Форма одежды лейб-гвардии Измайловского полка: штаб- и обер-офицеры, рядовой барабанщик и унтер-офицер
«Оборонительная война нехороша, — говорил он князю Ауерспергу, встретившись с ним на балу во дворце перед отъездом в Вену, — наступательная лучше. Французы на ногах, а вы на боку. Они бьют, а вы заряжаете. Взводи курок, прикладывайся, а они ринфрески [по-итальянски прохладительное] — пропорция три против одного. Пойдите за мной, и я вам докажу».
Будучи сторонником смелости, решительности сражений, Суворов даже вышучивал такие слова, как опасность, поддержка (по-тогдашнему «сикурс»), резерв и т. п. «Сикурс, опасность и прочие вообразительные в мнениях слова служат бабам, которые боятся с печи слезть, чтобы ног не переломить, а ленивым, роскошным и тупозрячим для подлой обороны, которая по конце худая ли, добрая ли, рассказчиками также храброю называется».
Об отступлении Суворов слушать не хотел: слово «ретирада» произносил он нараспев, а о defensif он говорил, что на русском языке соответствующего слова нет.
Давая для обучения войска наступные плутонги, он прибавлял: «хотя и отступные, только с толкованием, что то не для отступления, но только для приучения ног к исправным движениям».
В Италии он дает Багратиону поручение: «вы таинство побиения неприятеля холодным оружием Бельгардовым войскам откроете и их к сей победительной атаке прилежно направите; а от ретирад — отучите».
Но это вовсе не значит, что Суворов совершенно отрицал отступление как прием действий на войне. Раз завязался бой, он не допускал мысли о неудаче, и по его словам: «Проигранное сражение — это такое, которое считают проигранным». Но, например, перед Нови, под Александрией и т. д. он прямо указывает, отходя, выманивать врага, а Бельгарду, идя на Макдональда, для действий против Моро дает указание: «Перед превосходными силами отступают». Наконец, Краю он пишет: «Нет стыда уступить пост превосходному в числе неприятелю».
Понимая бой как конечное и грозное средство войны, он стремился всегда довести его до самого решительного исхода и победу старался закончить жестоким преследованием. «Победивши, обновляй по обстоятельствам, но гони его до сокрушения». И еще: «Преследуй денно и нощно, пока истреблен не будет», — вот наставления Суворова; ибо «Недорубленный лес опять вырастет.»
Еще одно его выражение: «Бегущего неприятеля истребляет одно преследование».
«Будучи победителем, мы остановились, засели в унтеркунфт, в унбештимтгезагт. Вы должны были, разбив неприятеля, преследовать его; в подобном случае можно и с малым отрядом отрезать противника», — укоряет он Бельгарда.
А ведь тогда не придавали преследованию особого значения и предпочитали строить противнику так называемый «золотой мост», давая свободно уйти с поля сражения.
Что касается ночных действий, которые якобы «выдвинула впервые русско-японская война», то Суворов говорил об этом следующее: «Ночное поражение противников доказывает искусство вождя пользоваться победою не для блистания, но для постоянства. Плодовитостью реляций можно упражняться после».
Всегда уверенный в победе, Суворов, однако, предостерегал от последствий недооценки противника: «Никогда не презирайте вашего неприятеля, каков бы он ни был, и хорошо узнавайте его оружие, образ действовать им и сражаться, его силы и слабости». И наконец, венец всего: «В бою надо стремиться к единой главной точке и забывать о ретираде. Быстрота и внезапность заменяют число. Натиск и удары решают битву».
Горячий поклонник разумной свободы действий, он мечется душой, когда Венский двор требует от него не предпринимать ничего важного, не испросив предварительно разрешения из Вены. Вот как писал об этом Суворов графу Разумовскому:
«Его Римское Императорское Величество желает, чтобы, если мне завтра баталию давать, я бы отнесся прежде в Вену. Военные обстоятельства мгновенно переменяются. По сему делу для них нет никакого верного плана. Я ниже мечтал быть на Тидоне и Треббии по следам Ганнибала, ниже в Турине, как один случай дал нам пользоваться тамошними сокровищами, ниже в самом Милане, куда нам Ваприо и Кассано ворота отворили. Фортуна имеет голый затылок, а на лбу длинные висящие власы. Лёт ее молниин; не схвати за власы — уже она не возвратится».
