Павел Гордиенко и Михаил Сомов были крестными отцами многих таких массивов: Новоземельского и Североземельского в Карском море, Таймырского и Янского в море Лаптевых, Новосибирского и Айонского в Восточно-Сибирском. Наблюдения за этими массивами, их изучение дали возможность составлять конкретные рекомендации морякам.

Уже в 1945 году Николай Волков, Павел Гордиенко, Дмитрий Карелин и штурман Виктор Жадринский написали книгу «Ледовая авиационная разведка» – десятки лет она была единственным учебником для ледовых разведчиков. В книге речь шла и о методах наблюдения, определения льдов, и о том, как работать разведчику с ледоколами, транспортными судами.

С десятками экипажей полярной авиации летал молодой ледовый разведчик Павел Гордиенко. И какие это были экипажи! Сейчас о них в Арктике легенды ходят… Он летал с Черевичным, Крузе, Орловым, Козловым, Мазуруком, Титловым, Падалко, Аккуратовым…

Сегодня даже представить трудно те полеты – на пределе человеческих возможностей. И никто тогда не взялся бы сказать, где этот предел кончается. Иногда казалось, что его вообще не существует.

Они садились там, где посадка была немыслима, летали в такую погоду, в какую сейчас ни один начальник аэропорта и близко к самолету не подпустит.

Однажды, в начале Великой Отечественной войны, вместе с Леонардом Густавовичем Крузе ледовый разведчик Гордиенко прилетел на полярную станцию на побережье пролива Лонга. Это была первая посадка на мысе Биллингса зимой на колесном самолете – раньше сюда могли сесть только гидросамолеты, да и то в лагуну – в 20 километрах от станции.

Шла война, и надо было выяснить, где в Арктике при необходимости можно сажать колесные самолеты. Строить специальные аэродромы с бетонными покрытиями не было ни времени, ни возможностей. Старались искать естественные ровные площадки. Этим тоже занимались ледовые разведчики.

На Биллингсе встретили их радушно – как всегда встречают гостей на полярных станциях. На столе тут же появились консервы, строганина… Ну и, конечно, наварили пельменей. И таких вкусных, что не успеют таз с пельменями на стол поставить – он пуст.

А когда все выдохлись и не нашлось сил прикончить очередной тазик, повар уселся за стол и сам взялся за еду. Среди разговора он вдруг спрашивает Леонарда Густавовича:

— А ваша фамилия, случаем, не Крузе будет?

Седоватый уже Крузе со своим эстонским акцентом ответил:

— Та, та, я – Крузе.

— А-а-а! — рассмеялся метеоролог. — Так это вы, значит, на Валдае сели к нам на крышу.

Действительно, о Леопарде, как называли Крузе друзья, говорили, что, если надо, он может посадить самолет даже на крышу сарая. Но откуда пошла эта шутка – никто уже вспомнить не мог.

Все заинтересовались, а Крузе смутился:

— Что-та не припомню.

А потом вдруг улыбнулся:

— Та, та, был такой случай…

Было это в те годы, когда доставка из Москвы в Ленинград матриц «Правды» считалась во всей нашей авиации чуть ли не самой тяжелой работой. «Авиалиния Ленинград – Москва чрезвычайно сложна, — писал тогда начальник Главного управления гражданского воздушного флота В. С. Молоков. — Это единственная в Советском Союзе линия, на которой летают в любых условиях, в любую погоду». Работали на этой линии самые опытные экипажи.

Крузе часто рассказывал молодому гидрологу, что это были за полеты «в любых условиях, в любую погоду». Порой туман так прижимал самолет к земле, что ориентироваться приходилось только по телеграфным столбам и надо было думать о том, как бы не задеть провода. А матрицы должны вовремя попасть в Ленинград. Самолет по пути сажали только тогда, когда уже просто невозможно было лететь. Вот в тот день и была такая ситуация.

Валдайский метеоролог вышел из дома, чтобы дать летчикам сводку погоды. Он еле добрался до метеоплощадки – такой стоял туман, что ничего не разглядеть. Когда возвращался, услышал шум мотора. И вдруг раздался треск. Вернулся к дому – крыша старенького сарая снесена, а навстречу бредут люди в летной форме.

— Хотели сесть на дорогу да промахнулись, — извиняющимся тоном сказал один из них. — Проклятый туман… У вас, дорогой товарищ, телефон здесь далеко?

