– Она могла утонуть, – не соглашалась Эллен.

– Но она не утонула.

– Она могла утонуть.

– Но она же не утонула.

– Мой муж тобой совершенно не интересуется.

– Твой муж. – Ну, наконец-то добрались и до мужа. – Бенуа Донель.

Мари покраснела. Кровь бросилась ей в лицо от одного лишь упоминания его имени. Сегодня днем, когда они с Кейтлин легли поспать, ей приснился сон про Бенуа Донеля. И она помнила его во всех подробностях. Эротических подробностях.

– Повторяю, – сказала Эллен. – На тот случай, если ты решила попробовать провернуть тот же трюк, что и с Хэрри. Мой муж тобой совершенно не интересуется.

– Конечно, не интересуется.

– Бенуа считает, что ты незрелая личность.

Мари заинтересовалась. Почему незрелая? И это все, что он сказал? А чего он не сказал? Значит, они говорили о ней. Эллен проверяла мужа на вшивость? Да она просто с ума сошла. Так рисковать.

– Конечно, я незрелая личность. Посмотри на мои кеды.

Мари водрузила ногу на стол, чтобы Эллен лучше разглядела ее высокие фиолетовые «конверсы». В тюрьме она очень по ним скучала. Эллен нахмурилась. Подошел официант с подносом, нагруженным едой. Он тоже посмотрел на фиолетовый «конверс» на столе и тоже нахмурился. От тарелок исходил восхитительный запах жареных кальмаров. Мари обожала жареных кальмаров.

Она убрала ногу, чтобы официант мог поставить тарелки на стол. До креветочных роллов она так и не дотронулась. Теперь перед ней стояло блюдо с новой порцией горячей еды, и Мари чувствовала, что не в состоянии устоять перед искушением. Нет, она не способна на красивые жесты. Она съест все, выпьет свое пиво и закажет еще. И пусть Эллен заплатит за ужин.

И она не пожалеет, что так поступила.

Именно так Мари хотелось прожить свою жизнь. Без сожалений.

– Мой муж считает, что ты незрелая, – снова повторила Эллен. – И бездушная. Это его собственные слова.

Какой ответ предполагает Эллен, подумала Мари. Возможно, Бенуа Донель сказал ей именно то, что она хотела услышать. А может быть, он и вправду так думает. Может быть, у Мари в самом деле нет души. Эта мысль и самой ей приходила в голову. Бенуа Донель – талантливый писатель и, вполне вероятно, прекрасно разбирается в человеческой натуре. Но тогда тем более непонятно, почему он женился на Эллен, такой жесткой и нудной женщине. Она ему совсем не подходит. В подростковом возрасте Эллен была образцовой девочкой, без всяких проблем, словно только что сошедшей со страниц подросткового журнала.

– Мне все равно, что думает обо мне твой муж, – сказала Мари.

– Прекрасно, – поджала губы Эллен. – Твое мнение тоже не имеет значения. Итак, подведем итоги. В течение следующей недели тебе запрещается пить в моем доме. Тебе запрещается принимать ванну вместе с Кейтлин. Тебе запрещается разговаривать с моим мужем. И последнее я повторять не собираюсь. Вот мои требования. Полагаю, они более чем справедливы.

И словно они пришли к какому-то мирному соглашению, Эллен приступила к еде.

Мари проследила взглядом, как она отправила в рот креветочный ролл. Ее разозлило, что Эллен попробовала его первой.

– Ясно. Не пить. Не принимать ванну. Не смотреть на твоего супруга.

Мари не испытывала никакой неловкости, выдавая эту явную ложь. Естественно, она будет продолжать пить в доме Эллен. И купаться вместе с Кейтлин. И смотреть на Бенуа Донеля и разговаривать с ним столько, сколько возможно. И даже больше. Она зайдет куда дальше простых разговоров. Мари почувствовала, как к ней возвращается уверенность в себе.

– Мари, может быть, ты не поверишь, но мне не безразлична твоя судьба. У нас с тобой странная, но все-таки дружба. Возможно, мы обе вынесем из случившегося какие-то уроки. Я думаю, мы обе ощущали неловкость этого положения – то, что ты живешь в моем доме, и я раздаю тебе указания. У тебя не очень-то хорошо получается выполнять чужие указания.

Мари подняла свой бокал с пивом, словно предлагая тост.

Эллен проигнорировала этот жест.

