— Извините, сударыня, — ответил Сержи. — Ваша красота застигла нас врасплох, а восхищение так же безмолвно, как ужас.

— Я признателен моему другу за его объяснение, — подхватил я тотчас же. — Чувства, внушенные вашей внешностью, не выразить в словах. Что же касается вашего прихода, то он неминуемо должен был вызвать в нас мимолетное удивление, и нам потребовалось некоторое время, чтобы оно улеглось. Вы понимаете, что ничто не могло предвещать вашего появления в этих развалинах, уже давно покинутых всеми. Ни заброшенность этого места, ни поздний ночной час, ни окружающий нас хаос не могли вселить в нас даже мысли о его возможности. Вы, сударыня, без сомнения, желанная гостья для всех, кого удостоите своим посещением, но мы почтительно ожидали, чтобы засвидетельствовать вам свое глубокое уважение, того момента, когда вам будет угодно сообщить, с кем мы имеем честь разговаривать.

— Мое имя? — спросила она с живостью. — Разве оно вам неизвестно? Бог мне свидетель, что я пришла на ваш зов!

— На наш зов? — сказал Бутрэ, запинаясь и закрывая руками лицо.

— Конечно, — продолжала она с улыбкой, — я достаточно хорошо воспитана, чтобы не являться без приглашения. Я — Инес де лас Сьерас.

— Инес де лас Сьерас! — закричал Бутрэ, потрясенный так же, как если бы на него обрушилась молния. — О, божественное возмездие!

Я пристально посмотрел на нее. Я тщетно пытался найти в ее лице что-нибудь, указывающее на притворство, и не нашел ничего.

— Сударыня, — сказал я, стараясь быть спокойнее, чем это было в действительности, — костюмы, в которых вы нас нашли и которые, быть может, не вполне подходят для такого праздника, как сегодня, скрывают людей, совершенно не подверженных страху. Каково бы ни было ваше имя и каковы бы ни были побуждения, заставляющие его скрывать, вы можете рассчитывать на, нашу скромность и почтительное гостеприимство. Мы охотно готовы признать в вас Инес де лас Сьерас, если эта причуда, находящая оправдание в обстоятельствах, забавляет ваше воображение. Ваша красота дает вам право изображать Инес с гораздо большим блеском, чем тот, каким она обладала в действительности, а это самый сильный довод среди всех остальных. Но мы все же просим вас поверить, что это признание, ни к чему не обязывающее нашу любезность, никак нельзя отнести за счет нашего легковерия.

— Я и не собиралась требовать от него подобных усилий, — ответила Инес с достоинством, — но кто смеет отнимать у меня имя, которое я приняла в доме моих предков! О, — продолжала она, постепенно воодушевляясь, — я достаточно дорого заплатила за свой первый проступок, чтобы думать, что божественная справедливость уже удовлетворена, но пусть запоздалое прощение моих грехов, которое я от нее ожидаю и на которое возлагаю свою единственную надежду, оставит меня навсегда в жертву пожирающих меня страданий, если я не Инес де лас Сьерас! Да! Я Инес де лас Сьерас, грешная и несчастная Инес! К чему мне присваивать это имя, когда я так стремилась его скрыть, и по какому праву вы отвергаете и без того достаточно мучительное признание несчастной, способной внушить к своей судьбе только жалость?

У нее на глазах появились слезы, и Сержи, чувства которого все нарастали, подошел к ней поближе, тогда как Бутрэ, уже некоторое время неподвижно сидевший на своем месте, опустил голову на руки и затем грузно уронил ее на стол.

— Смотрите, сеньор, — сказала она, сорвав с руки золотой браслет, наполовину изъеденный временем, и с презрением бросив его передо мной, — вот последний дар моей матери и последняя драгоценность из ее наследства, оставшаяся у меня в нищете и бесчестии моей жизни. Удостоверьтесь, действительно ли я Инес де лас Сьерас или жалкая авантюристка, предназначенная своим низким рождением для утехи толпы.

Три зеленых холма были инкрустированы мелкими изумрудами, и имя Инес де лас Сьерас, гравированное старинными буквами, еще отчетливо выступало под разрушениями, причиненными временем.

Я почтительно поднял браслет и возвратил его с низким поклоном. В состоянии возбуждения, овладевшего ею, она не обратила на меня никакого внимания.

