— Да вы анархистка!

— Все исследователи согласны в одном: главное — определить, какие черты характера герцогини взяты Прустом из характеров госпожи де Шевинье, графини Грейфул или графини де Кастеллан. Никто не спутает их ни с госпожой Арман, ни с госпожой Обернон, потому-то Вердюрен и не воспринимают как оборотную сторону медали. Ориану никогда не называют грубой — только высокомерной, потому что она принадлежит к сливкам общества, sic! — не может быть вульгарной, а госпожа Вердюрен груба, именно потому, что она Вердюрен. Но в «Обретенном времени» госпожа де Германт зазывает людей на свои вечера, которые никого не интересуют, — в точности как какая-нибудь Вердюрен!

Орланда был удивлен: как она хороша, когда вот так оживлена — глаза блестят, кровь играет! Она всегда задвигала меня, а когда я заставляю ее противостоять мне, она оживает, ей смешно, она… осмеливается. Правда в том, что она не может жить без меня.

Орланда не спросил себя, может ли он жить без нее.

Альбер удивился, когда Алина вернулась в семь вечера. Он предполагал найти ее за письменным столом, немного бледную и усталую после долгих часов усердной работы, и нате вам — она разрумянилась, она смеется, у нее вид девчонки, прогулявшей школу.

— Ты дома? — удивилась она. — Что, уже так поздно?

— Да где ты была?

Она не придумала заранее, что будет говорить, и соврала — совершенно инстинктивно:

— Да так, прогулялась вокруг дома — мне нужно было размяться.

— Вокруг дома? Я жду тебя уже полтора часа!

— Невероятно! Я и не заметила, как пролетело время.

Алина поразилась тому, как быстро и ловко она соврала, и тут же спросила себя, зачем это сделала. Мы ели мороженое с молодым человеком, которого я не знаю, и говорили о Прусте, в котором он прекрасно разбирается… Такие вещи мужчинам не говорят — они могут вас неправильно понять! Конечно, если мужчина доверчив, а женщина — фантазерка… Но мы живем вместе уже десять лет, и я за это время не совершила ни одного неожиданного поступка. Я предельно пунктуальна, чищу зубы: каждый вечер — для своего дантиста, каждое утро — из заботы о внешности, сразу оплачиваю счета, опорожняю кишечник точно через четверть часа после завтрака, помню, когда подходит срок делать очередную противостолбнячную прививку… Если я скажу Альберу, что разговаривала в сквере с двадцатилетним парнем, он ответит, что я наивная психопатка и что в следующий раз меня похитят, свяжут, накачают наркотиками и я проснусь в одном из борделей в Рио, — потому что беспокойство за меня заставит его забыть, что похищают только молодых девушек! Да, сегодня вечером будет благоразумнее солгать и никогда больше не терять рассудок настолько, чтобы отправиться в кафе с незнакомцем.

Они с Альбером спокойно поужинали в большой кухне, посмотрели по телевизору отличный фильм и отправились спать.

«Вот уж действительно безумие! — думала Алина, вставая на весы (перечисляя свои «правильности», она забыла упомянуть еженедельное взвешивание женщины, заботящейся о фигуре) — шоколадный соус был жидковат, мороженщик по воскресеньям небрежничает… вот и все, что я себе позволила! Стоит, однако, признать, что настроение у меня утром было хуже некуда, а сейчас я чувствую себя такой живой! С какого это перепугу парню позарез понадобилось поесть со мной мороженого? Мне ни на минуту не показалось, что его интересует что-то, кроме разговора…»

Уже засыпая, Алина вспомнила, что он сказал ей о «Бадуа» и двух таблетках аспирина в Париже, и сон как рукой сняло. Как мимолетная встреча в Париже могла привести его в чахлый садик на площади Константена Менье? «Наверное, он проследил за мной… Нет, я бы заметила его в поезде…» — рассуждала она, напрочь забыв, что в поезде не поднимала носа от книги. «Да нет, это абсурд! Он ведь подошел ко мне только через три дня! Я прекрасно вас знаю… И о диссертации он говорил как человек, который ее читал… Не думаю, чтобы кто-нибудь добровольно стал это делать — за исключением, конечно, членов экспертного совета, но они были обязаны! А Дюшатель — я уверена! — плюет на наскучившие обязанности: уже лет двадцать он читает только собственную нетленку. Этот молодой человек — просто студент, знающий меня в лицо: он увидел меня на Северном вокзале, его интересует Пруст, и он напустил туману, чтобы меня заинтриговать».

