— Благодарю… — Незнакомец не скрывал удивления.

— Хороший концерт?

— Луи Грембер великолепен.

— А что во втором отделении?

Орланда смотрел прямо в глаза собеседнику, с удовлетворением отмечая про себя, что тот не отводит взгляда.

— У вас нет программки? Концерт Шумана.

— Чуть банально, вам не кажется?

— Я наслаждаюсь каждой нотой.

Ответ понравился Орланде: четко, личностно — пусть другие оспорят его мнение, он спокойно выслушает, но это не изменит сложившихся вкусов.

— Вы меня убедили. Я, пожалуй, останусь.

Зазвенел звонок, возвещавший окончание антракта. Красивый незнакомец вежливо кивнул и развернулся, уходя. Выждав мгновение паузы, Орланда последовал за ним в зал. Алина достаточно часто бывала на концертах, и он знал, что билетерши не дают себе труда останавливать входящих после антракта. Публики было немного, и Орланда нашел место за несколько рядов от интересовавшего его любителя классической музыки. Последовал привычный ритуал: вышли дирижер и пианист, зрители похлопали, солист сел, вытянул руки, собрался и так далее. Орланда, явившийся в зал вовсе не для того, чтобы слушать, был поражен тем, что сила и дивная красота музыки захватили его с первых же нот.

Послушаем несколько мгновений: Шуман прожил такую короткую жизнь, что мы просто обязаны уделить ему внимание. Время, секунда за секундой, убивает нас, а мы в нашей вековечной глупости не способны отбросить нетерпение. Ну же, ну, пусть скорее наступит завтра, дожить бы побыстрее до следующей недели, да когда же он придет, желанный миг! Беззаботная душа, он придет, этот миг! И пролетит, как вздох! Так не лучше ли насладиться настоящим? Остановись, вслушайся: твое сердце бьется, кровь щедрой струей течет по жилам, ты живешь, так радуйся, не говори, что счастье — будет, оно уже здесь и долго не продлится, каждый такт концерта улетает, когда одна сторона пластинки доиграет, ты сможешь поставить другую, но с жизнью этот номер не пройдет.

Орланда — ребенок, и он позволяет allegro vivace увлечь его, ему не страшно быть непоследовательным, и, как только звучание последней ноты замирает в воздухе, он переносит все свое внимание на привлекательного незнакомца.

А тот аплодирует — как и положено хорошо воспитанному человеку, потом начинает пробираться к проходу, останавливается, не выказывая ни малейших признаков нетерпения или раздражения, ждет, когда поднимутся две пожилые дамы, а те медлят, подбирая свои длинные шали, перекладывая из руки в руку сумочки… Орланда догоняет его на улице, когда тот останавливается, чтобы закурить.

— Так что вы скажете?

Тот не удивлен появлением молодого человека и даже коротко улыбается: ох, как же он сейчас похож на Мориса Алькера!

— Исполнение слишком романтично, — говорит он. — Играть романтично романтичное произведение — это плеоназм. Я бы принял подобную манеру для «Искусства Фуги» или «Музыкального подношения» — там есть парадоксальность, но Шумана следует интерпретировать строже.

«Вот те на! — говорит себе Орланда. Ему интересно. — Тут у нас совсем иной стиль, не то, что было в поезде, меня не отвергают, но необходимо «соблюсти протокол»… Соображай быстрее, не то будешь отвергнут».

— Не слишком ли оригинален ваш взгляд на вещи? — спрашивает он нарочито наивным тоном.

— Возможно. Не знаю. Я не музыковед.

— Играть Баха в романтичной манере? Мой преподаватель музыки ставил метроном.

— Метроном — правило, грамматика. Выразительность может развиться лишь при строгом соблюдении канона.

Орланда заметил, что его собеседник пропустил мимо ушей упоминание о преподавателе и уроках, что вызывало ассоциации о маленьком мальчике, сидящем на табурете, и отреагировал только на слово «метроном». Первый пункт протокола: да, мы можем говорить, но — внимание! — только о музыке, что вполне пристойно после концерта, и ничего личного.

