В семье придерживались старых русских обычаев, говорили на русском языке. С вниманием и несомненной симпатией следили за событиями в России. Мать и отец очень тосковали по родным местам. Потом родители умерли, оставив Павлу фабрику, дающую достаточный доход, чтобы содержать семью. Но как-то получилось, что смолоду он не женился, а потом так и остался холостяком.

— С капитаном меня познакомил Куба, — продолжал свой рассказ Павел, — вот… езжу по городам… делаю что могу, моему партизанскому стажу скоро будет два года…

Вечером Павел привел к нам капитана Сергеева, летчика с подбитого немцами самолета.

Внешне Павел выглядел так, как и должен был выглядеть преуспевающий фабрикант. Вероятно, он был вне подозрений у немцев и у полиции. Сведения, доставляемые им, всегда отличались точностью. Он спокойно подсаживался ко мне и говорил, кивая головой на радиостанцию:

— Стучи: «На аэродроме Мокре западнее Замостье находится сорок самолетов „Мессершмитт-109“, На шоссе Хелм — Ровец — разъезд Завадувка севернее и южнее при шоссе большие склады бомб». И еще: «По железной дороге Люблин — Львов движения нет. Немцы взорвали мосты и ушли на Замостье. Поляки вооружаются против немцев. В городе Томашуве немцев нет».

Павел с большим вниманием отнесся к моим занятиям польским языком. Я старалась разговаривать с ним только по-польски; когда получалось плохо, мы вместе смеялись, но он не оставлял меня в покое до тех пор, пока я не произносила нужное слово правильно. Из него мог бы выйти хороший преподаватель: свободно владея и русским и польским языками, он умел объяснить все просто и доходчиво. Его импровизированные уроки помогли мне в дальнейшем.

Однажды майор пригласил меня и Павла к себе в шалаш. Они закурили и некоторое время сидели молча.

— Вот что, Павел, — начал майор. — Есть у нас к тебе просьба… Нужно съездить в Люблин.

— Можно, — отвечает Павел. — Скажите адрес и что нужно сделать.

— В Люблине в одном из главных управлений работает наш советский разведчик. С ним нужно наладить связь. Я могу сказать тебе только пароль. Остальное посмотришь по обстоятельствам.

Мы подробно обсудили все возможные варианты предстоящей встречи. Далеко за полночь я и Павел вышли от майора. Лагерь спал. На берегу реки между деревьями ходил часовой. Лунные блики переливались в мелкой ряби речной волны. Мы дошли до тропинки, ведущей на большую дорогу, и остановились около высокой густой ели.

— Вы не боитесь идти сейчас по лесу? — спросила я.

— Нет. Я уже привык…

Кругом стояла такая тишина, что казалось кощунством разговаривать в полный голос.

— Знаете, Ася, — начал вдруг Павел, глядя в сторону. — Я, как сейчас, помню: когда умирала моя мать… уже в самую последнюю минуту… Она только успела сказать мне: «Пашенька, вернись домой…» — и все. «Домой…» Я даже не знаю, что это такое — город или деревня — Рыбное… Рязанской области… Но я очень хочу вернуться туда, Ася… очень.

Потом, тряхнув головой, как бы отгоняя от себя воспоминания, он сказал:

— Ну, я пошел…

— Возвращайтесь поскорее.

Я смотрела ему в глаза. Да, мы с майором рисковали не только своей жизнью, но и жизнью разведчика, которого мы никогда не видели и на связь с которым шел сейчас Павел. Никто из нас не имел такой возможности связаться с ним, как Павел.

— Вы сомневаетесь во мне? — спросил он.

— Нет. Я вам верю.

Он схватил мои руки, крепко сжал их:

— До свидания! — и быстро пошел по едва видной тропинке. Тихий-тихий стоял лес, пахло хвоей…

— Ася! — позвал меня подошедший сзади майор. — Пойдем в лагерь. Поздно уже.

Мы молча дошли до шалаша.

— Спокойной ночи, — сказал майор и повернул к реке, к часовому.

