Мне неприятно было морочить голову Истору, к которому я испытывала искреннюю симпатию, но сказать всё как есть я всё равно не могла. Возможно, сопоставив все факты, он и догадается, какое именно средство спасло виконта. Но тут я уже ничего не могла поделать: это было неизбежное зло. Как минимум я со своей стороны предложила альтернативное объяснение, для кого-то нелепое, а для кого-то - вполне разумное.

   Доктор смотрел на меня удивлённо, пока он ещё не понимал, о чём именно идёт речь, лишь догадывался, что пациент чувствует себя лучше, чем можно было ожидать, учитывая характер нанесённых ран.

   - Он не парализован, доктор, - пояснила я, понизив голос. - Он был парализован, но похоже на то, что это прошло. Вы сами всё увидите. У меня будет к вам лишь одна просьба. Пожалуйста, если вы убедитесь, что опасаться более нечего, не рассказывайте виконту о том, что за участь его ожидала. Зачем ему испытывать этот шок сейчас, когда ему ничто более не угрожает? Вы могли бы сделать это для меня?

   Истор был по-прежнему удивлён, чтобы не сказать сбит с толку, он смотрел на меня с недоверием, но всё-таки кивнул.

   - Хорошо, Вероника, - сказал он. - Я осмотрю пациента и, если приду к выводу, что ситуация не так плоха, как я ожидал сегодня днём, не стану запугивать его неактуальными диагнозами.

   - Благодарю вас, доктор. - Я горячо сжала его руку. - Это всё, о чём я хотела вас попросить.

   Я не могла знать, догадается ли Истор о том, что для исцеления Дамиана я использовала Живую Кровь. Но вот сам Дамиан, знающий об особенностях моего организма, сложил бы два и два в один момент. Поэтому я предпочитала, чтобы он просто не знал, насколько тяжёлыми были нанесённые ему раны.

Глава 11

   Живая Кровь делала своё дело, и Дамиан очень быстро шёл на поправку. Доктор Истор навещал его сперва каждый день, затем реже. Удивлялся, непонимающе покачивал головой, но лишних вопросов, к счастью, не задавал, и слово своё, похоже, сдержал: не стал сообщать Дамиану о том, насколько серьёзными последствиями было чревато его ранение. Догадался ли Истор о том, что за средство исцелило его пациента, или и вправду списал произошедшее на волю богов, мне было неизвестно.

   Я тоже навещала Дамиана, но редко. Первые два дня мне и самой надо было прийти в себя, я большей частью отлёживалась у себя в комнате, много спала, поменьше читала (благо нормальных книг в моих покоях теперь было в изобилии) и бесконечно ела. Жадно поглощала супы, мясное рагу, куриные ножки, пудинг, просто свежевыпеченный хлеб. За два дня уничтожила месячный запас горького шоколада. К счастью, я никому не была обязана давать объяснений, а Мэгги списала столь неожиданный приступ обжорства на нервное перенапряжение. Вторая причина, по которой я не слишком часто заходила к Дамиану, заключалась в том, что у него в комнате постоянно просиживала Амандина. Я не боялась экономку, особенно теперь, но всё же не испытывала ни малейшего желания присоединяться к этой компании в качестве третьей лишней. В конце-то концов, как бы я ни относилась к Амандине, Дамиан был полностью в своём праве, когда решил приблизить её к себе - о каком бы виде близости ни шла речь.

   Прошло меньше недели, прежде чем Дамиан встал на ноги и вернулся к своему привычному образу жизни. Он снова стал заходить ко мне по вечерам; иногда мы просто болтали, иногда соревновались в метании дротиков, а иногда и читали, каждый своё. Мы также дважды ездили с ним на прогулку, и оба раза он прихватывал с собой всё те же, настоящие, дротики.

   А как-то раз, ближе к вечеру, Дамиан уехал по своим делам. Я отобрала себе несколько книг, одну познавательную и пару развлекательных, чтобы просто приятно провести время, нежась в постели, зажгла побольше свечей и забралась, прямо как была, в одежде, на кровать, сбросила только туфли. Устроилась с ногами поверх одеяла, опираясь спиной о поставленную вертикально подушку, которую в свою очередь прислонила к спинке кровати. Взяла со столика чашку со своим обычным вечерним чаем, заваренным с листьями земляники. Сделала несколько глотков, отставила чашку и приступила к чтению. Но, видимо, книга оказалась уж очень серьёзной. Во всяком случае, мне с первой же страницы мучительно захотелось спать. Я опустила книгу на колени, откинула голову назад и, даже не успев принять более удобное положение, погрузилась в глубокий сон.

