– Дай мне, – сказала Кейтлин.

Эллен потребовала бы, чтобы она сказала «спасибо». Мари отдала шар так. Кейтлин перевернула шар, посмотрела, как снежинки падают на Эйфелеву башню, и перевернула его опять. Потом еще раз. И еще.

С пользой потраченные три с половиной евро.

Мари не надо было волноваться из-за денег. У нее было две с половиной тысячи евро. Можно было найти более дешевый отель в отдаленном районе. Ей исполнилось тридцать лет. Может быть, настало время наконец-то встать на ноги. Пока большинство ее ровесников искали себя, устраивались на работу, теряли работу, получали дополнительное образование, женились, разводились, рожали детей, Мари сидела в тюрьме.

– Париж-Париж-Париж, – сказала Мари.

Город нравился бы ей гораздо больше, если бы все говорили по-английски. Мари взяла Кейтлин за руку, и они пошли прочь от Эйфелевой башни. Оглядываться Мари не стала. В первом же киоске с едой Мари купила сэндвич с ветчиной и яйцом, сделанный из багета.

Они устроились на скамейке напротив клумбы с цветами. Этот город был все-таки потрясающе красив, даже если и не мог похвастаться другими достоинствами. Мари откусила свой сэндвич, и ее пронзило острое чувство ностальгии. Вкус ветчины, толстый ломтик сваренного вкрутую яйца, помидор и майонез. Это напомнило ей те времена, когда они сидели в кухне Эллен и Бенуа Донель делал для нее точно такие же сэндвичи. В Париже он был вкуснее, но чего-то все же не хватало. Восторга. Удивления. Удовольствия сидеть за столом и смотреть, как Бенуа режет хлеб, моет в раковине помидоры. Сэндвич обошелся Мари в девять евро. Эллен вернется домой, сядет за круглый деревянный стол в своей прелестной кухне и будет сидеть одна.

Мари откусила еще. Вкус был простой и восхитительный. Она не верила в сожаления. Бенуа Донелю понадобилось бы полчаса, чтобы сделать такой сэндвич. На кухне он делал все очень медленно и был страшно рассеян. Раз начав, Мари могла бы продолжать список его недостатков бесконечно.

– Я не верю в сожаления, – сказала она Кейтлин.

Их разговоры стали несколько односторонними.

Пора было двигаться. Куда-то идти. Но Кейтлин шла медленно и неохотно и постоянно отвлекалась. Мимо них прошла одна няня с ребенком, затем еще одна. Мари легко распознавала их – черные женщины с белыми детьми в дорогущих колясках. Точно такие же, как и в Нью-Йорке. Она решила последовать за ними и вышла на большую детскую площадку, практически парк с аттракционами, только без платы за вход. На площадке было полно детей.

– Лошади, – сказала Кейтлин.

Там действительно были лошади. Вслед за няньками Мари и Кейтлин подошли к карусели, очень красивой, в старинном стиле. Французские дети под музыку катались на деревянных раскрашенных лошадках. Карусель кружилась, дети смеялись и привставали на лошадках, держась за медные кольца, висящие у них над головой.

– Хочешь покататься? – спросила Мари.

Мари и сама была бы не против прокатиться.

Она вдруг вспомнила, что ни разу не каталась на карусели. Никогда. Как же так вышло? Еще одна вещь, которой лишила ее мать. Мари подхватила Кейтлин и направилась к тому месту, где продавались билеты.

Девочка-подросток с фиолетовыми волосами и с колечком в носу вопросительно взглянула на нее, и Мари осознала, что понятия не имеет, как купить билет. Она была во Франции. Где все говорят по-французски.

– Мне два билета, пожалуйста.

Девочка что-то сказала ей. По-французски.

– Два билета. Мари показала на себя, на Кейтлин, положила на стойку купюру в пять евро и посмотрела прямо на девчонку. Кассирша взяла купюру, покрутила ее в пальцах и выдала Мари два билета и несколько мелких монет сдачи.

– Gracias, [43] – сказала Мари.

Правильное слово она вспомнила только через долю секунды. Merci. Во Франции французский. Испанский в Мексике.

Возле карусели выстроилась еще одна очередь. Мари удобнее перехватила Кейтлин.

– Мне придется поставить тебя на ножки, – сказала она.

– На руки, – потребовала Кейтлин.

Она устала и объяснялась с Мари односложными предложениями. Они гуляли не так уж долго и простояли в очереди к Эйфелевой башне меньше часа, но Кейтлин уже перестала «сотрудничать». Оставила все на Мари. Абсолютно все. Это было несправедливо. Мари спустила Кейтлин на землю. Ее руки устали – Кейтлин была уже не грудным ребенком.

