Глава 6. У руля Главного Политуправления РККА

Все подчинить отпору врагу

Возвращение Мехлиса на должность, которую он оставил менее чем за год до этого — начальника Главного управления политической пропаганды РККА, было не случайным. Армейский комиссар 1-го ранга Запорожец, сменивший Льва Захаровича в сентябре 1940 года, явно уступал своему предшественнику. При всех крупных недостатках Мехлис был публичным политиком, личностью масштабной, авторитетной в высших партийных и государственных кругах. Безусловную преданность вождю он сочетал с инициативой, напором, обладал пробивным характером, умением, невзирая на цену, добиваться поставленной цели, бескомпромиссной требовательностью на грани жестокости, а то и за ее пределами. Пришедший же на должность начальника ГУПП с поста члена военного совета Московского военного округа Запорожец так и остался военным чиновником среднего калибра, бледным, незаметным, одним из многих. Сталин явно разочаровался в нем. Не случайно по ходу начавшейся войны Александр Иванович все время шел «на снижение» и закончил ее генерал-лейтенантом, членом военного совета армии, а затем тылового военного округа.

Первый день в новой должности, оказавшийся последним мирным днем для страны, Мехлис провел в Наркомате обороны, принимая дела. Был спланирован его срочный выезд вместе с наркомом обороны Тимошенко в Западный особый военный округ, но на глазах сгущавшаяся грозовая атмосфера на границе заставила отказаться от задуманного. В ночь на 22 июня он был вызван к Сталину для участия, судя по записям в журнале посетителей кремлевского кабинета вождя, в совещании высших политических и военных руководителей, закончившимся в 23 часа по московскому времени.[107]

Лев Захарович был также в числе тех немногих деятелей (кроме него — Тимошенко, Жуков, Молотов, Берия), которых Сталин в 5 часов 45 минут 22 июня собрал на первое после известия о нападении фашистской Германии совещание. Здесь была выработана директива наркома обороны № 2, которая предписывала войскам Красной Армии «обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу», а также приняты важнейшие решения, положившие начало превращению страны в единый военный лагерь.

…В сентябре 1940 года Мехлис уходил со своей должности в атмосфере суровых уроков войны с Финляндией. С учетом их в Красной Армии развернулась лихорадочная перестройка. И чем дальше, тем больше она шла под знаком того, что, как ясно дал понять Сталин на приеме выпускников военных академий 5 мая 1941 года, война с фашистской Германией в будущем неизбежна и следует проводить наступательную политику.

Этот тезис находил отражение и в пропагандистских установках войскам. 25 мая начальник ГУПП Запорожец представил члену Главного военного совета секретарю ЦК ВКП(б) Маленкову проект директивы «Очередные задачи партийно-политической работы в Красной Армии» с просьбой обсудить ее на заседании ГВС. В ней предлагалось «от мирного содержания и тона перейти к разъяснению лозунга о наступательной военной политике советского народа и Красной Армии. Воспитывать личный состав в духе воинственности и наступательного порыва, в сознании неизбежности столкновения Советского Союза с капиталистическим миром…» И хотя на заседании ГВС 4 июня оказавшийся неважным пророком Маленков высказал авторам проекта претензии: «Документ примитивно изложен, как будто бы завтра мы будем воевать», он, с другой стороны, согласился с высказанным здесь же мнением Жданова, что поворот делается все же не в политике, а в пропаганде и что «политика наступления была у нас и раньше».

Оперативно доработанный в соответствии со сделанными в ходе обсуждения на Главном военном совете замечаниями проект уже 9 июня вновь попал к Маленкову, а 20-го был передан Сталину. По-новому озаглавленный — «О задачах политической пропаганды в Красной Армии на ближайшее время», документ нес все ту же печать «наступательности». При этом, верно говоря о необходимости развенчать представление о немецкой армии, как якобы непобедимой, проект директивы одновременно содержал явно противоречившие истине утверждения о том, что «значительная часть германской армии устала от войны», а «превращение Германии в поработителя народов, тяжелые экономические условия… порождают недовольство народных масс».[108]

Вождь так и не успел утвердить этот документ. Тем не менее многие содержавшиеся в нем положения отражали умонастроения армейских политработников, пропагандировались в войсках и даже после начала войны некоторое время довлели над умами личного состава, порождая иллюзии о быстром разгроме Германии на ее собственной территории, о готовых вот-вот вспыхнуть в тылу фашистских войск восстаниях немецкого пролетариата. Рассеивать подобные иллюзии, перестраивать партийно-политическую работу с учетом кардинально изменившейся в результате начала войны обстановки и должен был Мехлис вместе с аппаратом ГУПП и огромным отрядом политработников действующей армии. 10 июля по постановлению Государственного Комитета Обороны он занял также пост заместителя наркома обороны СССР.

Назначение нового начальника Главного управления политической пропаганды было произведено без огласки и столь поспешно, что, по свидетельству бывшего начальника 7-го отдела ГУПП (по работе среди войск и населения противника) генерал-майора в отставке Бурцева, даже многие руководители среднего звена в аппарате главного управления узнали о нем только на следующий день, с началом войны.

Лев Захарович, работая в Наркомате госконтроля СССР, не был прямо связан с армией. Тем не менее, по единодушному свидетельству людей, видевших его в обстановке первых дней Великой Отечественной, это не помешало ему надежно находиться в плену известных установок — «не поддаваться на провокации», никаких мероприятий по приведению войск в боевую готовность «без особого распоряжения» не проводить.

Вот что вспоминал бывший в начале войны начальником Главного управления ПВО страны главный маршал артиллерии H.H. Воронов. Он встретил Мехлиса в кабинете Тимошенко на рассвете 22 июня сразу после получения докладов о налетах вражеской авиации на советские города. Когда начальник главка доложил все имевшиеся в его распоряжении данные о действиях авиации противника, нарком, не высказав никаких замечаний по докладу, подал Воронову блокнот и предложил изложить донесение в письменном виде. И пока тот делал записи, за его спиной стоял Мехлис и следил, точно ли излагается устный доклад. «После того как я закончил, Мехлис предложил подписаться… — писал Воронов. — Меня поразило, что в столь серьезной обстановке народный комиссар (или хотя бы его заместитель, логично добавить. — Ю. Р.) не поставил никакой задачи войскам ПВО, не дал никаких указаний. Мне тогда показалось: ему не верилось, что война действительно началась…»[109]

Странным, ненужным показалось Воронову и стремление краткий устный доклад обязательно зафиксировать для перестраховки на бумаге, будто в тот момент не было дела важнее, и фашистские бомбы падали не на наши города.

Если руководители Наркомата обороны и продолжали еще жить понятиями мирного времени, то грозные события в западных регионах страны очень скоро заставили считаться с собой. Мехлиса в том числе. Политработники приграничных округов, ставших в первый день фронтами, просили различных указаний, как действовать в принципиально новых условиях. Связь с ними постоянно прерывалась, а во многих случаях надолго исчезала. Повышенного внимания требовало также идеологическое обеспечение объявленной в стране мобилизации военнообязанных запаса. Вновь сформированные части и соединения, как губка, поглощали кадры политработников, нужда в которых и без того была острой. Словом, на повестку дня вышла огромная масса вопросов, которые следовало решать незамедлительно.