Вечером 21 марта 1938 г. после награждения Хаббл выступил с публичной лекцией «Природа туманностей». Почему-то он не стад говорить ни о мире бесчисленных далеких галактик, ни об их движениях, чем он занимался последние годы. Он как бы вернулся к истокам и рассказывала туманности Андромеды и ее спутниках, их структуре и населении, ядрах, шаровых звездных скоплениях, цефеидах, новых звездах и замечательной сверхновой 1885 г,., ярких звездах постоянного блеска. Пожалуй, самое интересное для истории астрономии заключалось в том;, что уже тогда, в 1938 г., Хаббл стоял буквально рядом с открытием удвоения шкалы внегалактических расстояний. К этому времени в туманности Андромеды обнаружилось уже около 120 новых звезд и оказалось, что с принятым Хабблом расстоянием новые звезды в максимуме блеска примерно на величину слабее своих аналогов в нашей Галактике. Группы одинаковых по своей природе объектов в двух звездных системах существенно различались друг от друга. Хаббл был явно озабочен. «Таким образом,— говорил он в своей лекции,— эти очевидные противоречия имеют исключительное значение. Они либо указывают на внутренние различия между группами, либо на ошибки в интерпретации имеющихся данных. Прогресса не может быть до тех пор, пока вопрос не решится».
И тут в сторону от правильного решения Хаббла увел его коллега Вальтер Бааде. Он обратил внимание на то, что снимки туманности Андромеды на больших рефлекторах делались довольно редко, не чаще нескольких раз в месяц. Поэтому для оценки звезды в максимуме кривые блеска обычно приходилось несколько экстраполировать, учитывая скорость падения блеска, определенную тогда, когда от максимума звезда была уже далека. Но яркие новые звезды в нашей Галактике значительно быстрее слабели сразу же после максимума и лишь затем скорость падения их блеска уменьшалась. Если все это учесть, новые в туманности Андромеды и Галактике, как будто бы должны стать одинаковыми.
Такие рассуждения тогда казались верными, но только в 1953—1955 гг., когда молодой американец Халтон Арп получил в свое распоряжение 60-дюймовый рефлектор и смог фотографировать туманность Андромеды каждую ночь, обнаружилось большое разнообразие новых звезд. Среди них были и очень быстрые, яркие в максимуме блеска, и медленные, значительно слабее. Так просто, как думалось Бааде, вопрос не решался.
Связь между блеском новых и скоростью их угасания, найденная Арпом,— в сущности иное выражение другой давно и хорошо известной зависимости: чем меньшие сроки требуются звезде, чтобы ослабеть на три звездные величины, тем она абсолютно ярче. Эту зависимость справедливо связывают с именем американского астронома Мак-Лафлина. Еще в 1939 г. он указал, что галактические новые, наблюдавшиеся простым глазом, в среднем быстрее, чем все новые в целом, а в 1945 г. представил зависимость уже в окончательной форме в абсолютных звездных величинах. Но все-таки первым подметил ее Хаббл. Явно опираясь на данные о новых в туманности Андромеды, он в своей лекции заявил: «Яркие новые, по-видимому, ослабевают значительно быстрее слабых».
Хаббл уже давно подметил, что и шаровые скопления в туманности Андромеды тоже слабее, чем в Галактике. Но это противоречие его особенно не тревожило. Он думал, что в разных галактиках шаровые скопления действительно могут быть различными. Об этом как будто бы свидетельствовали скопления в Магеллановых Облаках.
Противоречия удалось разрешить Бааде четырнадцать лет спустя совсем по-другому. Оказалось, что туманность Андромеды на самом деле дальше и несоответствие светимостей объектов в двух галактиках объясняется только этим. Хаббл успел застать этот важный шаг в установлении новой шкалы расстояний, но о том, как сам был близок к открытию и как упустил его, он не говорил ни в одной своей статье.
Прошло меньше года и заслуги Хаббла перед наукой отметил также Франклиновский институт, присудив ему медаль Франклина. В журнале Института Хаббл публикует доклад о движении нашей Галактики среди туманностей, сделанный им после церемонии вручения награды.