– На руки.

Кейтлин заплакала. Ее лицо покраснело, рев становился все громче и громче. Черные няньки, вслед за которыми Мари пришла на детскую площадку, обернулись и понимающе посмотрели на нее. Их дети не ревели и не капризничали. На счету Кейтлин до сих пор числилась только одна более или менее значимая истерика: та, которую она устроила в день, когда начался флирт между Мари и Бенуа.

Мари снова взяла Кейтлин на руки.

– Давай просто посмотрим, – сказала она. – Тише, тише. Ш-ш-ш. Все хорошо. Мы потом покатаемся. Все в порядке. Ну перестань, пожалуйста. Тише, маленькая. Ш-ш-ш.

Мари вышла из очереди и посмотрела по сторонам. Скамейки рядом с каруселью были заняты.

– Черт, – сказала Мари.

– Черт, – повторила Кейтлин.

Глупо злиться на уставшую двухлетнюю девочку. Мари решила, что будет держать себя в руках. Она огляделась еще раз – может быть, удастся найти удобное местечко и присесть прямо на траву. Кейтлин успокоится, отдохнет, возможно, даже поспит немного. Но вокруг было слишком много народу. Вдруг кто-нибудь наступит на Кейтлин? Рисковать нельзя. Мари будет сложно объяснить это Эллен. Пожилая женщина с коляской обошла их и вытащила из коляски маленького мальчика. Мари посмотрела на нее с завистью.

– Ты такая тяжелая, Кит Кат, – сказала Мари. – Давай я поставлю тебя на ножки, и мы немножко погуляем. Совсем чуть-чуть, ладно?

– Нет.

– Нет, – повторила Мари.

Кейтлин потянула ее за волосы.

– Прекрати, – сказала Мари.

Кейтлин отпустила волосы, но вместо этого принялась крутить лямку майки Мари. Человек, которого Мари любила больше всех на свете, начинал серьезно действовать ей на нервы. Она опустила Кейтлин на землю, и та сразу же заревела. Мари подумала о Людивин, тут же вспомнила, что Людивин мертва, и опять взяла Кейтлин на руки.

– Ты устала, да?

– Хочу домой, – сказала Кейтлин. Мари еще раз посмотрела на коляску, теперь пустую. Пожилая женщина, вероятно, приходилась мальчику бабушкой, не няней. Она оставила коляску под деревом, недалеко от того места, где стояли Мари и Кейтлин, и встала в конец длинной очереди на карусель. Карусель остановилась, и толпа детей ринулась вниз. Кондуктор помог женщине взобраться по ступеням, мальчик выбрал лошадку.

– Ага, – сказала Мари. – Смотри-ка, Кейтлин. Коляска. Как раз для нас. Хочешь, я тебя немного повезу? Так будет лучше, правда?

Кейтлин кивнула. Так, будто делала Мари одолжение. В первый раз она напомнила Мари Эллен.

На карусели заиграла музыка. Бабушка уселась на лошадку и взяла мальчика на колени. Мари и Кейтлин осмотрели коляску.

– Симпатичная, – сказала Мари. – Совсем как твоя.

– Она красная, – произнесла в ответ Кейтлин.

– Твоя тоже красная, – сказала Мари. – Может, сядешь?

Она посадила Кейтлин в коляску и застегнула ремень. Застежки были почти такие же, как у американских колясок. Под сиденьем Мари обнаружила сумку, в которой оказался чистый подгузник, упаковка сдобного печенья, пластиковая коробочка с миниатюрными французскими сырами, завернутая в фольгу, и детская чашка с крышкой и носиком. Еще там был свитер в сине-белую полоску – Кейтлин он пригодится. Очень скоро, когда стемнеет.

– На, – сказала Мари и протянула Кейтлин чашку. Кейтлин взяла ее и прильнула к ней губами.

– Вкусно? – спросила Мари.

Кейтлин ничего не ответила. Она молча пила то, что было в чашке. Карусель начала вращаться. Бабушку с внуком видно не было, они находились с другой стороны. Мари развернулась и пошла прочь, стараясь идти не слишком быстро, но и не слишком медленно.

Итак, теперь она совершила преступление официально. Стала настоящей преступницей, а не пособницей. Теперь она была виновна еще и в мелкой краже. Мари представила себе огорчение и потрясение пожилой женщины, которая слезет с карусели и увидит, что коляски нет. Почему-то это было даже хуже, чем украсть ребенка. Кейтлин и Мари просто принадлежали друг другу.