Итак, папа Лев настаивал на том, чтобы отменить «этот гнусный, неправильный приговор, это вопиющее святотатство». Ведь с некоторыми неумными людьми дьявол порой играет злую шутку, подсовывая яд, когда те ищут лекарство». Ах, как содрогнулось тут сердце Льва! Он просит Его Величество о проведении Собора «на итальянской земле», дабы были урегулированы все спорные вопросы и восстановлена братская любовь. Римлянин великодушно соглашается допустить на него даже епископов Востока. Он движим желанием «излечить» сошедших с праведного пути истинной веры «целительным лекарством». «Даже закоренелый преступник не должен быть лишен единения с церковью, если он исправится». Но если нет - пусть примет яд от католицизма, то есть пусть немедленно будет «лишен кресла». Одна сторона не уступает другой в коррумпированности и жажде власти135.
Но как бы папа ни проклинал решения Собора, которые он полагал преступными, и считал себя смертельно оскорбленным ими, он все же не осмелился ни самостоятельно, ни посредством синода публично оспорить эфесские решения, а тем более отменить их. Это стало бы нарушением, в той или иной мере, имперского церковного права, согласно которому
Вселенский Собор имел верховную юрисдикцию во всей церкви. Когда позднее он отсылал в Галлию часть актов Халкидонского Собора, exemplar sententiae, то не побоялся вымарать из полного текста приговора Диоскору сюжет о том, как Диоскор проклял его самого: западным епископам вовсе не следовало знать даже о возможности подобного136.
Разумеется, Лев настойчиво апеллировал к императору Он вновь и вновь писал: «Я заклинаю Вас, не взваливайте на себя бремя чужого греха!», «…освободите Вашу благочестивую совесть от вины». Он молил его «во имя святой Троицы… и во имя святых ангелов Христовых». Он заклинал его от имени всех своих епископов, всех церквей «нашей половины Империи». Он обращался к «кроткому Величеству, обливаясь слезами». Он называл его: «Всехристианнейший и коленопреклоненно почитаемый император». Но писал он и (правда, уже скончавшемуся) св. Флавиану, клиру и монахам Константинополя, всем гражданам этого города, епископам Востока, Италии и Галлии. Он всех призывал на борьбу за католицизм. Но прежде всего он прикрывался Пульхерией, самой старшей властолюбивой сестрой императора, которая воспитывала его в строго христианском духе, хотя сама нарушила раннее данный обет девственности, послужив в этом примером для своих сестер. В силу своих полномочий, полученных им от св. Петра, папа просил ее, «постоянно поддерживающую церковные начинания», ходатайствовать перед Феодосием. Свое письмецо Пульхерии присовокупил и столь чудесным образом спасшийся в Эфесе диакон Иларий. Ажемонахиня, очевидно, считалась важнейшей проримской фигурой в императорском доме Константинополя.
Но сам правитель решительно встал на сторону Диоскора. На празднике в честь «престола Петра», который отмечался 22 февраля в церкви Св. Петра, папа Лев I смог уговорить императора Валентиниана III, его мать Галлу Плациду и его су-пругу, дочь императора Феодосия II, Лицинию Евдоксию, а также сестру императора Валентиниана направить «кроткому Величеству» в восточный Рим четыре письма с просьбами об отмене решения имперского Собора в Эфесе. Высокопоставленные дамы писали, «мешая слова со слезами», «едва в силах говорить, преодолевая печаль», но Феодосий остался непреклонен. Лев это ловко придумал, так как эти послания двора буквально сочились подобострастием перед римским престолом, обладающим «самым большим авторитетом»; автор и авторши были большими католиками, чем Папа Римский. Но Феодосий запретил любое вмешательство «патриарха Льва» в дела Востока, назвал Собор «Божьим судом», а его результат «чистой правдой». Флавиан, «повинный во вредных новшествах», понес, мол, заслуженное наказание. «После его удаления в церквах воцарились мир и полное единодушие…» Преемником «блаженного Флавиана», которого послание Льва уже не застало живым, стал александрийский apokrisiar при константинопольском дворе Анатолий, собственный пресвитер и креатура Диоскора. Он. в свою очередь, посадил на патриарший престол Антиохии своего ставленника Максима137.