К середине 30-х годов Хаббл стал одним из самых известных астрономов Соединенных Штатов и всего мира. Казалось бы, теперь его мог бы увлечь водоворот руководящих должностей, представительства, заседаний. Но все это Хабблу было чуждо — он любил науку и ей отдавал все свои силы. Сендидж вспоминал: «Обычно он не очень-то активно принимал участие в формальной деятельности, как поступают многие другие ученые-профессионалы. Хотя он и был членом Американского астрономического общества, он никогда не занимал там никаких постов, никогда не ходил на заседания. Он держал себя весьма отчужденно, в стороне от научных споров и контактов. И, я думаю, он не делал никаких попыток, чтобы стать политиком в науке, в астрономии, как, например, Харлоу Шепли или Отто Струве, стать каким-то лидером».
Строго говоря, Сендидж прав не совсем. Хаббл бывал на заседаниях Общества, обычно происходивших дважды в год, но таких случаев за всю его жизнь можно насчитать всего лишь несколько. Да и то он появлялся среди широкого круга коллег, когда съезды Общества проходили на обсерватории или где-то поблизости. Хаббла выбирали и в Совет и вице-президентом Общества. В сороковых годах он стал членом исполнительного комитета Американского астрономического общества,' представлявшего астрономов страны в Международном астрономическом союзе. Но и на этих должностях он себя, вероятно, никак особенно не проявлял.
«Он... не очень-то общался со своими коллегами»,— говорит Сендидж. В архиве Хаббла в Хантингтонской библиотеке хранится его переписка с учеными. Хаббл, по-видимому, не очень заботился о сохранении писем. И все же думается, что переписывался он мало.
Обычно это были сугубо профессиональные, научные послания Шепли, Слайферу, де Ситтеру и другим, чаще всего несколько писем за долгие годы. Лишь с Мейолом Хаббл поддерживал переписку в течение 20 лет, с тех пор, как они оба стали заниматься подсчетами галактик. «Тем, кто интересовался той же областью исследований, — писал Мейол, — Хаббл неизменно оказывал помощь и поддержку. Его письма часто заканчивались словами: «Желаю удачи, и дайте мне знать, как я могу Вам помочь». Его ответы на вопросы и на просьбы об информации относительно отдельных туманностей были неизменно ясными и полными и часто содержали даже больше, чем ожидалось». Вероятно, вспоминая о трех годах работы вместе с Хабблом, Сендидж говорил: «Он всегда был очень добр к молодым, помогал. Он был как строгий отец, но не настолько строгий, чтобы к нему нельзя было подойти». И все-таки из-за огромной разницы в возрасте, почти в четыре десятилетия, контакты между этими двумя выдающимися астрономами нашего столетия в основном были профессиональными. В отличие, скажем, от Шепли, Хаббл не был окружен учениками и помощниками. «Он всю свою работу делал сам. У него никогда не было ассистентов вплоть до самого конца, когда он перенес болезнь. Он работал очень много и вся его жизнь была посвящена работе» (Сендидж).
Серьезный, благородного и сурового облика, сдержанный и не похожий на более непосредственных американцев, казавшийся даже высокомерным, углубленный в свое дело — таким видели Хаббла в его зрелые годы коллеги по обсерватории.
Но Хаббл умел быть и другим. И его иной облик, иные грани его личности, порой неожиданные, видели друзья, не связанные с ученым профессионально.
Примерно в трех милях к югу от офиса обсерватории на Санта-Барбара стрит есть в пригороде Пасадены Сан-Марино небольшая тихая и зеленая улица Вудсток драйв. Почти в самом ее конце, на повороте, до сих пор стоит дом № 1140 — двухэтажный, каменный, под черепичной крышей, наполовину скрытый разросшимися деревьями и кустарником. Здесь жил Хаббл. Обычный калифорнийский дом, в каких селилась тогда не очень богатая интеллигенция — ученые, профессора. По американским стандартам дом невелик. Сендидж, не раз бывавший там, помнит, что в, нем было 5—7 комнат. На первом этаже гостиная в испанском стиле, кабинет Хаббла, где он много работал. Для бездетных супругов дом был просторным. За несколько лет до своей кончины в 1980 г. миссис Хаббл продала его семье с двумя детьми. Новым хозяевам дом показался тесноватым и некоторое время назад к нему сделали пристройку.