Итак, настоящий мир только там, где соблюдаются их интересы, интересы папства в целом (а где их только нет!). Если же - нет, то война, в той или иной форме, и не в последнюю очередь, «силой оружия». Так и только так по сей день понимает этот сброд: Иероним, Августин e quanti viri* - «мир Христа», «истинный мир», «божественный порядок»- их выгода, их власть, их величие. И ничего кроме!
Итак, Феофил, стало быть, переметнулся в другой лагерь. А Иероним, постоянно брызжущий ядом на «еретиков», со своей стороны, настоятельно советовал патриарху срезать «дурные ростки острым серпом». Злорадно торжествуя, взирал святой на успешную охоту александрийца и оповещал о ней мир. Он приветствовал его нападки на «еретиков», «гадюк, расползшихся» аж до самых укромных уголков Палестины. Египет, Сирия и почти вся Италия, мол, избавлены от опасности этого заблуждения, и весь мир радуется его па беде14.
Феофил повсюду ополчался на изгнанников, направлял письма верховным пастырям Палестины и Кипра, некоторым епископам, папе Анастасию. Поскольку тот отрядил эмиссаров против подвергнутых гонениям и даже Иоанн Иерусалимский не мог их защитить, они бежали дальше, в Константинополь. Иоанн Златоуст принял их и взял под защиту, а правительство даже вызвало Феофила на собор в столицу, где Иоанну предстояло вынести приговор.
Однако Феофил умел менять тактику.
Как бы Иоанн ни владел массами, на роль придворного епископа он не подходил. Против него был не только его александрийский противник, но и многие другие католические прелаты. Прежде всего, Севериан из Габалы в Сирии, чрезвычайно популярный в придворных кругах Константинополя проповедник, прекрасный знаток Библии, который с одинаковым рвением сражался за никейскую веру и против «еретиков» и евреев. Далее: епископ Акакий из Берла (Алеппо), которому сирийский поэт Балеус посвятил пять хвалебных песен; затем: епископ Антиох из Птолемеи (Акко в Финикии) и Макарий Магн (не исключено, что он и епископ Магнезийский из Карии или Лидии - одно и то же лицо)15.
В самом же Константинополе, богатой и высокоцивилизованной столице, Иоанн был persona non grata. Миллионеры видели угрозу в его «коммунистических» проповедях, в которых он метал громы и молнии против того, что их золотые туалеты им дороже, чем нищие у их вилл. Он решительно отклонял приглашения знати (aristoi). Его непреклонный аскетизм, причина застарелой болезни желудка, был не по вкусу жизнерадостным придворным дамам и прочим, которых он в личной беседе или с амвона упрекал за прихорашивание; «К чему вы пудритесь и краситесь, как шлюхи?..» Императрица Евдоксия, покровительствовавшая церкви и клиру, поначалу протежировала и Иоанну Златоусту, но под конец возненавидела его. После конфискации одного из земельных угодий (патриархата), он стал называть ее: «Иезавель». Для Феофила это стало достаточным основанием, чтобы предъявить сопернику уголовное обвинение в laesa majestas*. Многих священников Иоанн просто отстранял. Одного диакона - за прелюбодеяние, другого - за убийство. Он решительно указал на дверь даже епископам, которые заплатили за свое посвящение в сан митрополиту Антонину из Эфеса (причем сумма за висела от годового дохода той или иной епархии). Ведь симония и алчность уже процветали среди клира. Митрополит, дабы избежать наказания, скончался.
Не любили Иоанна и многие священнослужители Константинополя, которые хотели хорошей жизни. Как кость поперек горла он был прежде всего поклонникам синеисактства: любовных связей с посвятившими себя Богу «духовными женами» (gyna syneisaktos). Практике единения, включая даже совершенно целомудренное пребывание священнослужителя со своей «духовной женой» в одной постели, как обычно, нашли библейское обоснование; она была тысячекратно опробована и пережила века на Востоке и на Западе. Иоанн Златоуст проявил недопонимание этого упорного самоистязания и воинственно высказался против него в двойном трактате, утверждая: «Похоже, было бы лучше, если бы (посвященных Богу) дев вовсе не было»16.
И наконец, патриарху противостояли определенные монашеские группировки. Уже при интронизации антиохийца сформировалась монашеская партия под руководством аббата Исаака, сирийца, основавшего в Константинополе монастырь. Эта партия годами ожесточенно отвергала и чернила Иоанна Златоуста. Сам же аббат Исаак стал страстным приверженцем Феофила и успешно выступил обвинителем на процессе против Иоанна17.