— Если вам нужны еще доказательства, — продолжала она как бы в бреду, — разве до вас не дошла молва о моих злоключениях? Смотрите, — добавила она, срывая застежку со своего платья и показывая шрам на груди, — Вот сюда меня поразил кинжал.

— О горе! горе! — завопил Бутрэ, поднимая голову и откидываясь в состоянии невыразимого ужаса на спинку кресла.

— Мужчины, мужчины, — сказала Инес тоном горького презрения, — они умеют убивать женщин, но вид раны внушает им страх!..

Стыдливость и жалость к Бутрэ заставили ее сделать движение, которым она хотела прикрыть свое наполовину расстегнутое платье. Но, спрятав от испуганного взора Бутрэ одну грудь, она невольно обнажила для взглядов Сержи, дошедшего в своем чувстве до апогея, другую. Я слишком хорошо понимал его восхищение, чтобы бросить ему в этом упрек.

Снова воцарилось молчание, еще более длительное, безусловное и печальное, чем в первый раз.

Предоставленные каждый самому себе: Бутрэ, потерявший способность соображать, — безотчетному ужасу, Сержи — внутренним восторгам рождающейся любви, в объекте которой воплощались излюбленные мечты его безудержной фантазии, я — размышлению о глубоких тайнах, относительно которых раньше предполагал, что составил себе независимое мнение, — мы должны были изображать окаменевших героев восточных сказок, внезапно застигнутых смертью и навсегда запечатлевших в своих чертах выражение мимолетного чувства, владевшего ими в последний момент.

Лицо Инес казалось более оживленным, но только среди множества выражений, сменявшихся на нем беспрестанно, как на лице спящего, и отражавших непонятный для нас ход ее мыслей, невозможно было уловить основное. Вдруг она со смехом заговорила.

— Я не припомню, — сказала она, — что именно я просила вас объяснить, — но ведь вы сами хорошо понимаете, что мой ум не способен поддерживать беседы с мужчинами с тех пор, как рука, которую я обожала, поразила меня и ввергла в обитель мертвецов.

Будьте снисходительны, я прошу вас, к немощи ума, возрождающегося для жизни, и извините, что я позабыла поблагодарить вас за тост, которым вы встретили мое появление. Господа, — прибавила она, подымаясь со своего места с неописуемой грацией и протягивая нам свой стакан, — Инес де лас Сьерас в свою очередь приветствует вас!

За ваше здоровье, благородный рыцарь! Пусть небо благоприятствует вам во всех ваших делах! За вас, печальный оруженосец, сменивший природную веселость на тайную грусть! Пусть более радостные дни, чем сегодняшний, возвратят вам утраченную беспечность! За ваше здоровье, прекрасный паж! Ваша нежная томность свидетельствует о душе, занятой более приятной заботой! Пусть счастливая женщина, внушившая вам любовь, ответит на нее чувствами, достойными вас! И если вы все еще не любите никого, так полюбите же скорее красавицу, которая вас уже любит.

За ваше здоровье, сеньоры!

— О, я люблю и полюбил навсегда! — воскликнул Сержи. — Кто бы смог видеть вас и не полюбить! За здоровье Инес де лас Сьерас! За прекрасную Инес!..

— За Инес де лас Сьерас! — повторил и я, поднимаясь со своего кресла.

— За Инес де лас Сьерас, — пробормотал Бутрэ, не меняя своего положения, и впервые за всю свою жизнь, провозгласив тост, не выпил.

— За всех вас! — подхватила Инес, поднося во второй раз ко рту свой стакан, но не прикасаясь к нему. Сержи взял его у нее и погрузил в него свои горячие губы. Я не знаю, почему, но у меня явилось желание его удержать, как будто я опасался, что он пьет свою смерть.

Что касается Бутрэ, то он снова впал в состояние своеобразного задумчивого оцепенения, поглотившего его целиком.

— Вот и отлично, — сказала Инес, обнимая одной рукою шею Сержи и прикладывая время от времени другую, такую же пламенную, как и в легенде Эстевана, к его сердцу. — Этот вечер более сладок и очарователен, чем все те, о которых я сохранила воспоминание. Мы все так счастливы и веселы! Не думаете ли вы, сеньор оруженосец, что нам не хватает здесь только музыки?