…И вот надо же, как тесен мир – встретился Крузе с тем метеорологом на берегу Восточно-Сибирского моря.

Гордиенко еще застал времена, когда в Арктике летали, как говорится, наощупь. Трудно было сказать, чем кончится очередной полет… Летчики, возившие газетные матрицы, называли себя членами «Клуба самоубийц». Те, кто летал в Арктике, причисляли себя к тому же «клубу».

1943-й год. Самолет Ивана Ивановича Черевичного терпит аварию – вышел из строя мотор. Летчику все же удается дотянуть до берега Байдарацкой губы. Друг Черевичного – Георгий Константинович Орлов – решает лететь на помощь на своем «Дугласе». С этим экипажем работает ледовый разведчик Павел Гордиенко.

С Диксона взяли с собой сварщика и пассажира – один ответственный московский работник все никак не мог попасть в столицу, а тут как раз оказия, все же на запад.

Погрузились и пошли на взлет.

…Погода отличная, настроение тоже неплохое. Обрадуется Черевичный, что они так быстро ему на выручку прибыли.

Механик поставил на плитку чайник. Пассажир устроил свои чемоданы, забрался на бак с бензином и тут же уснул. Гордиенко уселся на свое привычное место позади командира и посматривает на Енисейский залив. Сотни часов разведок приучили к тому, что летишь ли со специальным заданием осмотреть трассу или самолет делает какой-то транспортный рейс, а льды все равно «фотографируешь». Даже если в этом необходимости и нет…

— Вот и вышли мы на Байдарацкую полынью, — сказал гидролог, когда белый цвет оборвался и впереди потянулось черное разводье.

— Да, скоро уже долетим, — Орлов взглянул на часы. — Сходи-ка, Паша, посмотри, как там чаек.

Но чай пить не пришлось.

Вдруг самолет затрясло так, будто он не по небу летит, а на скорости 200 километров в час катится по старой булыжной мостовой.

— Командир, левый мотор барахлит, — прокричал вбежавший механик над самым ухом Орлова.

Командир уже крепко держал штурвал, понимая, что вот-вот мотор заклинит и самолет потеряет управление. А до берега еще километров двадцать. Внизу – полынья. Единственный выход – попытаться дотянуть. Хотя дотянуть, кажется, невозможно. Мотор заглох, в кабине вдруг стало тише. Непривычен, а потому страшен в полете на двухмоторном самолете звук лишь одного работающего мотора: на оставшемся двигателе далеко не уйдешь.

Маленький белый самолетик на приборном щитке одним крылом все клонился и клонился вниз. «Дуглас» валился на левый бок. Орлов резко повернул штурвал вправо, и самолетик на щитке медленно, словно нехотя, поплыл вверх левым крылом и наконец снова стал горизонтально.

Хотя в кабине было намного тише, чем обычно, с этой тишиной еще не свыклись, и Орлов, словно боясь, что его не расслышат, крикнул:

— Все лишнее – за борт.

Откуда взялась такая сила – сейчас не скажешь. Тяжелые бочки с рыбой механик и гидролог кидали в открытую дверцу, словно весили они килограммов пять. Выкинули все – свои шубы, все личные вещи. Остались только в кожанках.

А самолет проваливался. Проваливался, словно падал в бездонную пропасть.

— Высота 1000 метров, — докладывал первый механик. — 800… 700… Высота 500 метров.

— Паша, когда же кончится эта чертова вода? — вздохнул Орлов.

— Скоро, командир, скоро берег.

— 80 метров, — отсчитывал механик. — 80 метров… Вроде уже не падаем.

— Смотри не сглазь.

Впереди белая полоса берега. На ней, чуть влево от их курса, маячила на снегу черная точка – «Дуглас» Черевичного, самолет, который ждал от них помощи.

Орлов еле дотянул. Он посадил машину у самого берега.

Черевичный бежал навстречу. Он давно видел, что они падают… Обнимались, целовались. Живы! Все живы!

Среди этого общего восторга к Гордиенко тихонько подошел московский товарищ. И тут только Павел про него вспомнил – в отличие от всех он был в шубе, в шапке – так и проспал весь полет на баке с горючим, проснулся, только когда сели, и теперь ничего не мог сообразить.