О смирении князя Церкви
Исаак и его сторонники также обвиняли патриарха в заносчивости и гордыне, что вряд ли было несправедливо. Святой, священник Всевышнего, как и множество подобных ему, не отличался скромностью. Он не только проповедовал: «Он (Бог) явил нас миру, потому что мы звезды… потому что мы, как ангелы, шествуем среди людей…»; он не только учил: «Нет ничего могущественнее церкви, человече… Церковь сильнее неба… Небо существует ради Церкви, а не Церковь ради неба!» Он даже императора называл «холопом» Бога и кичился, что епископ - тот же князь и даже «еще достопочтеннее, чем тот (император). Ибо даже императорская особа святыми законами поставлена ниже (духовного) авторитета епископа». Он бахвалился, что «священник превыше короля», что «даже королевская особа подчинена власти священника… что этот - больше государь, чем тот». Он мог даже воскликнуть: «Правители не снискали таких почестей, как предстоятели церквей. Кто первый при дворе, кто первый и в обществе женщин, и в домах сильных мира сего? Нет чина выше, чем у него»18.
И, естественно, патриарх желает, чтобы духовный сан почитали в любом случае и постоянно, «каким бы ни был его носитель». Если бы подобное требование высказал и отстаивал любой «мирской» тиран - он утонул бы в море насмешек. Шулерство самого низкого пошиба, которым прикрывают любую аморальность, любую подлость, но оно по вкусу всем овечкам, прежде всего, глупейшим, т. е. большинству. Пусть эта церковь возглавляется таким множеством негодяев, пусть она обогатилась за счет непомерной эксплуатации и обрела могущество чудовищным разбоем - сама она всегда безупречна, она свята. Просто сказочно! (Ср. кн. 1, стр. 238.) И не ради себя добивается князь церкви, чтобы вокруг него увивались, чтобы им восхищались, ах, не будем думать столь мелочно и своекорыстно: «Мы хотим почитания, но не ради нас самих - Боже упаси!» Нет, вы вдумайтесь, взывает «Златоуст», покровитель проповедников, который - об этом всегда следует помнить - разрешает даже ложь ради спасения души, подкрепляя это примерами из Ветхого и Нового Завета. «Вдумайтесь, здесь речь идет не о нас, но об архипастырском служении; не о той или иной личности - а о епископе! Внимают не мне, но моему высокому сану!» «До тех пор, пока мы восседаем на этом кресле, пока мы занимаем место архипастыря, мы обладаем и саном, и властью, даже если мы этого и недостойны». Повторимся; сказочно! Это их аргументы и по сей день. И по сей день массы ловятся на это. Нет, им самим почести не нужны. Они совсем простые, скромные, чистосердечные. Они - «всего лишь люди». В их лице надлежит почитать только Господа, а Он превыше всего19.
Итак, у Иоанна Златоуста были враги, а его умудренный опытом соперник Феофил, которого в Александрии не случайно прозвали: «АтрЬаПах» (хитрый лис), разыгрывал против него любую карту, какую только мог, и отбирал у него козырь за козырем. Вместо того чтобы защищаться, он перешел в наступление и, обвинив Иоанна в «ереси» Оригена, давно проверенным способом перевел борьбу в догматическое русло.
Отец Церкви Епифаний, Собор AD QUERCUM и убийства в патриаршем дворце
Зимой 402 г. александриец спустил на константинопольского патриарха отца церкви Епифания Кипрского из Сала-мина (Констанции), закоренелого борца с «еретиками» (кн. 1, стр. 141). Бахвалясь, Феофил писал ему, что церковь Христа «мечом Евангелия снесла головы выползшим из своих нор змеям Оригена и уберегла от пагубной эпидемии святое воинство нитрийских монахов». Епифаний, пресловутый автор «Панария» - «Аптечки» (с лекарствами от всех ересей) - издал боевой клич против Оригена, к которому он пристреливался и раньше: этот спорный теолог старой церкви в «Панарии» зарегистрирован под N 64. К тому же, приверженцы Оригена сильно досаждали Епифанию в его собственной епархии. Спиритуалистическая направленность Оригена, его символическая экзегеза казались тому не выдерживающими никакой критики. Между тем даже многие католики находят у знаменитого епископа удручающую скудость силы духа; пылкое, но не светозарное рвение - можно подумать, что все христианство берет свое начало не от скудости ума и нервов («failure of nerve», как писал Мюррей/ Murray), характерных для поздней античности.