– Ты можешь продолжать видеться с Кейтлин, если хочешь. Если решишь остаться в Нью-Йорке. Если сможешь себе это позволить. Если сумеешь найти здесь работу. Наверное, это будет не слишком легко с твоим криминальным прошлым.

– С моим криминальным прошлым, – ухмыльнулась Мари.

Эллен, разумеется, не могла отказать себе в удовольствии упомянуть криминальное прошлое Мари. Это было ее главное и самое действенное оружие. Тюрьма с лихвой перекрывала все прошлые прегрешения Мари. Эллен ни капли не понимала Мари. Она полагала, что они смотрят на жизнь одинаково, потому что выросли в одном городе и вместе ходили на концерт Брюса Спрингстина, когда им было по тринадцать лет. Она не понимала, что пытаться уколоть Мари тюрьмой было совершенно бесполезно. Она не чувствовала ни малейшего стыда. И ни о чем не жалела.

Она была влюблена. Безумно, дико, безоглядно влюблена. Когда Хуан Хосе позвонил ей в дверь, напуганный, весь в крови, и сказал, что они с другом только что ограбили банк, и ему повезло выбраться оттуда живым, а другу нет, и что за ним гонится полиция, она сбежала вместе с ним, не задумавшись ни на секунду. И ни разу не оглянулась.

Позже, когда они были уже в дороге, Мари узнала, что друг Хуана Хосе застрелил одного из охранников. Но все равно она не испытала ни малейших сомнений в том, что поступает правильно. Хуан Хосе никого не убивал, и она хотела быть рядом с ним. Где бы он ни был. В его постели. В его доме, вместе с его матерью и сестрами и пискливыми цыплятами под ногами. Хуан Хосе читал ей стихи на испанском. Водил на танцы. Перед танцами они занимались любовью. И после танцев тоже занимались любовью. Мари чувствовала себя живой – как никогда раньше.

За это стоило отправиться в тюрьму.

Мари положила себе жареных кальмаров. И жасминового риса, и тушеных овощей. И креветочных роллов. И начала есть. Кальмары были горячими. У нее есть еще неделя. Целая неделя.

– Я могу дать тебе пятьсот долларов, – сказала Эллен. – Считай это компенсацией за увольнение.

– Замечательно, – кивнула Мари.

Она возьмет эти деньги. И гораздо больше, чем деньги.

Из своих тридцати лет Мари провела в тюрьме только шесть, но все равно она никак не могла привыкнуть к недавно обретенной свободе, вписаться в окружающую действительность. На самом деле тюрьма оказалась вовсе не такой отвратительной, как можно было подумать.

Жизнь в тюрьме была простой, понятной и расписанной по минутам. Мари ела три раза в день, в одно и то же время, в одной и той же душной столовой. Она всегда сидела на одном и том же месте, в самом конце длинного стола. Работала она в тюремной прачечной. Работа была на удивление тяжелой и требовала больше сил, чем любая другая из тех, что Мари приходилось выполнять раньше. Она научилась управляться с промышленной гладильной машиной, через которую проходили сотни и тысячи простынь, полотенец и комплектов тюремной униформы.

Мари даже подружилась с другой женщиной, работавшей в прачечной. Руби Харт отбывала свои двадцать два года за убийство мужа. Она ударила его по голове горячим утюгом и, что называется, не промахнулась. Она нисколько не жалела о том, что прикончила Гектора. «Иначе, – сказала однажды Руби очень буднично, – я сама была бы сейчас в могиле. – И добавила: – И это было так здорово. Треснуть этого сраного ублюдка прямо по башке».Руби Харт казалось забавным, что в тюрьме ей пришлось иметь дело именно с утюгом. Ирония судьбы. На самом деле она не хотела убивать мужа.

Все, кто сидел в тюрьме за убийство, имели вполне убедительные мотивы его совершить. Мари, конечно, никого не убивала, но другие заключенные были к ней снисходительны. Это нисколько не напоминало тюрьму, которую обычно показывают по телику.

Руби научила Мари правильно складывать рубашки. Раньше, до того, как ее посадили, она работала в магазине Gap. Вместе они работали ловко и слаженно, загружали и разгружали огромные стиральные машины и сушки, орудовали утюгами. Руби верила, что после тюрьмы можно начать новую жизнь. Пока Мари снова и снова перечитывала «Вирджини на море», она изучала юриспруденцию.