Изменить стиль страницы

У окна широко раскинула ветви белая акация. В соседней комнате хозяйка заводит патефон.

Сколько же мне так сидеть?.. Где подруги?.. Что с ними?

В тихое июньское утро вместе с Шатровым пришел ко мне невысокого роста синеглазый майор. Знакомимся. Шатров говорит:

— Это твой новый товарищ — командир группы. Знакомьтесь поближе, привыкайте, вместе полетите…

Долго сидели втроем, неторопливо разговаривая. Было немного грустно. Теперь я знаю, кто он, мой товарищ и командир. Но как все будет дальше?.. Я с тревогой прислушиваюсь к его голосу.

Разговаривая с майором, не смотрю ему в лицо. И вообще больше молчу. За ужином он шутит:

— Ешь, ешь, Ася, не стесняйся. И глаза не прячь — гляди веселее. Ничего, привыкнешь…

И от этих слов «ничего, привыкнешь» мне становится жутко. Что он имеет в виду? Неужели я действительно «привыкну» и стану вести себя так, как та девица на вокзале в Харькове?

Долго не спала я в эту ночь — все старалась представить, как буду жить там, на задании.

На следующий день вместе с Шатровым пришли еще двое: Николай и Петрусь.

Николай — высокий сорокалетний мужчина, с крупным лицом и большими руками, украинец, грузчик из Таганрога. Николай был необычайно весел — к нему приехала жена с двумя дочками. Он возбужденно жестикулировал большими руками и смеялся радостно, как ребенок.

— Вы понимаете, за всю войну первый раз свиделись. Дочки стали — во! — он показывал руками необыкновенную высоту. — Дома все ладно, все в порядке. Теперь можно не только к немцам, а и к черту на рога лететь!..

Петрусю недавно исполнилось двадцать лет, и конечно же украинская песня:

Как за того Петруся семь раз била матуся.

Ой, лихо — не Петрусь: било личко, черный вус! — сложена про него. Действительно, «било личко», «черный вус», и действительно, за такого Петруся все стерпишь от матери — хорош был Петрусь!

Началась подготовка к вылету, обсуждение задания. Мне выдали пистолет, и майор довольно быстро обучил стрельбе из него. На закате, ближе к сумеркам, мы уходили за город на берег Случи и тренировались. Николай и Петрусь бросали гранаты, «глушили» рыбу. Мы с майором перебирались на другой берег, ближе к лесу. Река в этом месте была неширокой, но глубокой. На узеньком мостике мы каждый раз останавливались и смотрели вниз, на быстро бегущие мутные волны. Дальше шли напрямик по полю, раздвигая высокую желтую пшеницу… Потом, окончив стрельбу, возвращались обратно в густой вечерней темноте. Мы мало разговаривали во время этих занятий. Опытный командир и начинающий свой боевой путь солдат — мы были поставлены в необычные условия и взаимоотношения. «Знакомьтесь ближе, — сказал нам Шатров при первой встрече. — Вместе полетите». И мы знакомились. Я старалась незаметно подчеркнуть, что признаю его авторитет и обещаю и в дальнейшем быть верным помощником. А майор, улыбаясь одними глазами, казалось, говорил, что все это его вполне устраивает.

Накануне вылета мы пошли к реке просто так, прогуляться. Майор попросил меня рассказать о моей жизни. Я смутилась:

— Что мне рассказывать, моя жизнь только начинается… Вот вы о себе расскажите.

Он ничего не ответил, а я постеснялась повторить вопрос. Так мы пришли на берег Случи. Сели.

— Ну, так что ж? — начал майор. — Значит, рассказать?

— Обязательно… Просто очень нужно.

— Согласен. Очень нужно. Ну, а с чего начинать?

— …Хотя бы как в анкете — год, место рождения и так далее.

— Чудесно! Ну что ж… Год рождения — тысяча девятьсот шестнадцатый. Место рождения — Щучье Озеро. Есть такое село. Большое село…

И замолчал. Темнело вокруг. Вода в реке казалась густой и тяжелой… Потом он вздрогнул.

— Да… Так вот… Война застала меня в Риге… И с тех пор бои, атаки, стрельба, госпиталь, опять бои, опять госпиталь… и опять бои… — Он лег на траву, подложив руки под голову, засмеялся.

— В Одессе, в катакомбах, однажды попал в переплет. В госпиталь привезли — на кровать положить нельзя, на полотенцах подвесили… Говорить не мог… А я вот взял да и выжил!