Алина решила, что сие блестящее умозаключение способно успокоить ее душу, и, когда Альбер, задержавшийся на несколько минут перед кульманом, присоединился к ней в постели, она была не против. В следующие полчаса образ белокурого парня несколько раз возникал в ее воображении, а поскольку в это самое время она отвечала на ласки другого мужчины (почти мужа!), ситуация показалась ей пошлой.

Орланда расстался с Алиной в превосходном настроении и отправился ужинать, потому что зверски хотел есть. Потом он начал «выгуливать» свою приятнейшую персону в тех местах, где, как он рассчитывал, его могли бы заметить. Погода была отличная, и Брюссель выпустил на свои улицы всех туристов — они прогуливались по Главной площади с «Голубым путеводителем» в руках. Башню Ратуши забрали в леса для реставрации, и туристы покупали открытки с ее изображением, объясняя друг другу, как великолепна архитектура, скрытая от их восхищенных взглядов восстановительными работами. По этой причине они смотрели то вниз, то вверх и не замечали молодых людей вокруг. Впрочем, чаще всего их сопровождали жены, которых Орланда находил ужасающими, а потому он оставил великолепие XV века и углубился в маленькие улочки. Алина не знала, что там бродило множество праздных молодых людей, но Орланда всегда обращал на них вполне пристальное внимание. Орланда смешался с толпой и быстро понял, что его с легкостью примут в любое из случайных и временных сообществ: здесь все были на «ты», стреляли друг у друга сигареты (а может, и «косяки»), он видел, что нравится и парням, и девушкам, но это его почему-то не возбуждало. Накануне он уже побродил по аллеям Камбрийского леса, чья «особенная» репутация была известна даже Алине (туда я за Орландой уж точно не последую, так что других комментариев не будет!), и ему понравилось, но углублять знакомство с этим местом он не собирался. Орланда мог перекусить гамбургером на скорую руку — но «быстрого» секса не хотел. Он решил подняться к воротам Луизы, вспомнив, что на бульваре Ватерлоо много кафе, где он наверняка найдет компанию себе по вкусу. На пол-пути Орланда притормозил: во Дворце изящных искусств давали большой симфонический концерт, было время антракта между отделениями, и меломаны разминали ноги на тротуаре. Он смешался с ними, вошел в ротонду, прошел в фойе и там, у колонны, заметил наконец человека, вмиг очаровавшего его.

Это был в точности тот же тип мужчины, который привлек его на перроне в Париже и в купе поезда: сорок лет, элегантный, уверенный в себе. Он держался очень прямо и стоял неподвижно (что предполагало полное владение собой), вставляя сигарету в длинный мундштук из пожелтевшей от времени слоновой кости. Этот жест пробудил одно из тех далеких воспоминаний, которые кажутся похороненными под спудом времен, но могут в мгновение ока обрести блеск и яркость: ей (Алине!) лет двенадцать — тринадцать, в ней просыпаются незнакомые желания, Морис Алькер, друг господина Берже — он часто приходил к ним обедать по воскресеньями, и смятение юной особы, которая старалась остаться невидимкой, — такой ничтожной она казалась даже самой себе. «Как глупа она была!» — подумал Орланда. Он хорошо помнил ее чуть угловатое изящество, длинные загорелые ноги подростка, резвящегося под солнцем, маленькую грудь — нет, всего лишь намек на грудь… Она держалась в тени, но опытный взгляд сорокалетнего мужчины точно подмечал признаки будущего цветения. Она раз двадцать замечала, как он отводит взгляд, встречаясь с ней глазами, но так ничего и не поняла. А как ей хотелось понравиться Морису! Вечером, засыпая, она думала о нем — если бы мне было восемнадцать и он пригласил бы меня поужинать! — ее тело содрогалось от сладостной дрожи… Воспоминания взволновали Орланду. Интересно, когда этот тип улыбается, появляются у него морщинки вокруг глаз, как у Мориса Алькера? Повторяя победительный трюк, сработавший в поезде, Орланда подошел, щелкнул зажигалкой.