Но теперь, когда Диоскор Александрийский, как раз готовился повелевать всей церковью Востока, он рухнул с высот триумфа. Заурядный несчастный случай повлек за собой радикальный поворот имперской и церковной политики.
28 июля 450 г. погиб, упав с лошади на охоте, до последнего момента поддерживавший монофизитов, всего лишь соро-кадевятилетний император Феодосий II, последовательный оппонент папы. Он не оставил после себя наследника. Св. Пульхерия, его лицемерно благочестивая сестра, некогда вытесненная с политической сцены Хрисафием, захватила бразды правления государством, и первым деянием нового прави тельства стало убийство всесильного евнуха Хрисафия, действовавшего заодно с патриархом Александрии. Затем Евтихия доставили из его монастыря и содержали под стражей в предместьи Константинополя. А папа Лев немедленно углядел в этом «преумножение милостью Божьей католических свобод».
Действительно, ветер теперь переменился. Полковедец Аспар, сильный человек Востока, 25 августа привел к власти генерала Маркиана (450-457 гг), который только что женился на 51-летней, до и после вступления в брак сохранявшей девственность св. Пульхерии, и стал ее соправителем. Маркиан, который, как пишет Проспер/ Prosper, был «тесно связанным с церковью» новым человеком, открытым противником монофизитов и всего лишь прихотью императрицы, неоднократно предлагает папе проведение Собора для «спокойствия христианской религии и католической веры». Но Лев, теперь уверенный в поддержке правителя, более не нуждался в Соборе. Господь, пишет он Маркиану, призвал его «для защиты веры», и заклинает того именем Господа нашего Иисуса Христа не допускать обсуждение этой веры на каком-либо Соборе. Тело Флавиана было торжественно погребено в кафедральном соборе Константинополя, аббат Евтихий был отлучен от церкви на Поместном Соборе, а доселе победоносный патриарх Александрии Диоскор обвинен в хуле на Св. Троицу, в «ереси», осквернении реликвий, в воровстве, убийстве и так далее. Александрия «вновь становится ареной кровавых, порожденных нетерпимостью столкновений» (Шультце). Епископы тут же единодушно отреклись от Диоскора, взвалили на него всю вину и уверяли, будто прежде были вынуждены подчиняться силе. И Анатолий (449-458 гг.), которого Диоскор сделал патриархом Константинополя, тотчас по настоянию вступившей в брак «монахини» пополз к кресту, на сей раз к римскому, предал своего благодетеля Диоскора и отправил в Рим множество покаянных заявлений эфесских синодалов. Но он вел двойную игру. Антиохийский патриарх Максим также собирал заявления с проклятиями Несторию и Евтихию. От Диоскора отрекся даже его собственный архидиакон - и стал, как известно, патриархом Александрии138.
Итак, патриархат, одерживавший в борьбе за восточную церковь на протяжении трех поколений победу за победой, все же утратил свое ведущее положение. Его стремление к власти окончательно потерпело крушение. Отныне несколькими сотнями восточных епископств безраздельно правил его константинопольский конкурент. Он далеко превосходил Александрию и Антиохию, равно как и епископа Рима, который правил теперь лишь на большей части Италии и Иллирии, но усердно и энергично плел свои сети на Востоке. Правда, здесь не все было гладко.
Халкидонский Собор, или «Мы кричим во имя благочестия»
Еще 9 июня 451 г. Лев попросил императора Маркиана. ввиду военных тревог, отложить проведение Собора. Но Маркиан уже принял другое решение. Так начинался известный Четвертый Вселенский Собор, последствия которого сказывались и спустя столетия. По сравнению с предыдущим, «разбойничьим Собором», он был не менее срежиссированным и, по крайней мере в отдельных эпизодах, не менее бурным.