Тускло поблескивали ордена на его кителе.

— А к нам откуда пришли?

— Из госпиталя… Сквозное пулевое ранение. — Майор покачал головой. — В двух сантиметрах от сердца пуля прошла. — И смеясь продолжал: — Значит, что же получается, Ася? Получается, что умирать мне еще рано! Вот какие дела…

С противоположного берега доносилась песня. Я не видела лица майора, но чувствовала, что он улыбается.

— Мальчишкой был — пастуху завидовал!.. Утром солнце только еще встает, а он идет медленно по селу, в рожок играет. К нему со всех сторон бабы спешат, коров, овец гонят, а он свысока так на всех поглядывает, кнутом щелкает…

— Что вы делали перед войной?

— Работал в леспромхозе. Есть такая должность — технорук, знаешь? А в Ригу я в гости поехал… Ну что? Пойдем домой? Где будем завтра в это время, товарищ радист?

Не доходя до дома, майор остановился.

— Да, я еще один пункт в анкете пропустил — семейное положение. — И, отведя глаза в сторону, глухо сказал: — Жену убили еще в начале войны — она медсестрой была. Дочка осталась — Верочка. В деревне у матери моей живет…

Вечером следующего дня мы приехали на аэродром, остановились в небольшом хуторке. Было около полуночи, когда я, перебрав свои бумаги, сожгла в печке письма и записки. Захотелось сказать Молчанову:

— Нет, товарищ лейтенант… Вы не можете «кануть в Лету». Память о вас я пронесу сквозь долгие годы… И вы правы — я пойду только вперед… Пока хватит сил.

И почему-то стало обидно, что ни в одном письме уже сюда, на фронт, нет слова «люблю». Вероятно, оно скрыто за другими, простыми, ласковыми словами и его нужно угадать самой… А так оно вдруг стало нужным! С ним бы лететь на задание!..

А может быть, без него лучше?..

Наверное, у меня был очень невеселый вид, потому что майор, улыбнувшись, подмигнул:

— Ничего, Ася, все будет хорошо.

Глаза у майора синие-синие, веселые, с искорками.

Я написала две короткие записки — матери и Молчанову: «Меняю адрес. При первой возможности сообщу».

Молчанов поймет. А матери об этой перемене лучше не знать…

Я совсем забыла, что не одна в комнате, и долго сидела, пока майор не спросил:

— Боишься?

— Боюсь, — ответила я, — боюсь.

— Чего боишься?

— Прыгать страшно.

— Ничего. Я буду прыгать сразу после тебя, так что приземлимся где-нибудь рядом. Самое главное — не теряйся. Ты ведь храбрый солдат!

Я вышла на улицу. Темная, звездная наступила ночь. Через полчаса мы вылетаем. Я стою у начала большой дороги, о которой мечтала целых три года. Иду выполнять свой долг перед родиной, перед матерью, давшей мне жизнь, перед людьми, воспитавшими меня. Я очень хочу вернуться обратно… Я хочу всю жизнь иметь право смотреть людям прямо в глаза. Ночь… Украинская ночь…

5

Обвешанная со всех сторон сумками (по бокам у меня висели рация и батареи, впереди — вещевой мешок, сзади — парашют), я не смогла сама залезть в самолет. Под дружный хохот товарищей доковыляла до трапа, а потом, ухватившись за протянутые руки летчиков, с трудом протиснулась в дверь. Поднялись в самолет остальные. Расселись, стихли шутки и смех.

Линию фронта перелетели незамеченными. Штурман о чем-то долго говорил с майором.

Мы заранее условились, что я буду прыгать первой. Быстро раскрылся купол парашюта. Я стала осматриваться. Недалеко от меня спускались майор и Петрусь. Не видно Николая.

— Товарищ майор, — закричала я, — где же Николай?

Майор махнул рукой, и я подумала, что он не расслышал.

— Где Николай? Почему я не вижу Николая?

— Сумасшедшая! Перестань же кричать! — рассердился майор. — Кто разговаривает в воздухе?!

Неожиданно скоро надвинулась земля. Я упала набок в низком кустарнике. Выхватила из кобуры револьвер и прислушалась. Тихо.

Отстегнула стропы парашюта, собрала его и спрятала под кустами. Сняла с груди вещевой мешок, повесила на плечо и пошла к лесу. Пройдя несколько шагов, услыхала короткий тихий свист — условный сигнал. Я пошла на звук. Навстречу мне из кустов вышел Петрусь. Почти тут же подошел майор.