Ортенберг: Абсолютно нормально, спокойно. Прямо скажу, мне, как редактору «Красной звезды», а позднее начальнику политотдела 38-й армии довелось видеть Мехлиса почти на всех фронтах, где он был членом Военного совета. И ни разу не пришлось быть свидетелем того, что он отругал кого-нибудь из командиров или солдат, не встречал такого. Возможно, потому, что в опасности он, насколько я могу судить по личным впечатлениям, никогда не терялся.

Вот вам случай из финской войны. Мы вместе были в 11-й армии, где я редактировал газету «Героический поход». Как-то выехали в одну из дивизий. Туда проехали нормально, а назад финны путь отрезали. Мехлис дал мне машину — бывшее ленинградское такси, грузовичок с несколькими бойцами в качестве охраны: «Прорывайтесь!» Нам удалось проскочить по еще непрочному льду только что замерзшего озера. А сам Мехлис с командиром дивизии возглавил ее выход из окружения.

Он всегда рвался на фронт и во время Великой Отечественной войны. Другое дело, что не всегда находил там дело по себе. В начале войны его посылали на некоторые фронты представителем Ставки. В это время ГлавПУР фактически оставался без руководства. Я лично считаю, что это было неправильно. В ГлавПУРе было что делать, а там, на фронте, Мехлис хватался за все, хотя ни в тактике, ни в оперативном искусстве не разбирался, что подтвердил Крым весной 1942 года.

Автор: Вы долго работали с Мехлисом и в «Правде», и в госконтроле, и в ПУРе, тесно общались с ним, будучи главным редактором «Красной звезды». Что вы можете сказать о его взаимоотношениях с И. В. Сталиным?

Ортенберг: Сталин доверял ему. Когда Льва Захаровича после Крыма сняли с должности, понизили в звании, он некоторое время находился дома. Я как раз зашел к нему. Он ходил по кабинету крайне расстроенный, сказал мне: «Все, все кончено». Я стал его успокаивать. В это время заходит фельдъегерь с пакетом. А там постановление ЦК о включении Мехлиса в состав совета по военнополитической пропаганде при ГлавПУРе. Совет имел совещательные полномочия, но все же…

 — Вот видите, — говорю Мехлису, — Сталин вас не забыл.

Еще более интересный факт относится к 1952 году и связан с XIX съездом партии. Мехлис жил тогда на даче в Петрово-Дальнем. К тому времени он давно болел, правая рука не работала, мог сделать не больше нескольких шагов. И все же, узнав о подготовке к съезду, написал Сталину письмо с просьбой разрешить присутствовать, как члену ЦК, на заседаниях хотя бы с правом совещательного голоса. Я его отговаривал: куда, мол, вам такому беспомощному. По этой причине, наверное, и Сталин отказал Льву Захаровичу. Тот переживал страшно. Один день съезда проходит, второй, третий… Мехлис места себе не находил. Я его успокаивал, говорил: неудобно ведь в таком физическом состоянии присутствовать среди делегатов, что люди могут подумать? Но вот съезд закончился. Получаем «Правду» с результатами выборов в ЦК. В списке избранных читаем — Лев Захарович Мехлис. Не припомню другого такого случая в истории партии. Конечно, это Сталин вспомнил о Мехлисе. Доволен он был ужасно.

Автор: Каким он был в качестве наркома, а потом и министра госконтроля?

Ортенберг: По линии госконтроля мне довелось работать с ним только до войны. Когда Льва Захаровича назначили наркомом, он получил согласие Сталина на перевод из военного ведомства некоторых работников. Взял и меня начальником орготдела, своего рода начальником штаба. В те полгода мы виделись почти ежедневно. С аппаратом он вел себя хорошо, ровно. Чтобы кого-то отругал, мерзостей наговорил — не было такого. Другое дело — разгильдяи, нарушители законов, транжиры государственных средств. Приказы в отношении их были действительно резкие, суровые, непримиримые. Потому и боялись его.

Автор: О работоспособности Мехлиса ходили легенды…

Ортенберг: Не без оснований. Как редактор «Правды» он привык трудиться до утра. Газету печатали до 3–4 часов, и пока не подпишет ее в свет — из редакции не уходил. Уедет домой, а через пару часов уже звонок: интересуется, как рассылается тираж. И так практически ежедневно.

К материалам проявлял большую строгость. Бывало, потребует передовую. Принесешь ему стопу, он посмотрит одну — не нравится, в корзину! Вторую — не нравится, в корзину! Третью — в корзину! Требует:

 — Давайте еще.

 — А больше нет…

Тогда достает из корзины текст назад и давай править. Правил очень тщательно. Первое время, когда я, как заместитель главного редактора «Красной звезды», приносил ему полосы в ПУР, он не жалел час-два, чтобы выправить передовую, теоретическую или постановочную статью, заголовок придумать. Также тщательно учил работать и нас.

Он был способным и знающим редактором. Язык у него был неплохой, чем он выгодно отличался от других партработников.

Автор: Так он держался с подчиненными. А с высшими руководителями?

Ортенберг: Об отношениях со Сталиным я уже говорил. С членами же Политбюро Мехлис держал себя на равных. Сталин его крепко поддерживал, и Лев Захарович учитывал это во взаимоотношениях с другими высшими руководителями, не боялся с ними спорить, возражать.

Автор: Дружил он с кем-нибудь из членов Политбюро?

Ортенберг: Нет, ни с кем. У него близких друзей вообще не было. Если после войны и был кто, так это я. Когда он заболел, никто из Политбюро не приезжал навестить его.

Автор: Коснулась ли его каким-то образом послевоенная кампания против космополитов?

Ортенберг: Нет, абсолютно. Но он здесь шел строго за Сталиным.

Автор: Каким Мехлис был в быту?

Ортенберг: Он был очень скромным, скажу даже — щепетильным. Характерна такая мелочь: как наркому ему бесплатно были положены папиросы, он не брал, платил деньги. С фронта ничего не привез, хотя это не считалось зазорным, и можно было сделать на вполне законных основаниях.

В конце 1945 года я встречал его по возвращении из-за границы в Москву. Вижу — выходит из вагона с пылесосом: знаете, были тогда такие небольшие, примитивные. Видимо, заметив мое удивление, он поспешил тут же пояснить, что вещь купил у проводника, и в доказательство расписку предъявил. Помню, я аж засмеялся: до какого умопомрачения доходила его скромность! Такой же была и его супруга.

Мехлис очень переживал за сына, страдавшего психическим заболеванием. Надеялся, что, может, с годами перерастет, взял его с собой на фронт, но в связи с болезнью был вынужден вернуть сына в Москву. После войны тот какое-то время жил с родителями на даче. Бывало, зимой раскроет настежь все окна — что с ним делать? Лев Захарович сильно переживал. Ну а уж когда сам тяжело заболел, вынужден был поместить сына в специальную клинику. Тоже трагедия человеческая…

Автор: Были ли у Мехлиса какие-то увлечения, интересы вне службы?

Ортенберг: Охота, рыбалка или что-то в этом роде? Нет. С утра и до ночи был поглощен работой. Трудился он, мало сказать, усердно, трудился беззаветно.