Так, например, расположенным под Парижем прусским войскам беспрестанно производятся инспекторские смотры, — либо высшими, либо второстепенными начальниками; но смотры эти обыкновенно бывают неутомительны, непродолжительны и делаются, преимущественно, с тою целью, чтобы только убедиться — действительно ли солдаты снабжены всеми принадлежностями, необходимыми для походной и бивуачной жизни.
Затем, не смотря на довольно тяжелую аванпостную и караульную службу, — войска, почти ежедневно, выводятся на ученья, весьма быстрые и живые, производящиеся единственно для поддержания строевого вида и внутреннего порядка в войсках и для того, чтобы сплотить фронт, — особенно в тех частях, которые понесли большия потери и на укомплектование которых прибывают люди из резервных батальонов и эскадронов. Ученья эти приносят еще и ту пользу, что, поддерживая в войсках бодрый дух, в тоже время служат для людей очень полезным моционом и развлечением, среди скучной и однообразной походной жизни.
Продолжительные походы, тяжелая бивуачная жизнь, исполненная всевозможных лишений, вид крови и человеческих страданий, постоянная готовность встретить смерть, — имеют то гибельное влияние на войска, что строго соблюдаемые в мирное время правила, невольно забываются, вследствие чего нередко ослабляется и нарушается военная дисциплина.
В прусской же армии мы видим совершенно иное:
Различные лишения походной боевой жизни, столь ощутительные для значительной части прусских войск, состоящих из людей более или менее образованных, до войны пользовавшихся некоторыми удобствами жизни и полною свободою в своих поступках, — не поколебали дисциплины и того глубокого сознания необходимости точного исполнения своих обязанностей, которым проникнуты все чины этой армии, от высших начальников до последнего рядового.
В окрестностях Парижа неоднократно случалось нам встречать команды, отправляемые, с самыми разнообразными целями, в то или другое место. Отряды эти — какого бы ни были малого состава (парковые ли повозки, сопровождаемые фурштатским унтер-офицером, кавалерийский ли разъезд, возвращающийся с рекогносцировки, или же целый полк идущий занимать позицию, или возвращающийся с инженерных работ), днем и поздним вечером, всегда следовали в совершенном порядке со всеми офицерами и начальником части или команды.
При встрече с каждым старшим в чине начальник отряда весьма обстоятельно докладывал откуда и куда идет команда, и с какою целью. Подобный пример точного исполнения своих обязанностей, подаваемый старшими чинами младшим, должен непременно иметь благодетельное влияние на подчиненных.
Но при всей строгости служебных отношений, при этой формалистике, — нередко можно встретить такое явление, которое поразило бы самого нетребовательного служаку иной армии. Так, например, в гостиницах и кафе-ресторанах нередко можно увидеть штаб-офицера и рядового, обедающих за одним и тем же столом; можно услышать разговор офицера с солдатом не о каких нибудь мелочных принадлежностях солдатской амуниции, а о современных военных событиях, причем и самый тон разговора и суждения, высказываемые этим солдатом отличаются иногда пониманием дела, точностью выражений и оригинальностью мыслей! И если б, в тоже самое время, пришлось офицеру отдать этому рядовому какое нибудь приказание по службе, то оно было бы выполнено беспрекословно и с педантическою точностью.
Что же касается характера дисциплины, существовавшей во французской армии, то нет никакой надобности приводить многочисленные рассказы и описания, давно появившиеся в заграничной печати. Полагаем, что большая доля ответственности за сильный упадок дисциплины и общую деморализацию всех почти французских войск, — ложится не на одних солдат и офицеров. Наше мнение до некоторой степени оправдывают следующие слова пленного французского солдата: «могли ли мы слушаться своих поручиков, когда наши генералы не хотели более повиноваться императору».
Чтобы лучше разъяснить состояние, в какое была поставлена французская армия, упадком в ней дисциплины, — приводим следующую выписку из брошюры: «Des causes qui ont amene les désastres de l'armе françаise dans la campagne de 1870»:
«Движение армии из Реймса на Вузье и к Шэн-Попюле производилось весьма медленно. Наша растянутая колонна с трудом подвигалась по узким дорогам, размытым постоянными дождями и разбитым тяжело нагруженными повозками. Войска наши, усвоившие себе губительную привычку к мародерству и грабежу, предавались им еще с большею силою, чем в предыдущих маршах. Бесчинства их стали, наконец, до того возмутительны, что обратили внимание главнокомандующего, который издал приказ об учреждении военных судов, действия которых, впрочем, мы до сих пор еще невидали, — и под своею ответственностью разрешил офицерам применять к виновным самые строгие меры. Но это, слишком позднее распоряжение, не произвело на наших солдат никакого впечатления и они продолжали грабить еще более прежнего.
«Не желая оправдывать эти преступные действия, мы, из чувства справедливости, должны, однако же, сознаться, что не смотря на настроение наших солдат, не смотря на дурной пример, подаваемый зуавами и тюркосами, занесшими в Европу свои хищнические привычки и неповиновение, — пример тем более вредный, что остальные войска, ему подражали, — не смотря на все это, мародерство и грабежи проявлялись не единственно из страсти к истреблению. Попался ли наш обоз, при нашем отступлении, в руки неприятеля, или же он был направлен к такому пункту, который мы, при наших нерешительных движениях и переходах с места на место, должны были обходить, — но дело в том, что, дневная раздача порционов производилась неправильно, и солдаты наши не получавшие в течении нескольких дней следующего им провианта, разбитые и утомленные усиленными переходами, промокшие до костей, под постоянным дождем, — не могли уже одним сном восстановить свои силы, и вынуждены были сами заботиться о приобретении средств к существованию…»
VII. Ручное огнестрельное оружие и артиллерия
Прусская пехота вооружена игольчатыми ружьями системы Дрейза.
Необыкновенно сильному огнестрельному действию этих ружей были приписаны все успехи пруссаков в войне 1866 года. После Кенигсгрецкого погрома, общее доверие к совершенству ручного огнестрельного оружия прусской армии было таково, что все государства западной Европы тотчас же приступили к перевооружению своих войск скорострельным оружием, затратив на это громадные суммы.
Между тем, в настоящую кампанию, с первых же встреч враждующих сторон, оказалось, что прусское ружье Дрейза, без преувеличения, почти в три или даже четыре раза хуже ружья Шасспо, которым была вооружена Французская армия: первое стреляет с достаточною верностью только на расстоянии не свыше 500 шагов, тогда как Шасспо бьет с значительною точностью на 1500 и даже 2000 шагов, и, независимо скорости самой стрельбы, это последнее ружье отличается большею настильностью выстрела. Одно, что следует заметить против ружей системы Шасспо, — это невозможность прицеливаться на дистанциях более 1200 шагов. Чтобы стрелять далее этого расстояния, с сохранением настильности выстрела, необходимо прикладываться с пояса, как, обыкновенно, французские солдаты и делают.
Масса французской пехоты стреляет не совсем хорошо, чем и объясняется слабая действительность ее огня, в сравнении с количеством выпускаемых пуль. Но если французская армия была недостаточно подготовлена к стрельбе, то, тем же менее, в рядах ее находились отличные стрелки, бьющие почти наверное, выбирая своею целью преимущественно неприятельских офицеров; вследствие того в прусской армии убыль в офицерах доходит до такой степени, что, под конец дела, ротами командуют фельдфебеля и унтер-офицеры.
Значительные потери пруссаков в настоящую кампанию следует тоже приписать и тому, что сомкнутые части слишком близко подходят к неприятелю и бросаются вперед, не выждав подготовки атаки стрелками и артиллериею.