В другом же письме, от 1 июля, он пишет: «Я в Милане — получаю из Вены ответы о моем приезде в Верону; я только что в Турин перешел — пишут мне о Милане.» А дальше читаем у него: «В Вене любят только посредственность; а талант не охотник до узды<…>. Из четырех углов за тысячу верст отнюдь в мои операции не входить».
Ясно, что Суворов, при таком отношении к вопросу проявления воли на войне, самым решительным образом обосновал свои успехи на самостоятельности своих подчиненных.
«Способность видна лишь из действий», — говорил Суворов. Так, в польскую войну он заявил своим подчиненным: «Спрашиваться старших накрепко запрещаю; но каждому постовому командиру в его окружности делать мятежникам самому собою скорый и крепкий удар, под взысканием за малую деятельность»
Под Туртукаем дважды им говорилось, что все должны действовать самостоятельно, и главное — прямо бросаться на врага. То же — под Измаилом.
Но лучше всего отражает концепцию Суворова его высказывание, обращенное к Розенбергу: «Местный в его близости по обстоятельствам лучше судит; он проникает в ежечасные перемены течения их и потому направляет свои поступки по воинским правилам.
Я вправо, должно влево — меня не слушать.
Я велел вперед, ты видишь — не иди вперед».
Но частный почин покоится на ясном сознании каждым своей цели. Только тогда каждый смело может идти вперед, не оглядываясь робко назад.
Вот каковы основные взгляды Суворова:
«План операционный в главную армию, в корпус, в колонну. Ясное распределение полков. Везде расчет времени. В переписке между начальниками войск следует излагать настоящее дело ясно и кратко, в виде записок без больших титулов; будущие же предприятия определять вперед на сутки или на двое. Не довольно, чтоб одни главные начальники были извещены о плане действия. Необходимо и младшим начальникам постоянно иметь его в мыслях, чтоб вести войска согласно с ним. Мало того: даже батальонные, эскадронные, ротные командиры должны знать его по той же причине, даже унтер-офицеры и рядовые.
Каждый воин должен понимать свой маневр. Тайна есть только предлог, больше вредный, чем полезный. Болтун и без того будет наказан.
Вместе с планом должен быть приложен небольшой чертеж, на котором нет нужды назначать множество деревушек, а только главные и ближайшие места, в той мере, сколько может быть нужно для простого воина; притом нужно дать некоторого рода понятия о возвышениях (горах)» (в целях наблюдения). Пусть нам укажут что-нибудь лучше этого.
Широкий ум Суворова охватывал, однако, не только тактику ведения войны. Политика у него, подобно Наполеону, Фридриху и другим полководцам, входит в его соображения как один из важных устоев военного успеха.
Умиротворение Польши после падения Праги в 1794 г., предложения о восстановлении Пьемонтской армии и Тосканских ополчений с целью освободить действующие силы от забот по обеспечению тыла в 1799 г. превосходно обрисовывают Суворова и с этой стороны, не говоря уже о Кубани и особенно о Крыме, где все сделано им одним, о замысле идти на Париж в 1798/99 г. и пр.
Но при всей властной суровости своих действий Суворов не любил бестолкового пролития крови.
«Мудрый Бельгард, — говорил он, — между прочим, привык терять людей: в начале кампании он доставил неприятелю в Тироле через Лаудона с лишком 10000 человек; ныне, в нужде моей, он с ранеными проиграл с лишком 2000 человек.<…> Для короны — размен есть; для них — не их люди; чего же жалеть.<…> Бештимтзагеры убавили у меня из-под ружья в три раза почти больше, нежели мне на трех баталиях стоили Тидона, Треббия и Нура».