависит от того, насколько данная личность ощущает себя частичкой своего народа, человечества. Космоса, наконец. Обручева совесть подвела. Значит, он бездуховен…» Вспомнил свою гипотезу о существовании в человеке «гена паразициума» и улыбнулся.

Отбросив эти мысли, Антон переключился на то, что ждет его впереди, — встреча с семьей, желанная, как всегда, радостная, дающая заряд на всю неделю. Елене Петровне предложили на летнее время должность врача в пионерском лагере. Еще студенткой она мечтала стать педиатром. Ее же по окончании института распределили терапевтом в поликлинику для взрослых. Предложение поработать летом с детьми показалось соблазнительным — хоть на время, но осуществится ее мечта. Да и дети будут при ней. Мишу она определила в младший отряд, а Вероника пожелала попробовать себя в деле — поработать помощником пионервожатого.

Как врач, Елена поселилась в домике напротив санчасти. Просторную комнату в нем Миша вскоре превратил в лазарет для зверюшек и птах, для пресмыкающихся.

На выходные дни приезжал в лагерь и Антон.

Ехал он к жене, к детям всегда с большим желанием. Это был райский уголок Подмосковья, где можно было отвлечься от дел, отдохнуть, провести время в кругу семьи, надышаться вдоволь кислорода, искупаться в Оке, поиграть с ребятами в бадминтон, покататься на лодке. И Елена, и дети всегда ждали его приезда, огорчались, если он прибыть не мог. Вот и сейчас Мишуня встретил его у ворот лагеря.

— А я тебя ждал, — сказал он и показал бельчонка, выглядывавшего из-за пазухи.

— Где же ты его взял? В дупле беличьем?

— Что ты, папочка! Я не разоритель гнезд. Подобрал его под деревом. Видно, ворона в клюве его не удержала и выронила.

— Совсем как у дедушки Крылова, — рассмеялся Антон и поцеловал сынишку.

— И вовсе нет. В басне ворона кусочек сыра роняет.

— Ждал, говоришь, меня?

— Да. Завтра пойдем с тобой подальше в лес отпускать на свободу всех, кого я подлечил: дятла, белку, галчонка.

— С удовольствием, Мишуня.

— А сейчас пойдем покажу ужат, которые вывелись у меня в дендрарии. Так интересно…

Впереди показалась Вероника в окружении девочек из ее отряда. Увидев отца, она побежала ему навстречу. Обняла, поцеловала, а Мишуню отчитала:

— Ты что же не даешь знать о себе, заставляешь волноваться? Пообедал и исчез. Даже на «тихом часе» отсутствовал. Придется сказать врачу, что не отдыхаешь после обеда.

— У меня ужата должны были появиться на свет. Мне же важно было пронаблюдать, как это происходит, — объяснил Миша.

— В другой раз отпрашивайся у меня, как это делают другие.

— Вот еще! Для них ты — вожатая, а для меня — сестренка.

— Вероня права, — объяснил Антон. — На ней за тебя лежит двойная ответственность: перед теми, кто доверил ей пионеров, и перед твоими родителями. Вот и переживает.

— А пусть Вероня сама в «тихий час» спит. А то сидит в беседке и книгу читает.

— Надеюсь, сестричка учтет пожелание братишки. — Антон тепло посмотрел на дочь, улыбнулся.

— Учту, папулечка. — Она взяла отца под руку, а Мишуню за руку и повела их по территории лагеря, к домику мамы. — И я хочу посмотреть на твоих ужат, Мишуня.

Где-то впереди промелькнула фигура Елены Петровны. Она шла с начальником лагеря, что-то доказывая ему на ходу.

— А вон и мамулечка на горизонте, — сказала Вероня.

Миша хотел побежать к ней, но отец удержал его.

— У мамы — деловой разговор. — И спросил у детей:

— Она хоть отдыхает?

— Только ночью. А так весь день на ногах, в хлопотах, в борьбе то с шеф-поваром, то с кладовщиком. Выпивохи они. Представляешь, за водку для себя расплачиваются продуктами из детского питания. Да и в санчасти у мамы дел невпроворот, — объяснила Вероня.