— Именно.

Но внутри у Брейда похолодело. Сомнений не было, сыщик смотрел на него враждебно. Больше того, впервые он смотрел на него так, будто наконец укрепился в мысли, что профессор мог убить Ральфа.

18

Брейд помедлил, но все-таки начал рассказывать, как он обнаружил, что баллон с кислородом поврежден.

Доэни слушал его, полузакрыв глаза. Он проявил интерес только раз, когда Брейд сказал, что жидкость, которой смазывали редуктор, это «глицерол», более широко известный под неверным названием «глицерин». Руки Доэни на краю стола сразу напряглись, и он спросил:

— Глицерин? Это что, вроде нитроглицерина?

Брейд подавил раздражение:

— Да нет же. Глицерин, то есть глицерол, сам по себе совершенно безвреден. Им пользуются в кулинарии и в косметике.

— Безвреден? Тогда почему же…

— Безвреден при обычных условиях. Но если бы я повернул вентиль, чистый кислород под давлением тысяча восемьсот фунтов на квадратный дюйм устремился бы в маленькое пространство внутри редуктора. Чтоб вам легче было все это представить, могу сказать, что давление кислорода в атмосфере вокруг нас равно трем фунтам на квадратный дюйм. И вот под воздействием кислорода под высоким давлением обычно безвредный глицерол начинает мгновенно и бурно реагировать, освобождая в большом количестве тепло.

— То есть происходит взрыв?

— Да. Вентиль баллона мгновенно вылетает, весь остальной кислород вырывается наружу и баллон превращается в своего рода бомбу. Лабораторию разнесло бы, и, разумеется, не уцелел бы и я.

Доэни глубоко вздохнул и жестким ногтем поскреб толстую щеку.

— А не могла эта смазка оказаться там случайно?

— Нет, — твердо ответил Брейд. — Резьбу на баллоне с кислородом никогда не смазывают, и я не допускаю, чтобы кто-нибудь сделал это по незнанию. Сам баллон в прошлый четверг был в полном порядке, так что повредили его специально.

— Чтобы убить вас, профессор? Да?

— Очевидно. Другой причины я не вижу. Баллоном пользуюсь один я. Вопрос заключался только в том, когда я поверну вентиль. Я и на самом деле чуть не повернул его.

Доэни кивнул. Холодность его не проходила.

— Ну и что же это означает? Думаете, тот, кто убил парнишку, испакостил и ваш баллон?

— Трудно предположить, что здесь у нас орудуют двое убийц, — ответил Брейд.

— Ясно. Так что, по-вашему, раз вы теперь сами жертва, убийцей вас считать нельзя?

— Я…

— Но, если говорить начистоту, какая же вы жертва, проф? Живы, здоровы, будто весь день провели в церкви. Ведь вентиль-то вы не повернули! Скажите, а может, вы сами обмазали баллон этой дрянью?

— Что? Послушайте…

— Нет, это вы послушайте. А мне уже тошно! Выходит, я все же просчитался. Я-то поверил, что вы ни при чем, несмотря на все улики. А теперь вы сами себя выдали с головой и с ногами. И все почему? Не могли сидеть тихо.

Он распалялся все больше:

— Когда человек на подозрении, он может затаиться и ждать, что будет, авось полиция не найдет доказательств. Это, пожалуй, самая правильная политика, но, конечно, самая тяжелая. Вам она не под силу. У вас же воображение! Вам нравится придумывать всякие страхи да трепать себе нервы. Другой путь — смыться, замести следы. Тоже неглупо. Но это не для вас. У вас семья, положение. Состряпать разные лжедоказательства и выгородить себя. Но для такого дела надо твердо верить, что вы куда смекалистей полиции. Профессору это нетрудно. Ведь потому вы и профессор, что у вас голова хорошо варит. Верно?

Брейд решительно прервал его:

— Уверяю вас, ко мне ваши доводы не имеют никакого отношения.

— Ладно, профессор. Это я уже слышал. Дайте мне кончить. Чаще всего лжедоказательства подстроены так, чтобы виновный выглядел жертвой. Если, к примеру, где-нибудь грабят и мы считаем, что воры живут по соседству, бывает, что их дома тоже оказываются обчищенными. Вор пострадал, значит к нему не придерешься. Не может же он сам себя обобрать! Понятно?

— Значит, я сам повредил баллон и вызвал вас?

— Слушайте, профессор, вы мне нравитесь, но, по-моему, вы именно так и сделали.