Тем временем они уже шли вверх по улице Равенштайна — как если бы условились об этом заранее. Орланда старался поддерживать беседу, имея в своем распоряжении вкусы и образ мыслей Алины (чем он и воспользовался ничтоже сумняшеся!). «Уверен, этот человек, похожий на Мориса Алькера, ей бы тоже понравился, но она не посмела бы сделать то, что делаю я!» И он добавил, с внутренним смешком: «Возможно, она-то не была бы желанной гостьей!»

Когда они вышли на Королевскую площадь, незнакомец остановился перед машиной.

— Я собираюсь поужинать — не успел до концерта, — объяснил он.

Его слова не были приглашением — он отдавал инициативу молодому человеку.

— Какое совпадение! Я тоже голоден. Но куда пойти? Вокруг нет ни одного приличного заведения.

— На улице Гран-Серф неплохие рестораны…

— Да и сам квартал очень мил. Не возражаете, если я присоединюсь?

— Ни в коей мере. — Он открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья.

«Так! Если не оплошаю — сорву банк!»

Некоторое время они говорили исключительно о музыке — собеседник Орланды был почти профессионально эрудирован в этой области, и, какую бы злобу ни таил наш герой на свою «тюремщицу», он был благодарен ей за ее знания: сам он в свои двенадцать лет был далек от музыки.

Паркуя машину, собеседники перешли к сравнительному анализу достоинств разных школ восточной кухни и с обоюдного согласия выбрали китайский ресторан.

— Добрый вечер, господин Рено! — произнес, идя им навстречу, метрдотель безупречно европейского лоска. — Ваш любимый стол свободен.

— Кстати, — заметил, усаживаясь, спутник Орланды, — мы не познакомились. Рено — не имя, а фамилия. Я — Поль Рено, как марка автомобиля.

Орланда, поморщившись, произнес имя Люсьена Лефрена.

Как только они выбрали, Поль Рено решил, что пора задавать более личные вопросы.

— Так чем же еще, кроме походов на концерты, вы занимаетесь в этой жизни?

«Ну вот, приплыли! Как утомительно изобретать бесконечные описательные обороты для самоопределения!»

— Собирался быть журналистом, но только что потерял… — он запнулся (действительно, я потерял работу, или он потерял?), — работу.

— Все так серьезно?

— Вовсе нет! Пожалуй, я сделал это нарочно. Мне заказали статью о певице… Насколько она нелепа, вы поймете, как только я назову вам ее пот de guerre: Амурадора.

Поль Рено тихонько рассмеялся.

— И вот, чтобы утешиться после столь невыносимого задания, я решил написать хорошую статью, а поскольку навык отсутствовал, взял «Утраченные иллюзии» Бальзака — чтобы переписать творение Люсьена де Рюбампре. И знаете, что самое смешное? Никто не узнал классический текст, но даже плохой плагиат Бальзака оказался слишком хорош.

— И что же вы теперь будете делать?

— Мечтать. Тратить время. Развлекаться. Проматывать сбережения, скопленные ценой невероятных лишений.

— Как Попрыгунья-Стрекоза? А если придется потом «поплясать»?

Орланда оценил лафонтеновскую аллюзию.

«Так мог бы пошутить Морис Алькер», — сказал он себе и решил, в свою очередь, «прощупать» спутника. Поль Рено сообщил, что руководит деловой конторой. Орланда понятия не имел, что бы это могло значить, но вопросы задавать поостерегся — чтобы не выслушивать скучных ответов! К тому же им наконец подали еду, а Орланда был чертовски голоден (сегодня он ел всего два раза!).

И все-таки: «А что, если я ошибаюсь? — спрашивал он себя, поедая утку по-пекински. — Если этот человек действительно похож на Мориса Алькера, мальчики его не интересуют. Что ж, я пообедал в приятной компании и рано отправлюсь спать!» Да, но взгляд, задержавшийся на лишнее мгновение (было это? не было?), но внимание, такое пристальное, но почти неразличимые непосвященному знаки, но сомнение (которое уже само по себе удовольствие!), так приятно дополняющее великолепную еду!..

Когда подали счет, Орланда вытащил бумажник. Поль Рено мягко рассмеялся.

— Сохраните то, что вы отложили, еще на некоторое время.

Он взял руку Орланды, мягко отвел ладонь, направляя ее к карману потертой замшевой куртки, — этот жест точно был лаской!