   Просыпалась с трудом. В голове что-то гудело, и прошло время, прежде чем я осознала, что это не признак дурного самочувствия и не остатки сна, а шум голосов. В комнате кто-то был, определённо не один человек и не два, а куда больше, и эти люди перешёптывались, а порой и издавали более громкие возгласы. Я начала волноваться, но разлепить глаза не удалось, и я немного пошевелилась, прислушиваясь к собственным ощущениям. С огромным удивлением поняла, что лежу в постели, укрытая своим привычным пуховым одеялом. И это было очень хорошо, что я как следует укрыта, поскольку под одеялом я была абсолютно нагая! Я ведь отчётливо помнила, что заснула, не раздеваясь, но сейчас на мне не было не то что давешнего платья, но и ночной рубашки и какого бы то ни было нижнего белья.

   Видимо, помогло удивление, а может быть, просто прошло достаточно времени с момента пробуждения, но теперь я смогла, наконец, открыть глаза. Увиденное не обрадовало меня ни капельки. Я действительно лежала в своей кровати, а в комнате столпилось с полдюжины слуг. Была здесь и Амандина, и Мэгги, и ещё две горничные, и дворецкий, и даже квадратный Фередерик. Мэгги стояла чуть в стороне, покрасневшая и растерянная. Все остальные переговаривались друг с другом, указывали на меня пальцем, кто-то осуждающе морщился, кто-то хихикал. Экономка победоносно улыбалась.

   Происходящее поразило меня настолько, что я совершенно не знала, как отреагировать, просто запуганно пялилась на них, повыше натянув одеяло. Они ведь не имеют права врываться ко мне в комнату вот так, без моего разрешения? Или без разрешения виконта... Неужели он их сюда впустил? Но зачем? И почему они так смотрят, что, спящей женщины, что ли, никогда не видели? Или со мной что-то не так?

   Мысли лихорадочно метались в голове, но никакого мало-мальски сносного объяснения происходящему я не находила. До тех пор, пока, наконец, не догадалась оторвать взгляд от толпы и повернуть голову налево. В этот момент я громко закричала от ужаса; единственным, что удержало меня от того, чтобы вскочить с кровати, была собственная нагота. Ибо в постели рядом со мной лежал посторонний мужчина.

   Лицо его было смутно знакомым, но с перепугу я не смогла даже вспомнить, где и когда его видела. Гораздо более значимым казался тот факт, что мужчина, как и я, был нагим. Во всяком случае такое складывалось впечатление: он тоже был укрыт одеялом, но лишь по пояс, и сверху никакой одежды не было. Мужчина глядел на окружающих с некоторой долей растерянности, но не более того. Он явно не испытывал чувств, мало-мальски напоминающих моё собственное смятение.

   Крепко вцепившись в одеяло, я попыталась хотя бы отодвинуться от него как можно дальше. Боги, великая Триада, неужели что-то действительно произошло?! Я ничего не помнила с того момента, как заснула с книгой на коленях. Меня чем-то опоили, это было очевидно, но что могло случиться в то время, пока я была не в себе? Боги, наверное, всё, что угодно...

   Я снова с ужасом покосилась на своего соседа. Теперь я его узнала. Гонец, он иногда привозил в замок письма. Пропускали его сюда соответственно свободно...

  Я затравленно обернулась к слугам, которые и не думали уходить или даже отворачиваться и, кажется, напротив, чего-то ждали. Гонец поднялся повыше, так что одеяло чуть было не сползло ниже пояса. Он поднял руку, приглаживая растрепавшиеся волосы, и мне в ноздри ударил запах пота. Чужой запах. Я чувствовала, как сжимаюсь внутри в крохотный никому не заметный комочек, но, увы, повторить эту процедуру снаружи было невозможно. Хотя единственное, чего мне сейчас хотелось - отчаянно, невыносимо, до боли в кончиках пальцев, - это исчезнуть, стать невидимой, раствориться в воздухе. Но, кажется, даже тогда я не избавилась бы от взглядов, и запаха, и холодящего душу сознания, что, возможно, во время моего нездорового сна произошло нечто непоправимое. Ужас происходящего обступил меня со всех сторон, врезался ножом в мозг, и от него никак нельзя было укрыться.