Брейд поднял редуктор и спокойно спросил:

— Как вещественное доказательство он вас не интересует?

— Он же ничего не доказывает.

Брейд кивнул.

Мягкой тряпкой, смоченной в спирте, он промыл резьбу на редукторе и баллоне, затем протер ее эфиром и продул сжатым воздухом.

— Как следует обработаю потом. — Резким поворотом гаечного ключа он закрепил редуктор на баллоне.

Положив ключ на место, Брейд повернулся к Доэни, который внимательно наблюдал за ним.

— Вы применяете ко мне психологический нажим, но я вижу ваши приемы насквозь, — сказал он. — Вы пытаетесь внушить мне, будто запутали меня в паутину логических доводов, и воображаете, что я не выдержу, вы вырвете у меня признание, и у вас в руках окажутся ваши драгоценные доказательства для присяжных. Ничего не выйдет!

— Отчего же?

— Потому что это может получиться только с виновным, а я не виноват. Больше того, я даже знаю убийцу.

Доэни широко улыбнулся:

— Теперь вы взялись за психологический нажим?

— Я не знаю, как это делается.

— Ладно. Кто же убийца?

Брейд почувствовал, что приходит в исступление, — уж больно покровительственно, словно с неразумным ребенком, обращается с ним Доэни. Он сказал:

— Мне тоже нужны доказательства. И я вам их представлю. Вы только сидите и наблюдайте.

Он быстро взглянул на часы, подошел к телефону, набрал внутренний номер:

— А, это вы. Очень хорошо. Говорит профессор Брейд. Второй час лабораторных уже кончается, правда? Не зайдете ли сразу ко мне в кабинет? Хорошо.

Он повесил трубку.

— Еще несколько секунд, мистер Доэни.

В дверь тихо постучались, и Брейд впустил Роберту. Ее лицо казалось померкшим, словно жизнь в ней едва тлела. Взгляд блуждал.

«Бедняга!» — невольно подумал Брейд.

Он сказал:

— Роберта, этот джентльмен — мистер Джек Доэни.

Глаза ее на секунду обратились к Доэни. Она пробормотала:

— Здравствуйте.

Брейд продолжал:

— Это инспектор, ведущий дело Ральфа.

Веки девушки дрогнули, и в глазах загорелся интерес:

— Значит, случай с Ральфом расследуется?

— Мистер Доэни полагает, что смерть Ральфа не была несчастным случаем. Я с ним согласен. Ральф убит.

Роберта вся вспыхнула:

— Что вы говорите!

Теперь она уже не отрывала взгляда от Доэни:

— Я знала, что он не мог так глупо ошибиться! Но кто его убил? Кто?

Брейд подумал — как быстро она приняла эту версию! Даже не усомнилась.

Он ответил:

— Вот это мы и пытаемся узнать. А пока хотелось бы выяснить еще одно обстоятельство. Должен сказать, что мистеру Доэни известно о вашей дружбе с Ральфом.

Роберта сказала с презрительным безразличием:

— Это меня не удивляет.

— Вот как!

— Миссис Нейфилд, мать Ральфа, говорила, что полиция ее расспрашивала. — Она повернулась к Доэни: — Вы могли спросить прямо у меня. Я бы вам все сказала.

Доэни улыбнулся и ласково объяснил:

— Не хотелось, мисс, беспокоить вас без надобности. Я думаю, вам и без нас не сладко.

— Еще бы!

— Мистер Доэни выяснил, что вы с Ральфом ссорились, — сказал Брейд.

— Когда? — удивилась Роберта.

Брейд попросил:

— Сядьте, Роберта. Я хочу кое-что уточнить, и вы можете помочь мне. Пожалуйста, сядьте.

Роберта поколебалась и медленно села на стул у самой двери.

— О какой ссоре идет речь, профессор Брейд?

— О вашей ссоре в кондитерской.

На лице ее выразилось изумление, на лице Доэни тоже — правда, в меньшей степени.

Брейд пояснил:

— Вы спорили из-за того, какой сорт мороженого вам следует заказать.

Роберта покачала головой:

— Не помню ничего подобного. Кто вам сказал? — Она переводила взгляд с одного на другого, затаившаяся и настороженная.

Доэни не пришел ей на помощь. Брейд подумал: «Он протягивает мне спасительную веревку, отпускает дюйм за дюймом и ждет, что я вот-вот сорвусь и закачаюсь с петлей на шее».