— Спокойной ночи…

Я влезла в шалаш, легла на свою постель. И, закрыв глаза, увидела перед собой нашу комнату в московском доме, колонны театра перед окнами, завешенные маскировочными сетками. «Мама… Как ты там?» Защипало, защекотало в носу. Комок сдавил горло… «Мамочка…»

Павел приехал через два дня. Он сразу прошел к майору, и они долго беседовали. А когда вышли из шалаша, по глазам майора я поняла, что все в порядке. Через час я передала в центр сведения о дислокации немецких войск в Люблине. По совету люблинского разведчика нашим командирам предстояла встреча с польской подпольной группой.

В целях конспирации встреча была назначена в каком-то отдаленном местечке. Я, как радистка, должна была остаться при радиостанции, то есть в отряде, и только с завистью смотрела со стороны на сборы товарищей. Вот подошел Петрусь, одетый в форму немецкого офицера. Маша ахнула от восхищения, и я не удержалась от улыбки. Форма сидела на нем так, как будто он никогда в жизни не носил ничего другого. Майор тоже выглядел вполне элегантным мужчиной в светло-коричневом костюме и шляпе. Подъехали на лошади Фердинанд и Никита, майор отдал какое-то распоряжение, и они отправились в путь.

Каждый раз, когда уходят или уезжают товарищи по работе на всевозможные большие и маленькие, опасные и не очень опасные задания, — каждый раз тоскливо сжимается сердце. Напряженна и изменчива судьба разведчика.

На другой день я передала в центр радиограмму о встрече с представителями польской подпольной группы.

Вскоре был получен ответ: «В десять часов вечера ожидайте самолет с грузом. Опознавательные знаки: три костра, выложенные треугольником». Мы все пошли встречать самолет. Поляна находилась в двух километрах от лагеря. Партизаны шли веселые. Николай, потирая руки, говорил:

— Письма-то наверняка будут. А может, и «русской горькой» догадаются прислать?

— То-то я смотрю, готовишься шкалики считать? — поддразнивал его Никита.

— Да-а-а… Не мешало бы! А ты что ж громыхалку свою не захватил, гостинцы-то на чем повезешь?

— Довезем. Было бы что везти, — отшучивался Никита.

На поляну пришли задолго до назначенного времени. Проверили сложенный хворост, солому, спички. Все в порядке. Когда совсем стемнело и на небе показались звезды, с востока послышался гул самолета. Он летел невысоко и в нашу сторону. Майор посмотрел на часы — время совпадало точно.

— Зажигай костры! — скомандовал он.

Петрусь, Николай и Никита почти одновременно чиркнули спичками. Вспыхнула солома, затрещали сухие ветки. Самолет пошел на снижение, и вдруг раздалась пулеметная очередь. Павел, стоявший рядом, резко дернул меня за руку и свалил в какую-то канаву. Самолет, делая круг над поляной, продолжал обстрел. А потом он не торопясь поднялся над лесом и полетел дальше на запад.

На следующее утро из центра сообщили, что самолет с грузом сбит немецкими зенитчиками при перелете через линию фронта. Когда, расшифровав радиограмму, я передала майору, он долго вертел ее в руках, потом сказал:

— А все-таки оружие необходимо…

Я вторично передала в центр радиограмму с просьбой прислать оружие.

Как-то ночью нас разбудили по тревоге. Это было неожиданно и не так страшно, как ново. Тревогу поднял Фердинанд.

Партизаны любили рассказывать, как они впервые встретились с ним. Однажды они ехали по дороге из деревни в лес. Фердинанд увидел их, положил автомат на траву, поднял руки и пошел навстречу. Партизаны остановили лошадь, Фердинанд подошел к ним ближе и сказал:

— Ви кто есть? Я есть партизант. Гитлер капут. — При этом он так широко улыбался, что партизаны не выдержали и захохотали.

В отряде Фердинанд был на редкость дисциплинированным, аккуратным, исполнительным.

Он дежурил этой ночью и услышал какое-то движение в лесу. Несколько наших разведчиков пошли в ту сторону, куда показал Фердинанд. Прошло около двадцати минут. Вскоре они вернулись обратно. Оказывается, это двигался к линии фронта один из отрядов Ковпака.

А через день — канонада! Сначала где-то далеко: тяжело и глухо. Потом все ближе, все громче, все громче! Фронт движется!

Верхом на лошади примчался из деревни Куба. Скачет по лагерю, смеется, кричит:

— Выходите, люди добрые! Собирайтесь! Собирайтесь! Немцы из села драпанули! Как же мы, «бедные поляки», теперь без немца жить-то будем?!